Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены
То был триумф, который город давал своей Кардинене.
А пока…
Оба полковника ничком лежали на карнизе у скального обрыва, держа лошадей в поводу, и соревновались по большому счету: кто дальше плюнет черносливной косточкой. У Нойи выходило увесистей, у Танеиды — метче: то и дело падали сбитые под самый черенок желтые листья. Внизу, как челнок, покачивалась от ветра узкая лощина, покрытая густым кустарником. До самой верхней тропы поднимались дубы, клены и платаны, наполняя лощину сладким запахом горячих смол и палого листа.
— Приторно. Яблочка бы, — вздохнула Танеида. — Бахр вон тоже яблоки любит.
— Выберемся — дичков нарвем, — ответил Нойи. — Слушай, а что с твоим партбилетом будет по возвращении в Эдин?
— Эк куда хватил по аналогии. Вообще-то в уставе написано, что верующих принимают с целью их дальнейшего исправления и вразумления.
— А у тебя вышло наоборот.
— Я, милый, с рождения верю только в любовь, вино и виночерпия. Ладно, умнется как-нибудь. Дядюшка Лон сам меня подставил, как-никак, и со своей личной рекомендацией, и со своим негаданным родством. И вообще — если уж какой-то там Париж стоил обедни, то Вечный Город и подавно стоит намаза. О большем не говорю, в отличие от мужчин я и кусочком себя не пожертвовала.
Нойи вдруг фыркнул.
— Знаешь, я чего вспомнил? Как моего знакомого патера чуть здесь не укоротили. Красавец мужчина, в самом соку! Тем, представь, отговорился, что дал обет безбрачия и поэтому услаждать дам ему без надобности.
— Фу, что за разговор у тебя. Зачем ты вообще сюда за мной притащился?
— У тебя мало людей. Особенно для твоего звания.
— Вот ты и привел столько же и своими нашивками уравновесил, чтобы сохранить прежнее соотношение.
Вдруг он приподнялся на локтях.
— Вон он едет, твой собрат по вере вместе c присными. Уж кто точный бандит, так это он.
И сразу замолк.
В ущелье въезжали передовые всадники Черного Могора. Хорошо, что ему нельзя по бокам разъезды выпустить, подумал Нойи. Стены крутые, а про верхнюю дорогу, где засада красных регуляров, он знать не должен. Моих кавалеристов сейчас минует, этой-то чести, первую цепь засады протянуть, я у ины добился. Жеребцы только бы не ржанули, почуяв могоровых кобыл! А спереди уже люди посестры дожидаются. Авантюра все это, конечно, зачем оба влипли?
— Не удержим здесь банду.
— А кто говорит, что удержим? Навязал себя — так хоть понимай, для чего. Твоя работа — на вороту виснуть, как гончая, а моя — лисий хвост казать.
— Не стыдно бегать-то будет, а?
— Ничего, нам с тобою и так и этак башлыки надевать: у обоих шевелюра всему Лэну приметная.
Впереди гикнули, сорвались со склонов и перекрыли дорогу сабельники Керга. И тотчас же с тыла как из-под земли выросла такая же шеренга людей Нойи: перекрыть до времени отход банды.
— Ну, расходимся! — крикнула Танеида сквозь шум.
А внизу уже сбился, завертелся чертовой мельницей клубок пыли, звяканья сабель, гортанных криков, ржания и ругани. Смрадный дух пороха и потных, горячих тел, людских и конских, повис над ущельем, перекрывая нежные осенние запахи.
В дальнем конце линия красноплащников начала понемногу подаваться. Люди Могора, хотя и опасались пока ловушки, не выдержали, тем более, что сзади те же красные подпирали их арьергард, — и прорвались вперед, вдогон за передним отрядом противника, который начал уходить.
Внезапно рассыпалась и задняя людская цепь, будто бы не надеясь догнать. Люди Нойи с непостижимой быстротой и ловкостью поскакали наметом вверх по незаметным тропкам, выходящим на верхнюю дорогу — скрытно для Могора соединяться с передовыми своими частями.
— Ох, рано открыли, не ушел бы, — простонал Нойи; но и его, и Танеиду, и «черных», уже теряющих соображение от боевого азарта, уже понесло в единой струе. Теперь и люди Могора вцепились в уходящий красный отряд. Сначала они еще стреляли, но лошади у их противников были свежее и более ходкие, и весь пыл уходил в погоню.
Внизу, под копытами, разматывались незнакомые Нойи пути — чуть примятая трава, посеченные подковами камни. Шли так, что у всадников перехлестывало дыхание. Это Бахр ведет, это его война, а не наша, догадался Нойи, хотя и со слезящимися глазами и помраченным сознанием.
