Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

— Молчишь. Но за твоим молчанием не пустота, за ним есть смысл. Поверь, Сандерс, я очень хорошо умею читать молчание!

Я не стал с ним спорить. Не понимал, о чем речь. Локи, не переставая усмехаться, присел на камень, поставил свое оружие рядом. Наблюдать за выражением моего лица отчего-то доставляло ему искренне удовольствие, он словно бы забавлялся, наблюдая за моим недоумением. Кто-то когда-то уже смотрел на меня похожим взглядом. Кто-то, на кого Локи был чертовски похож. И кого я очень сильно не любил. В глубинах сознания, находящегося во власти «Валькирии», заворочались зачатки раздражения, от которого, как я знал, был всего один шаг до неукротимой, безумной ярости. Но искра быстро угасла. Сработал предохранитель, условный рефлекс, выработанный на Грей-Айленде тренировками, наказаниями, болью. Передо мной командир. Он не может быть объектом моей ярости.

— Знаешь, что отличает меня от других, Сандерс? В чем я лучше всех во всем нашем Легионе? — Локи вопросительно поднял брови, но, не дожидаясь догадок из моих уст, ответил сам: — У меня феноменальная память. Очень хорошая. И даже она не в состоянии ее побороть. «Валькирия». Она может ее заглушить, размыть, смазать. Но не стереть. Такой вот я гений! Я помню намного больше, чем вы все вместе взятые. Помню многое из своего прошлого. Иногда воспоминания путаются с фантазиями и снами, как у всех. Но все равно я помню чертовски много. И очень много понимаю.

Я не прерывал своего молчания.

— Знаешь, каким человеком я был? До этого?

Локи засмеялся каким-то собственным воспоминаниям, легкомысленно махнув рукой.

— О, я был человеком-проблемой! Никто не мог совладать с моим нравом. У меня очень тонкое чувство прекрасного. Но я напрочь лишен шор. Всех этих дурацких моральных императивов. А люди, полные комплексов, боятся признать, что видят красоту в некоторых вещах. В смертельном танце гладиаторов, охваченных экстазом боя, когда острые лезвия мечей звенят, соприкасаясь, перерезают жилы и пускают фонтаны крови. В яркой, как Солнце, вспышке ядерного взрыва, разрывающего тончайшие ткани материи, обнажающего мироздание до самых его основ. Есть много красивых вещей. Смертельно-опасных, ужасных и невыносимо красивых. Я всегда замечал их. Они всегда приводили меня в неописуемый восторг. Я никогда не был простым воякой или наемником. Я чувствовал себя воином-художником, убийцей-поэтом. Или даже кем-то невыразимо большим, имеющим священную власть над жизнью и смертью. Я стремился лишь к тому, чтобы раствориться в этой красоте. Ничего больше не имело для меня значения. Хм. И знаешь, что? Похоже, я не сильно-то и изменился.

Локи долго хохотал после своих собственных слов, будто отмочил невероятно смешную шутку. Его совершенно не волновало, что уголки моих губ даже не тронул улыбка, что я не повел даже бровью. И лишь вдоволь нахохотавшись собственной шутке, он перевел на меня свой смеющийся взгляд.

— Но ты был не таким, Сандерс. О, нет! Ты был сложным человеком.

Я позволил ему рассмотреть себя внимательнее, словно любопытный экспонат в музее, и продолжить психоанализ.

— Многие из наших прежде были теми, кого называют «нормальными людьми». Или даже «хорошими мáлыми». Скучными, приземленными людишками с однообразными унылыми мыслишками, смешными принципами и недалекими стремлениями. Они хотели денег. Повиновались собачьему инстинкту служить и исполнять перед кем-то долг. Хотели побольше адреналина. Либо им нравилось чувствовать свою важность и крохотную власть. Единственное, что отличало их от прочей серой массы — это чуть более развитые бойцовские навыки. Только из-за них они стали рекрутами Легиона. Пройдя через Грей-Айленд, они превратились в бездумные машины. Их убогое сознание растворилось в объятиях «Валькирии», никчемная личность стерлась. Теперь за их каменными лицами не стоит ничего. Они пусты и неживы, как каменные големы. Убивают, как заведенные, без чувств и эмоций. Они даже не способны оценить то, что делают. Увидеть в этом красоту или ужас. Ощутить сладость мести или горечь раскаяния. Но ты…

Локи привстал с камня и возбужденно заходил из стороны в сторону.

