Саша Камских - Институт экстремальных проблем
В новостях, как всегда, не было ничего хорошего: упал очередной вертолет – есть жертвы, произошел пожар – опять жертвы, взорвался газопровод – жертвы, две банды делили сферы влияния, устроили стрельбу на рынке – жертвы, в Китае произошло сильное землетрясение – тысячи жертв. Казалось, весь мир катится в пропасть, настают последние времена, но после таких трагических известий диктор бодро переходил к спорту и погоде, а затем начиналась бесконечная реклама, обещавшая исцеление от всех болезней чудодейственными приборами и препаратами, отдых в райских уголках земного шара, услуги магов и колдуний, банков, страховых компаний и всего прочего. Слушать такую смесь было невыносимо, и Вадим удивлялся, как раньше не обращал на это внимания.
Перебрав с десяток радиостанций, он нашел в списке одну, передававшую классическую музыку и литературные чтения, новости на ней были только о культурных событиях. Но даже это не могло успокоить Медведева, потому что через короткое время он начал корить себя за страусиное поведение: «Спрятал голову в песок. Ничего не вижу, не слышу, не знаю. Но все в мире существует независимо от моих желаний знать или не знать что-либо. Моцарт, конечно, прекрасен, но нельзя его музыкой отгораживаться от реальности, хотя очень хочется именно этого. А что я могу сделать?» Сознание собственной беспомощности терзало Вадима. Ему пришла в голову мысль, что теперь он проживает жизнь, отпущенную вовсе не ему, а кому-то другому, кто погиб, потому что он не оказался поблизости и не спас того человека. По нечаянным обмолвкам врачей Медведев уже догадался, что, если бы Света не очутилась вовремя рядом с ним, его не было бы в живых. «Стоило ли спасать именно меня? У Мишки двое детей осталось, как их без отца растить? Сколько еще детей осиротело? Сколько погибло? А я жив, я, который никому не нужен, а как инвалид – тем более. Светлана очень быстро во мне разочаруется, и вся любовь пройдет. Да и есть ли она? Может, это только слова, чтобы меня утешить…» – Вадиму хотелось верить, что это не так, он вспоминал лучившийся добротой и любовью взгляд, от которого становилось одновременно и сладко, и горько.
«Что я могу дать тебе, Светочка? И прежде-то особо нечего было предложить, а уж теперь и подавно. Радость моя, боль моя!» – и как эхо таким мыслям в сознание прорвался отрывок из какой-то оперы. Герой пел: «Ты мой восторг, мое мученье!»
«Кто это – Онегин? Ленский? Все равно, кто бы ни был, точнее не скажешь. Светочка, сладкая мука моя! Почему все так нелепо получилось?» – Вадим терзался этими вопросами, сердце колотилось часто и неровно. Оксана замечала это на мониторе и то и дело подходила к нему.
— Что тебя беспокоит? Болит что? — тревожилась она. — Я сейчас Олега Михайловича позову.
— Не надо. Поставь что-нибудь успокоительное, я хочу поспать, а заснуть не могу.
— Без его назначения не по расписанию нельзя. Да и не время спать, сейчас я тебя обедом кормить буду, перед ним валерьянки могу накапать, после еды, может, сам уснешь. А вечером пусть Светочка тебя убаюкивает.
Светлану Медведев никак не мог дождаться, он не мог ни есть, ни спать, ни слушать радио, все вокруг раздражало его. Болтовня Оксаны, ее замечания по поводу его внешнего вида вызвали у Вадима мрачные мысли, которые не давали покоя. Только когда пришла Света, тоска отпустила его.
— Ты так рано? Еще только три часа. — Медведев удивился и обрадовался одновременно.
— Сегодня же предпраздничный день, женщин поздравили и в качестве подарка решили отпустить не на час раньше, а на два. Я сбежала самой первой.
— Разве сегодня седьмое число? — засомневался Вадим. По его подсчетам до праздника оставалось больше дней.
— Шестое, завтра обычный выходной, — улыбнулась Света и пообещала: — Я все эти дни буду с тобой.
— Когда тебя нет, мне совсем плохо.
— Димка?! — перепугалась Света. — Что болит? Почему не говоришь?
— Если не двигаться, то ничего не болит. А набор движений у меня совсем куцый – голову повернуть, да руку приподнять. — Вадим поморщился. — Даже гарнитуру за ухо сам пристроить не могу, нужно просить кого-то.
— Дим, не все сразу. Ты уже очень хорошо разговариваешь, остальное тоже со временем получится.
— У меня, точно, нормальный голос? Мама не догадается ни о чем, если я ей позвоню?
— Голос еще слабоват, но говоришь ты, по-моему, намного свободнее.
