Планета обезьян - Буль Пьер

Как только мы с Зирой начали понимать друг друга, я первым делом поспешил удовлетворить сжигавшее меня любопытство и задал самый главный вопрос:

— Неужели обезьяны — единственные разумные существа, цари природы на этой планете?

— А как же иначе? — изумилась она. — Разумеется, обезьяна единственное мыслящее существо, наделенное не только телом, но и душой. Самые заядлые материалисты из наших ученых и те признают божественную сущность обезьяньей души.

От подобных высказываний я каждый раз чуть не подпрыгивал, хотя мог бы и попривыкнуть.

— Но скажи, Зира, кто же в таком случае люди?

Я уже упоминал, что она гораздо быстрее усваивала мой язык, чем я обезьяний, поэтому в первые дни мы говорили только по-французски и сразу же инстинктивно перешли на «ты». Сначала нам было трудно приспособиться к тому, что слова «человек» и «обезьяна» имеют для нас разный смысл, поскольку на Сороре они означают совсем не то, что на Земле, но мы к этому быстро привыкли. Всякий раз, когда она говорила «обезьяна», я переводил про себя: высшее существо, вершина эволюции. Когда же она упоминала о людях, я знал, что речь идет о животных, правда наделенных подражательным инстинктом и имеющих некоторое анатомическое сходство с обезьянами, однако именно о животных с примитивной звериной психикой и без малейших признаков сознания.

— За последние сто лет, — наставительно объясняла мне Зира, — мы добились замечательных успехов в исследовании происхождения видов. Раньше считалось, что виды неизменны, что все существа были и остаются такими, какими их некогда создал всемогущий творец. Но целая плеяда выдающихся ученых — все они были шимпанзе — заставила нас полностью пересмотреть свои взгляды. Теперь мы знаем, что виды эволюционируют и, возможно, у близких видов был общий прапредок.

— Значит, обезьяна произошла от человека?

— Некоторые так и считают, однако на деле все обстоит сложнее. Обезьяна и человек на определенном этапе эволюции образовали две различные ветви: одна продолжала развиваться и постепенно достигла вершин разума, другая же застыла на уровне животного мира. Впрочем, многие орангутанги до сих пор отрицают даже эту очевидную истину.

— Ты сказала, Зира… целая плеяда великих ученых — и все шимпанзе?..

Я передаю наш отрывочный разговор таким, каким он был: жажда сразу узнать как можно больше заставляла меня задавать самые неожиданные вопросы, а Зиру — пускаться в длинные объяснения.

— Почти все великие открытия сделаны нами, шимпанзе, — с горячностью подтвердила она.

— А какие еще касты есть у обезьян?

— Существуют три различные расы, — ты уже это заметил, — каждая со своими отличительными признаками: это гориллы, орангутанги и шимпанзе. Расовые барьеры между ними теперь уничтожены, и взаимная ненависть, которую они возбуждали, канула в прошлое, главным образом благодаря усилиям шимпанзе. Сегодня все расы в принципе равны.

— Однако большая часть великих открытий сделана все-таки учеными-шимпанзе? — продолжал я настаивать.

— Да, это так.

— Ну, а кто такие гориллы?

— Пожиратели мяса, — ответила она с презрением. — Некогда они были феодальными князьками, и у многих до сих пор сохранился вкус к власти. Они обожают организовывать и управлять. Они любят охоту и жизнь на лоне природы. А те, что победнее, нанимаются на работу, требующую большой физической силы.

— А что ты скажешь про орангутангов?

Зира внимательно посмотрела на меня, потом расхохоталась.