— О, я не раз замечал какое-то странное смятение в твоих глазах. Особенно в те минуты, когда эликсира в твоей крови становится меньше. Это такие вспышки из прошлого, да? Остатки старого воспитания!

Что-то всплыло в моей памяти при слове «воспитание». Странно, до боли знакомый мне человек с залысиной и плохим зрением. Тщедушный, интеллигентный, но с сильной волей и несгибаемым характером. Я вдруг ощутил желание поговорить с этим человеком. И в то же время страх. Страх из-за того, что увижу на его лице, если он увидит меня сейчас. Узнает о моих делах.

— Было время, когда ты привык считать себя хорошим парнем. Так ведь? Я видел на твоем лице следы отвращения. Неодобрения. Даже сегодня днем, когда я пристрелил того никчемного старика, которому ты стрельнул в ногу вместо того, чтобы убить. Пожалел это ничего не значащее, никчемное существо!

— Я исполнял приказ — захватить как можно больше целей живыми.

— Да ладно тебе, приятель, не оправдывайся! Я не осуждаю, наоборот, восхищаюсь. На Грей-Айленде ты принимал по девяносто грамм концентрата в день, больше любого из нас — и после этого твое сознание еще сопротивляется! Потрясающая сила духа! Так вот, этот твой поступок, капрал — это была самая настоящая жалость! Может быть, ты сам не замечаешь этого, но от меня это не укроется. Будь твой дух свободен от нашей госпожи «Валькирии», ручаюсь, ты бы не стал делать того, что делаешь. Ты возненавидел бы нас всех. Может быть, даже выступил бы против нас.

— Я никогда не предам Легион, — сухо молвил я, ни на секунду не дрогнув.

— Конечно, не предашь, — не стал спорить Локи. — Но дело в «Валькирии». И в других средствах, на которые тебя подсадили. Лишь их власть удерживает тебя от бунта.

Я не был склонен к напрасной жестикуляции, иначе пожал бы плечами. Какая разница, что мною движет?!

— Но это не все! — громко рассмеялся Локи, задорно хлопнув в ладоши. — Будь ты обыкновенным добрячком, эдаким наивным идиотом, которого силой заточили в стальную оболочку легионера, ты был бы мне совсем не интересен. Но в тебе есть кое-что еще. Когда ты бросаешься в бой, сквозь лед в твоих жилах пробивается огонь хорошо сдерживаемой ярости, азарта и воинского задора. Ты — прирожденный боец, Сандерс. А прирожденный боец не может не иметь чувства прекрасного, схожего с моим. О, у тебя оно есть! Ты хорошо знаешь, что такое упоение схваткой, когда победа или поражение висит на волоске, сердце рвется из груди от возбуждения, и даже боль перестает существовать. Знакома тебе и истинная ненависть. А значит, и сладость мести. Есть ведь люди, которых ты ненавидишь всей душой, да? Тебя на это не запрограммировали, это всегда было в тебе. Ты получил бы искреннее наслаждение от их смерти и страданий, напился бы ими, словно вином. Станешь отрицать?

Эти слова тоже разбередили что-то в глубинах моей души. Я видел старика с седой бородой, грозно кричащего что-то с телеэкрана, и восторженно вопящую толпу. Видел силуэт женщины, исчезающей во вспышке пламени. Ощущал дуновение холодного ветра на кладбище, тихий шепот от старого деревянного креста. Вспоминал огромного и злобного блондина с белой кожей и голубыми глазами, ощущение моих кулаков, врезающихся ему в морду. Затем был свист кнута, щекочущее покалывание в глубоких шрамах у меня на спине. Чей-то дикий крик, белесые волосы, дергающийся зрачок. Рыдающий человек, которого запихивают в цинковый гроб. Суровое лицо азиата, в груди которого бьется ледяное сердце. Очень похожего на кого-то. Смутные образы перемешались, слились во что-то единое… и растворились. Вместо них всплыли образы четкие и ясные, даже какие-то примитивно упрощенные, грубо выжженные на оболочке моего сознания во время ночных психотропных сеансов.

— Конечно, я ненавижу наших врагов. Врагов человеческой цивилизации. Врагов Содружества наций. Террористов. Анархистов. Бунтовщиков. Евразийский Союз, и всех, кого он поддерживает! — словно робот, пролаял я, уловив эти образы.