Что может быть проще времени - Саймак Клиффорд Дональд
Блэйн поднялся с койки и подошел к окну.
— Вы можете уже выходить, — объявил он шерифу. — Они перешли улицу.
Да, конечно, им надо торопиться. Они должны успеть сделать свое дело, пока не стало совсем темно. Потому что, когда придет настоящая, черная ночь, нужно быть с своем уютном домике с закрытыми на все замки и засовы дверями, запертыми окнами и опущенными шторами. И кабалистическими знаками, охраняющими все входы-выходы. Потому что тогда, и только тогда, можно чувствовать себя в безопасности от жутких сил, притаившихся в темноте: от оборотней и банши, от вампиров, гоблинов, эльфов.
Шериф повернулся, прошел по коридору к себе в кабинет. Звякнул металл вынимаемого из пирамиды ружья. Глухо лязгнул затвор: шериф дослал в ствол патрон.
Толпа наплывала как темная, колышащаяся волна и, кроме шарканья ног, не издавала ни единого звука.
Блэйн завороженно наблюдал за ней, как будто все это происходило не с ним, как будто это не имело к нему ни малейшего отношения. Как странно, подумал он, ведь я же знаю, что толпа идет за мной.
Но это неважно, смерти же нет. Смерть бессмысленная, и о ней не стоит думать. Это вопиющая расточительность, с которой нельзя мириться.
А кто же это говорил?
— Эй, — позвал он существо, которое было уже не существом, а частью его самого, — это твоя идея. Это ты не можешь поверить в смерть.
А это истина, в которую не верить нельзя. Смерть — это реальность, она присутствует постоянно, и под ее присмотром проходит краткое существование всего живого.
Смерть есть, и она близко — слишком близко, чтоб позволить себе роскошь отрицать ее. Она притаилась в ропоте толпы перед зданием, толпы, которая уже перестала шаркать ногами и, собравшись перед входом, спорила с шерифом. Толпы не было видно, но гулко разносился голос шерифа, призывающего всех разойтись и отправляться по домам.
— Все, что вы здесь можете получить, — кричал шериф, — это полное брюхо свинца!
Толпа кричала ему в ответ, снова шумел шериф, и так продолжалось довольно долго. А Блэйн стоял у решетки, и страх постепенно охватывал его, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, подобно приливу, прижимаясь к жилам.
Наконец шериф вошел в здание. И за ним трое — злые и испуганные, однако их страх был надежно спрятан за целеустремленным и угрюмым выражением лиц.
Пройдя через кабинет в коридор, шериф остановился у камеры. Ружье безвольно болталось у него в руке. Трое мужчин стояли рядом с ним.
Стараясь не показать свою растерянность, он посмотрел на Блэйна.
— Мне очень жаль, Блэйн, — сказал он, — но я не могу. Эти люди — мои друзья. Я с ними вырос. Я не могу в них стрелять.
— Конечно, не можешь, — ответил Блэйн, — трус, жалкий трус.
— А ну давай ключи! — рявкнул один из тройки. — Пора его выводить.
— Ключи на гвозде за дверью, — сказал шериф.
Он поглядел на Блэйна.
— Я ничего не могу поделать, — сказал он.
— Можешь пойти и застрелиться, — посоветовал Блэйн. — Усиленно рекомендую.
Вернулся человек с ключом, и шериф отошел в сторону.
— У меня есть одно условие, — обратился Блэйн к отпирающему дверь. — Я выйду отсюда сам.
— Ха! — усмехнулся тот.
— Я сказал, что выйду сам. Я не дам себя тащить.
— Ты выйдешь так, как нам будет удобно, — прорычал человек.
— Это же мелочь, — вмешался шериф. — Какая вам разница.
— Ну ладно, выходи.
Блэйн вышел в коридор. Двое мужчин встали по бокам, один сзади. Никто к нему не прикоснулся. Тот, у кого были ключи, швырнул их на пол. Звук их падения наполнил коридор неприятным звоном.
Вот оно, подумал Блэйн, невероятно, но это все происходит со мной.
— Пошел вперед, парапсих проклятый! — идущий сзади пихнул его в спину.
— Ты хотел идти сам, — сказал другой. — Покажи, как ты умеешь ходить.
Блэйн пошел твердо и уверенно, сосредоточиваясь на каждом шаге, чтоб не споткнуться. Он не должен споткнуться, он не должен допустить ничего, что могло бы его унизить.