Наконец, им всем удалось оторваться от Могора на подъеме, ненамного, метров на сто. Вдруг Бахр стал. Впереди, шагах в пяти, поднялась почти отвесная скальная стена в разломах пород и редких кустиках. Почти мгновенно красноплащники развернули свой порядок навстречу людям Могора, защищая, прижимая к скале обоих своих водителей.
— Ну все. Нае… лись, — энергично припечатал Нойи. — Уходить некуда, хоть вверх лезь, хоть в пропасть кидайся. Будет от нас мокрое место.
— Может, и будет, — нехотя ответила Танеида. — А может… Слушай!
С крутых боковых склонов, снизу и сверху, и сзади, над самой их головой, послышался некий мощный шелест. Разделился на отдельные звуки: цоканье копыт, лязганье сбруи, короткое дыхание верховых. И вот они вырвались из-за спин стоящих у скалы людей, обтекая их двумя потоками. Шли без криков, припав к седлам, вытянув клинки вперед или держа их у плеча. Короткие темно-серые плащи были на них и такие же глухие круглые капюшоны, через прорези которых остро блестели глаза.
Люди Могора в тревоге стали заворачивать назад. «Серые» сплющили их передние ряды как молотом, а сзади подходили новые всадники, захватывая их в кольцо и затягивая его как гарроту — неторопливо, с какой-то ужасающей четкостью и методичностью.
От первого отряда пришлых отделился высокий, кряжистый всадник, более тяжелый на ходу, чем остальные, и подъехал к полковникам.
— Как, ина Кардинена, не устала ли по горам бегать?
— Что-то сегодня все такие обо мне заботливые… Стоять я устала, дядя Орхат. Ты, верно, тоже — оттого не очень-то поспешал навстречу. Побратим целую минуту представлял, как нас по этой стеночке будут размазывать.
Орхат содрал очковый капюшон с кудлатой головы и от этого еще больше стал походить на средней величины медведя. Даже ружье — дробовик с толстым стволом — было ему подстать, такое же неуклюжее, но внушительное и грозное.
— А раньше нельзя. Увернулись бы. Момент поймать надо, как в любой ловле с приманкой.
— Твоя правда. Лучше проводника, чем ты, удалой лесник, у горных братьев нет и не было.
— Ну, я пошел, — он с улюлюканьем ударил своего першерона пяткой и рванул вниз додираться.
Их всадники тоже было тронулись, но Танеида показала: отставить.
— То не наша охота пока, а вон его. Мы сегодня приманка, дядя верно сказал. Царская приманка. Могор бы поопасался прямо на Волчьего Пастыря выскочить.
И добавила вполголоса:
— Приманка. И еще — хлеб предложения.
— Что, снова твои любимые жертвенные символы? — пробурчал Нойи, хотя вроде и слышать не мог. — Или символические жертвы?
— Не болтай, лучше глянь туда.
Вверху, чуть в стороне от сражения, возвышался всадник на караковом жеребце: прямой клинок у пояса, башлык откинут с побелевшей от солнечного света головы. Странные глаза, похожие на зарницы в ночи, мельком оглядели их обоих: взгляд их будто касался кожи, а сквозь нее — обнаженной души.
— Это и есть их главный доман?
— Это и есть. Задумана двойная сеть на черной вольнице. Наши гарнизоны в селениях, его вольные стрелки в лесничествах. Для Оддисены банды — враги похуже, чем для нас кэланги. Предатели двукратно… стократно. Военные преступники и переступившие через клятву.
— Н-да, уж врагам этого гипнотизера не позавидуешь. Вишь какой белоглазый. Как я только вижу, какого цвета его окуляры?
— Колдовство, мой милый, не иначе.
— И ты думаешь такого на сворочке за собой повести?
— Зачем вести? По доброй воле он куда больше сделает.
…Осень была для них лэнской, зима — эдинской. Война кончилась: Могор погиб, перевалы закрылись, остатки черных банд еще прежде ушли в пустыни Эро. Танеида переехала в Эдин. Город был опять совсем иной, чем раньше, чужой и узнаваемый одновременно: обустроился, порасчистился.
— Я буду здесь учиться. Первый семестр как-нибудь нагоню, — были первые слова ее, адресованные дядюшке Лону.
— В какое высшее училище поступаешь?
— Уйду в отставку и присмотрюсь.
— Отставки я тебе, пожалуй, не дам. И зачем? Бывшему фронтовику труднее поступить в институт в начале учебного года, чем, так сказать, действующему. Ты как думаешь насчет зачисления вольнослушателем на отцовский факультет Военной Академии?
— Военные переводчики и политорганизаторы. Кузница агентуры влияния.
— Я же говорю — вольнослушателем. И вообще ты зря. Профессура там старая, еще доэйтельредовского замеса. Сам курировал. Новые тоже не очень одиозны. И тебя по старой памяти примут с радостью.
