Гроза над крышами - Александр Александрович Бушков
Тарик приостановился, чтобы с ног не сшибли. Наперерез пронеслась стайка мальчишек, гикая, озорно пересвистываясь, придерживая руками оттопыренные пазухи. Промчалась под носом у пароконной повозки, груженной пивными бочками, и исчезла в переулке под запоздалую ругань прохожих и проезжих, несущуюся вслед.
«Интересно, будет погоня?» — с большим знанием дела подумал Тарик, оставшись на месте. Все ясно; везде одно и то же...
И точно: с той стороны, откуда мальчуганы бежали, показался трюхавший тяжелой рысцой краснолицый толстяк. Шляпы у него не было (несомненно, уронил в пылу погони), но в нем моментально угадывался возчик: седалище штанов подшито кожей, кнут на длинном кнутовище, кафтан с капюшоном, как у всякого, кто вынужден работать под открытым небом и в непогоду. Бляха повернута оборотной стороной наружу — цепочка перекрутилась, — но и так видно, что это возчик, как на картинке из школярской «Книги ремесел». Зря ноги бьешь, толстопузый, никого ты не догонишь, не поймаешь и не выдерешь...
Очень похоже, что эта нехитрая истина наконец проникла и в башку незадачливого мастера кнута: мальчишек и след простыл, ищи-свищи...
Тяжело дыша и отфыркиваясь, возчик остановился у края пешеходки и, окончательно осознав бесцельность погони, выругался так затейливо, как умеют только возчики и грузали (Тарик, как всякий Школяр, искушенный в знании «грязных словес», все же услышал два новых и старательно запомнил). Покосился на Тарика налитыми кровью глазищами и выдохнул:
— Удрали, шантрапа! Чего вылупился? Поди, и сам такой же! Все вы вор на воре, перепорол бы поголовно...
И даже кнут приподнял, будто и впрямь огреет. Тарик смотрел на него ясным невинным взором Малыша и нисколечко не боялся. Хоть возчик и разъярен, соображения не теряет и должен помнить: на людной улице ни с того ни с сего вытянуть кнутом безвинного Школяра, мирно идущего по своим делам, — чревато. Если поблизости случится Стража — запросто огребет дюжину розог, а то и две: Школяр самый благонравный, аж пять золотых совушек прицеплено...
Прохожие поглядывали на возчика насмешливо — многие были молодыми Мастерами, не успели еще забыть схожие собственные проказы. И труженик кнута, видя, что никто сочувствовать ему не намерен, бросил на Тарика еще один злобный взгляд (Тарик, ни в чем не замешанный, ответил невинно-недоумевающим — мол, в толк не возьму, дяденька, с чего вы на меня-то вызверились), круто повернулся и побрел туда, откуда прибежал.
Возчик питал на счет Тарика справедливые подозрения — Тарик сам был такой, как все мальчуганы этих годочков. Испокон веков считалось молодечеством прибрать с остановившегося для разгрузки воза полпазухи того-сего и убежать от разозленного возчика. Вовсе уж удалью было проделать это так, чтобы не заметили. Главное — соблюсти два нехитрых правила: лямзить только съестное, и чтобы цена хапнутого не достигла серебряного
денара. Ежели не достигала — обойдется полудюжиной розог в стражниковой будке, безо - О
всякой Воспиталки. Конечно, если возчик догонит и сграбастает за шиворот — уши накрутит будь здоров, а то и кнутом пару раз приложит по мягкому, но это в глазах приятелей вовсе не позорно: каждый может оплошать, ребята...
Самое занятное бывало, если возчик, увлекшись погоней, оставлял воз без присмотра: его другие мальчишки могли пощипать, такое случалось. Подмастерьям лавочника, в общем, наплевать: за мелкую недостачу товара отвечает денежкой один возчик. Подмастерья и сами не так уж давно этим молодечеством баловали, так уж испокон веков повелось. И ни один мальчуган в здравом рассудке ничего не слямзит, будучи в форме: вот тут взгреют, запросто могут выпереть, не глядя, какие у тебя совы, — как опозорившего честь заведения.
Здесь Тарик бывал несколько раз, но, коли уж опять оказался в Городе, следовало, подавив не такой уж сосущий голод, посмотреть как можно больше. Может, и найдется о чем потом рассказать на ватажке, они как раз соберутся по случаю предстоящего вольного дня. Пока что не случилось ничего интересного, разве что об испытаниях послушают — у них в ватажке все Школяры. Но этого мало, а мальчишки, что-то попятившие с воза и ловко улизнувшие от возницы, — вещь самая обыденная. О показавшей язык озорной юной дворянке как-то не тянуло болтать: Тарик отчего-то уверился, что это принадлежит только ему, да и не передать словами изумленную радость от того, что эта благородная госпожа оказалась в чем-то ужасно похожей на девчонок с его улицы...
А потому он не колеблясь свернул вправо, к обширной Торговой площади — издали увидел, что там идут торги: сами по себе вещь обыденная, но способная одарить какими-нибудь интересными подробностями. По обе стороны невысокой ограды из порядком выщербленного бурого кирпича стояли две фигуры в рост обычного человека, тоже траченые временем и непогодами: каменные мужчина и женщина в бесформенных балахонах, в цепях. В отличие от других городских статуй эти никто не собирался подновлять. Их скоро намереваются совсем убрать, они, как сказал Титор Кавелиус, являют собою этот, как его... Тарик забыл длинное ученое слово — что-то вроде «ахахаронизм». Что-то такое, что было давно, а теперь не бывает. Уже лет пятьдесят, говорил Титор, кабальников не выводят на продажу в кандалах, как раньше было непременно заведено. «Смягчение нравов» — так это еще называется. Это понятно. Давным-давно Школяров наказывали особыми плетьми, а теперь только розгами — тоже смягчение нравов.
На первом торжище мало того что не усматривалось ничего интересного — там торги подходили к концу. Выстроившиеся в ряд десять повозок были уже нагружены свернутыми пестрыми шатрами, и только возле двух шатры стояли; возле них покуривали свои длинные гнутые трубки продавцы. Лапилянцы как лапилян-цы — нечесаные, с клочковатыми бороденками, в своих обычных пестрых накидках наподобие мешковатых женских платьев, но гораздо короче (почему-то мужчины у лапилянцев обожали пестрые ткани, на чем неплохо зарабатывал ткач с их улицы, туда главным образом и возивший большую часть своей работы). Ничем