Еще жива надежда, сказал он себе. Еще есть шанс, что прибыл кто-нибудь из «Фишхука» и ждет, чтобы похитить меня. Или Гарриет нашла помощь и возвращается или уже вернулась. Хотя маловероятно, подумал он. Прошло не так много времени, и она не знает, насколько опасно положение.
Блэйн твердо прошагал через кабинет шерифа и спустился к выходу, неотступно сопровождаемый тремя горожанами.
Кто-то с насмешливой вежливостью распахнул перед ним дверь на улицу.
Охваченный ужасом, Блэйн на секунду замешкался: как только он выйдет за дверь и окажется перед ожидающей толпой, надежд уже не останется.
— Вперед, грязный ублюдок! — рявкнул идущий сзади. — Тебя там ждут.
Уперевшись рукой Блэйну между лопаток, он толкнул его. Чуть не упав, Блэйн перескочил через несколько ступенек, затем выровнялся и снова пошел спокойным шагом.
И вот он уже переходит порог, и вот он перед толпой!
Животный крик вырвался из толпы — крик, в котором смешались ненависть и ужас, крик, подобный вою стаи волков, взявших кровавый след, похожий на рев тигра, уставшего поджидать добычу, было в этом звуке и что-то от стона загнанного в угол затравленного охотниками зверя. А ведь они, со странной беспристрастностью подумал Блэйн, и есть звери — люди, убегающие от погони. В них и ужас, и ненависть, и зависть непосвященных, в них обида оставшихся за бортом, в них нетерпимость и ограниченность отказывающихся понять — арьергард старого порядка, удерживающий узкий проход от наступающих из будущего.
Сзади кто-то толкнул его, и он полетел вниз по скользким каменным ступеням. Поскользнувшись, он упал и покатился, и толпа набросилась на него. Множество рук схватило его, раздирая пальцами мышцы, множество ртов дышало ему в лицо, обдавая горячим зловонным дыханием.
Затем те же руки поставили его на ноги и стали пихать в разные стороны. Кто-то ударил в живот, еще кто-то — по лицу. Сквозь рев толпы прорезался вопль: «А ну-ка, парапсих вонючий, телепартируй себя! Всего-то навсего! Просто телепартируй себя!»
И это была самая уместная шутка, потому что никто не умел себя телепартировать. Были левитаторы, которые могли летать подобно птицам; другие, как Блэйн, могли телепартировать небольшие предметы; третьи, и Блэйн тоже, умели телепартировать свой разум за тысячи световых лет, но только с помощью хитроумных машин. А настоящая самотелепартация, мгновенный перенос тела из одного места в другое, встречалась исключительно редко.
Толпа, подхватившая шутку, скандировала: «Телепартируй, телепартируй, телепартируй себя, грязный, вонючий парапсих!» Толпа смеялась, радуясь собственному остроумию, самодовольно веселилась, осыпая жертву градом насмешек. И ни на минуту не переставала перемежать шутки с пинками и ударами.
Теплая струйка бежала у Блэйна по подбородку, губа отекла и распухла, а во рту чувствовался солоноватый привкус. Болел живот, и саднили ребра, а десятки рук и ног продолжали наносить удар за ударом.
Снова чей-то раскатистый голос прорвался через шум: «А ну, хватит! Отойдите от него!»
Толпа отхлынула, но не расступилась, и Блэйн, стоя в центре человеческого кольца, повсюду видел горящие в последних слабых лучах заходящего солнца крысиные глаза, выступившую на губах пенку; ненависть, поднимаясь со всех сторон, катилась на него, как запах потных тел.
Кольцо разорвалось, и в середину вышли двое мужчин — один маленький и суетливый, скорее всего счетовод или приказчик, другой — детина с физиономией, на которой будто черти горох молотили. На плече у здоровяка висела свернутая в кольцо веревка, а в руке он держал ее конец, искусно завязанный в аккуратную удавку.
Оба остановились перед Блэйном, и маленький повернулся лицом к толпе.
— Джентльмены, — произнес он голосом, которому позавидовал бы любой распорядитель похорон, — мы должны вести себя достойно и соблюдать приличия. Ничего против этого человека мы не имеем, мы протестуем против той мерзкой системы, которую он представляет.
