Джон Картер – марсианин - Эдгар Райс Берроуз
Мы быстро переглянулись, затем я отвернулся и больше не глядел на него, чтобы не возбудить подозрений у других окарцев.
Меня поставили на краю ямы. Я посмотрел в нее: она была очень глубока. Человек, который держал веревку, накинул ее на меня таким образом, чтобы ее можно было снять сверху. Затем все воины ухватились за нее, меня толкнули, и я свалился в зияющую пустоту.
После резкого рывка я повис на веревке, и они быстро, но осторожно спустили меня на дно. За минуту до того, как меня спихнули, пока двое или трое воинов были заняты обматыванием веревки вокруг меня, один из них шепнул мне на ухо:
– Мужайся!
Яма, которая представлялась бездонной моему воображению, была на самом деле не более ста футов в глубину, но стены ее были отполированы, как стекло. Без чьей-либо помощи я не мог рассчитывать выбраться из нее.
Целый день я сидел в темноте. Затем внезапно яркий свет осветил мою странную темницу. К этому времени я порядочно проголодался, так как не ел и не пил с предыдущего дня. К моему удивлению, я увидел, что в стенах ямы, которые я считал гладкими, были полки, уставленные самыми изысканными яствами и напитками, которые только существуют в Окаре. Я с радостным возгласом подскочил к ним, чтобы выбрать себе что-нибудь съестное, но раньше, чем я достиг их, свет потух, яма снова погрузилась в темноту. Ощупью обошел я яму по периметру, но руки мои, как и в первый раз, нащупали лишь ровную, гладкую стену.
После того как соблазнительные яства были так близки от меня и, казалось, так доступны, я немедленно почувствовал приступ голода и стал безмерно страдать. Стояла полная тишина, только где-то во тьме прозвучал насмешливый хохот.
На следующий день не произошло ничего, что прервало бы монотонность моего заключения или облегчило бы муки голода. Понемногу мучения становились менее острыми, так как продолжительные голод и жажда ослабили деятельность некоторых нервных центров. Внезапно снова вспыхнул свет, и передо мной опять как по волшебству возникли соблазнительные блюда, большие сосуды с чистой водой и бутылки с вином.
С бешенством голодного зверя я бросился вперед, чтобы схватить кушанья, но, как и раньше, свет померк, и я очутился перед гладкой поверхностью стены. И снова прозвучал насмешливый хохот.
Яма Изобилия!
Какой дьявол изобрел эту адскую пытку? День за днем повторялась та же история, приводившая меня к умопомешательству. И тогда, как много лет назад в подвале у варунов, я взял себя в руки и подавил первые приступы безумия.
Огромным усилием воли мне удалось снова овладеть своим помутившимся разумом и принудить себя к спокойствию. Мои усилия увенчались успехом, и когда в следующий раз зажегся свет, я остался сидеть и равнодушно смотрел на соблазнительные кушанья. Это дало мне возможность разрешить загадку исчезновения яств.
Видя мое безразличие, мучители оставили свет гореть в надежде, что я в конце концов не выдержу и снова потешу их своими бесплодными попытками. Но я сидел спокойно и безучастно смотрел на полки, ломившиеся под грудой деликатесов. И вдруг понял, в чем дело! Фокус был так прост, что я удивился, как не догадался раньше. Стены моей темницы сделаны из прозрачного стекла, а за ним выставлялись кушанья, причинявшие мне танталовы муки.
Прошло восемь дней. Я ослаб от жажды и голода, но уже не страдал. И вот на девятый день сверху из темной пустоты к моим ногам упал небольшой сверток.
Без энтузиазма начал я искать его, полагая, что это какое-то новое измышление моих тюремщиков, еще одна попытка увеличить мои страдания. Наконец я наткнулся на маленький бумажный пакетик, висевший на конце тонкой, но крепкой бечевки, и развернул его. На пол упало несколько лепешек. Я собрал их, ощупал, понюхал и решил, что это галеты – один из видов концентрированной пищи, распространенной по всему Барсуму.
«Яд, вероятно», – подумалось мне.
Но что же из этого? Почему не положить конец моим беспрерывным мучениям, вместо того чтобы тянуть еще несколько жалких дней в этой промозглой яме?
Медленно поднося ко рту одну из галет, я прошептал:
– Прощай, Дея Торис! Я жил для тебя, для тебя сражался, а теперь исполнится и другое мое желание – я умру за тебя!
И, взяв кусок в рот, я его съел.
Я съел их все, одну за другой. Это была самая вкусная пища, которую мне доводилось есть за всю жизнь – по крайней мере, так мне тогда казалось. Я жевал их с убеждением, что эти невинные с виду галеты содержат в себе, вероятно, зародыш какой-нибудь страшной мучительной смерти. Ожидая конца, я сидел на полу моей темницы, когда рука моя случайно коснулась бумаги, в которую были завернуты лепешки. Машинально взял я бумажку и стал ее складывать, перебирая в уме прошлое, вспоминая перед смертью многие счастливые моменты моей яркой жизни, полной необычайных приключений. Внезапно я почувствовал на гладкой поверхности бумаги, похожей на пергамент, какие-то странные выпуклости.
Сначала эти выпуклости казались мне случайными и не имеющими значения, но затем я обратил внимание на их странную форму и осознал, что они образуют одну линию, строчку, как в письме. Заинтересованный этим открытием, я начал пальцами ощупывать их. На бумаге были четыре отдельные ясно различимые комбинации выпуклых линий. Неужели это были четыре слова и они предназначались мне?
Чем больше я об этом думал, тем сильнее меня охватывало возбуждение. Мои пальцы суетливо двигались, ощупывая загадочные знаки на этом клочке бумаги.
Но мне никак не удавалось в них разобраться, и я наконец понял, что это нервное состояние мешает разгадать тайну. Тогда я заставил себя водить рукой медленно и методично. Несколько раз пришлось мне обвести указательным пальцем первую из комбинаций.
Очень трудно описать словами марсианское письмо – это нечто среднее между стенографией и иероглифами. Письменный язык марсиан очень сильно отличается от разговорного. На всем Барсуме принят один разговорный язык. Все расы, все нации говорят на нем, и в настоящее время он такой же, каким был в незапамятные времена, когда человеческая жизнь только начала зарождаться на этой планете. Вместе с ростом человеческих познаний и появлением научных изобретений развивался и язык, но его структура настолько универсальна, что новые слова для выражения новых мыслей образуются сами собой. Ни