— Это жрецы официальной науки, — сказала она. — Ты уже убедился в этом и, боюсь, убедишься еще не раз. Они знают все, что можно вычитать из книг. У всех у них куча наград. Некоторые считаются даже светочами в какой-нибудь узкой области, требующей хорошей памяти. В остальном же…

Зира презрительно махнула рукой. Я не стал настаивать, решив, что мы еще успеем поговорить на эту тему. А пока я вернулся к более общим вопросам. По моей просьбе Зира нарисовала генеалогическое дерево обезьян, как его представляют себе лучшие специалисты. Оно оказалось весьма похожим на наши схемы эволюции видов. От общего ствола, погруженного в неведомые области, последовательно отделялись различные ветви: растения, одноклеточные организмы, кишечнополостные, иглокожие; выше располагались рыбы, пресмыкающиеся и, наконец, млекопитающие. Далее выделялся класс, аналогичный классу наших человекообразных. От него отходила ветвь человека. Но она была боковой и короткой, а центральный ствол продолжал расти и ветвиться на различные виды доисторических обезьян с непроизносимыми названиями, чтобы в конечном счете обозначить вид simie sapiens с тремя вершинами эволюции: расами шимпанзе, горилл и орангутангов. Все это было весьма логично.

— Мозг обезьяны, — продолжала Зира, — развивался, усложнялся и, наконец, превратился в орган мышления, в то время как мозг человека не претерпел никаких изменений.

— Но почему же именно мозг обезьяны достиг такого развития? — спросил я.

Разумеется, главную роль сыграла речь. Однако почему обезьяны заговорили, а люди нет? На этот счет мнения ученых расходятся. Одни видят в этом таинственное предначертание творца, другие утверждают, что разум обезьян эволюционировал благодаря наличию у них четырех подвижных конечностей.

— Человек с его двумя руками и короткими неловкими пальцами, — сказала Зира, — с самого начала оказался в невыгодном положении: он не мог прогрессировать, потому что не мог составить правильного представления об окружающем его мире. По той же причине люди никогда не умели правильно пользоваться какими-либо орудиями… О, вполне возможно, что когда-то они делали робкие попытки, на заре истории… Недавно обнаружены любопытные находки. Как раз сейчас в этом направлении ведутся исследования. Если это тебя интересует, я тебя как-нибудь познакомлю с Корнелием. Он в этих вопросах разбирается лучше меня, и вы сможете поговорить.

— Корнелий? Кто это?

— Мой жених, — ответила Зира, покраснев. — Настоящий, большой ученый.

— Шимпанзе?

— Ну конечно!.. Да, — продолжала она, — я лично убеждена: тот факт, что мы четверорукие, сыграл в нашей духовной эволюции решающую роль. Это позволило нам сначала подняться на деревья и таким образом освоиться в трехмерном пространстве, в то время как человек, привязанный к земле своим физическим несовершенством, продолжал влачить жалкое существование на одной плоскости. Затем мы пристрастились к различным орудиям, опять же потому, что могли умело ими пользоваться. Начался прогресс, в результате которого обезьяны достигли вершин разума.

На Земле я часто слышал, как для объяснения превосходства человека над остальными животными приводят доказательства, прямо противоположные. Однако, подумав, я решил, что рассуждения Зиры ничуть не менее убедительны, чем наши, человеческие.

Я хотел продолжить этот разговор, на языке у меня вертелись сотни вопросов; но тут нас прервали Зорам и Занам, которые принесли еду для вечерней кормежки. Зира шепотом пожелала мне доброй ночи и ушла.

Я снова остался в клетке наедине с Новой. Мы поели. Гориллы удалились, погасив за собой все лампы, кроме одного ночника над дверью, распространявшего тусклый свет. Я смотрел на Нову, раздумывая обо всем, что узнал за этот день. Нова, разумеется, ненавидела Зиру, и мои беседы с шимпанзе приводили ее в неистовство. Вначале она даже пыталась нам помешать, по-своему выражая недовольство: она становилась между мной и Зирой, прыгала по клетке, вырывала из подстилки пучки соломы и швыряла их в голову разлучницы. Чтобы усмирить ее, пришлось прибегнуть к силе. Нова успокоилась, только получив пару звонких шлепков. Я позволил себе столь неделикатный жест, ни о чем не думая; позднее меня замучила совесть, однако Нова, по-видимому, нисколько не рассердилась.

3

Для меня это был великий день. Уступив, наконец, моим просьбам, Зира согласилась вывести меня из Института Высшей Физиологии — так называлось наше учреждение — для прогулки по городу.