— Светонька, я вытерплю и массаж, и растирания всякими вонючками, и любые другие процедуры, но сделай так, чтобы мама ничего не поняла. — Медведев умоляюще посмотрел на девушку.
— Ты еще пожалеешь, что так сказал, — Света шутя нахмурилась и тут же улыбнулась. Ее лицо почти полностью было закрыто маской, но по выражению глаз Вадим безошибочно угадывал эмоции любимой. — Конечно, я тобой займусь, только объясни мне, почему ты запретил сообщать что-либо о себе родителям. Они же с ума сойдут от беспокойства!
— Если ничего не будут знать, то и беспокоиться не станут. Мы уже давно общаемся раз в месяц по телефону, а так как я был у них совсем недавно, то сейчас разговаривать особо не о чем. Позвоню, поздравлю мать с Ленкой, да и все.
— А потом? — грустно спросила Светлана. — Ты ведь пробудешь в клинике не месяц и не два. Понимаешь? Как ты собираешься выкручиваться?
— Ладно, Света, об этом потом думать буду, — сказал Вадим сердито, а в его глазах появилось упрямое выражение. — Не воспитывай меня, и так тошно.
Девушка ласково притронулась к его щеке, и раздражение куда-то исчезло. Оксана больше не заходила к Медведеву, предоставив Светлане самой управляться с капризным пациентом. Оставшуюся часть дня и весь следующий Света интенсивно занималась с Вадимом. Он без единого слова неудовольствия терпел все, даже самые малоприятные процедуры, только по выступавшей на лице испарине и по глазам временами было заметно, что силы у него на исходе.
— Вадим, почему ты не говоришь, что тебе больно или тяжело? Я не всегда могу это понять и вовремя уменьшить воздействие.
— Сам напросился, — слабо усмехнулся Медведев. — Теперь должен терпеть, был бы только результат. Давай, Светочка, дальше делай все, что у тебя для меня запланировано.
— Если ты переутомишься, то результат может оказаться прямо противоположным желаемому. Отдохни, можешь поспать немного до ужина, а я пока других пациентов проверю.
Только Света ушла, появился Олег. Он быстро, но внимательно осмотрел Вадима и не смог скрыть явного удовлетворения.
— Очень даже неплохо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Три недели после такой травмы, а по всем параметрам будто не меньше полутора месяцев прошло. Светлана просто волшебница, — не удержался от похвалы врач. — Везде успевает, со всеми занимается. Здесь пять боксов заняты, она еще в ожоговое к Кириллу ходит, Петровичу какие-то хитрые упражнения придумала, Шурика вчера после операции в чувство приводила – пацан перестарался, чуть в кому сам себя не загнал.
— А мне она ничего не сказала, — недовольно бросил Медведев и нахмурился, ревность шевельнулась в нем.
Олег понял, что говорить об этом не стоило.
— Ты, наверное, не спрашиваешь ее, а она боится расстроить тебя плохими вестями, — примирительно улыбнулся Худяков.
— А что там у них? — встревоженно поинтересовался Вадим. Ему стало неловко, потому что Олег был прав – он был настолько поглощен собой, что почти забыл о других.
— Кириллу пришлось отнять правую кисть, она практически сгорела, восстановить ничего было нельзя. Ожоги по площади не очень обширные, но третья и даже четвертая степень, самое скверное – ожог роговицы, от зрения осталось процентов десять и только на левом глазу. Света его понемножку вытягивает, говорит, что организм у Кирилла крепкий, должен выдержать, но ей самой очень нелегко работать с неподготовленным человеком. Танюшка Макова по Светиному примеру устроилась в отделение санитаркой, чтобы за Задонским ухаживать, похудела от переживаний, на половину усохла. Кирилл, когда в себя пришел, даже не узнал ее сначала, а потом велел налегать на мучное и сладкое, чтобы форму восстановить. «Я, — сказал, — человек восточный, мне худая женщина не по вкусу». Танюшка потом два часа от радости ревела.
— Петрович с Сашкой как?
— Петрович уже на обе ноги начал вставать, но ходить Света пока не разрешила. Шурику пришлось порванное сухожилие сшивать, он из-за пустяковой операции переволновался почти до обморока, когда меня увидел. Петрович – они в одной палате лежат – ему меня как хирурга нахваливает, а пацан просто зеленый лежит и трясется. Потом вроде успокоился, когда узнал, что я под местным обезболиванием его штопать буду, решил проспать всю операцию, но от снотворного отказался, сам себя усыпил. Все прошло стандартно, а разбудить мы его не можем, пульс, дыхание – все в норме, но не просыпается ни от чего. Уже к тебе в соседи хотели его определить, да Светлана вовремя подошла. За минуту привела его в чувство и устроила пацану великолепнейшую головомойку за то, что он меры не знает.
