Дмитрий Ермаков - Третья сила
— Там наверняка много мальчиков и девочек, — тараторила она без умолку. — И их родители работают не весь день, как у нас, а только до обеда. Потом они вместе играют...
— Посмотрим, дочка, может быть и так... — соглашался отец, загадочно улыбаясь.
Про себя же Рысев думал с тревогой: «Приплыли. В воспитании дочери допущена непростительная ошибка. Ленка растет сильной, крепкой, здоровой, это хорошо, но жизнь и людей не знает вообще. Для нее весь мир — наша спокойная, тихая станция. Ничего другого она не видела. Ни лжи, ни предательства, ни злобы, ни страданий. И хорошо ли это, вот вопрос. И кто в этом виноват? — послал он вопрос в темноту, и сам же ответил: — Ты и виноват, Слава. Эх, тяжкое это дело одному дочь растить... Если бы пацан родился, проще было бы, ей-богу».
До Улицы Дыбенко оставалось уже немного, когда уши путников уловили какой-то отдаленный шум, a к обычному в туннелях запаху сырости и плесени добавился еще какой-то странный аромат, вызывающий легкое головокружение. Лена опять убежала вперед и скрылась за поворотом туннеля. Святослав поспешил догнать дочь: он знал, что опасности грибники не представляют, но перестраховаться не мешало. На всякий случай он даже захватил с собой пистолет. Пение становилось громче.
— Мы рождены-ы, чтоб сказку сделать бы-ылью![3] — выводил нестройный хор.
«Сделали. Франца Кафку сделали былью, блин», — с грустью покачал головой Святослав, вспомнив творчество чешского писателя, которым зачитывался в юности. Воспитывая Лену, он от подобной литературы благоразумно отказался, хотя в их библиотеке чего только нельзя было найти.
— Ну вот, я же говорила: у соседей весело! — подпрыгнула от радости Лена. — Мы идем на праздник!
Девочка еще не поняла, что они уже вошли на станцию. Песня звучала все громче. Лена потянула отца за руку.
— Папа, пойдем скорее на станцию! — засуетилась девочка.
— Дочка, мы уже пришли, — произнес Святослав. — Приглядись.
Лена застыла на месте и удивленно оглядывалась.
Блокпост на Дыбенко отсутствовал.
На уровне шеи девочки проглядывал из мрака край перрона. Двумя ровными рядами уходили вдаль колонны. Некоторые из них были шире остальных.
Между опорами кое-где тускло светились аварийные лампочки зловещего красного цвета, еле разгоняя темноту. Нормальное освещение не работало. Привычного ряда палаток и домиков на платформе не было.
Дыбенко почти не отапливалась, тут было так же холодно, как и в туннеле. Зато все обозримое пространство подземного зала, включая пути, занимали огромные плантации грибов. В воздухе висело плотное амбре, состоящее из запахов прелой земли, удобрений, человеческого пота и еще бог знает чего. Лена зажала нос.
— Фу, ну и воняет, — фыркнула маленькая Рысева.
Они взобрались на перрон и осторожно, чтобы не растоптать грибы, двинулись по узкой тропинке среди плантаций. Уродливые белые шляпки торчали со всех сторон, словно головки гномов.
В тусклом свете лампочек мелькнуло между колонн название станции. Некоторые буквы осыпались, и вместо «Улица Дыбенко» на стене красовалась надпись: «Улица .ыб..ко». Лена, увидев это, громко засмеялась, Святослав тоже улыбнулся. Когда он наведывался к соседям в последний раз, букв было на одну больше.
Святослав заметил движение на одной из плантаций. Он крепче взял дочку за руку и повел вперед. Лена послушно шла рядом с отцом. Рядом с широкой опорой с изображением серпа орали песню местные жители. Трое. Все как на подбор, немытые, небритые, кривозубые. Именно их пение сопровождало Лену и ее отца еще в туннеле. Но это было вовсе не веселое музицирование, а скорее какое-то завывание.
— Кра-асная а-армия всех сильней![4] — горланили грибники.
Торжественный гимн, прославлявший силу и мощь вооруженных сил, звучал в их исполнении как злая насмешка. У самого Веселого поселка солдат не было. Совсем. Их безопасность гарантировал полковник Бодров.
Грибники безразлично смотрели на гостей. Им не было дела до того, что кто-то чужой пришел на «Дыбенко». Лишь один местный житель, седой старичок, напоминающий гриб-сморчок, выглянул из-за колонны, смерил Святослава и Лену подслеповатым взглядом, пошамкал беззубым ртом, и изрек:
— Вы... Эта самая... За таваром?
Святослав отрицательно помотал головой. Старичок развернулся и, слегка подволакивая левую ногу, скрылся в полумраке. Больше никто к ним даже не подошел. И прогонять их, к радости Рысева, никто не собирался.
— Ну, Ленок, смотри, — обратился Святослав к дочери. — Вот он, Веселый поселок. Во всей красе.
В двух шагах от них несколько человек, одетые в живописные лохмотья, медленно двигались среди грядок, собирая грибы в сумки, висевшие через плечо.
— Папа, — Лене стало вдруг тошно. — Они что, болеют? Какие они бледные! И хилые! Наверное, им надо помочь? Может, их в наш спортзал пригласить?
— О да. Болеют, — последовал ответ. — Но в спортзал, милая глупышка, их не загнать. И наши лекарства им не нужны. Свои имеются.
— Веселые грибы? — чуть слышно произнесла девочка.
— Веселые грибы, — кивнул отец. — Выращивают, продают... И сами не брезгуют.
Теперь Лена поняла, почему так жалко и заброшенно выглядела станция — ее обитатели просто не обращали ни на что внимания. Не заботились о том, чтобы наладить освещение и отопление. Не строили нормальные, крепкие дома. Жили, как придется.
— Они могут жить, как короли из сказки... — прошептала девочка, в очередной раз споткнувшись; в проходах между грядками валялось много мусора.
— Еще бы. Конечно. Мы вот на одну плату за транзит лучше обустроились. Просто им лень, доченька. И потом... Ты уж прости, но скажу честно: сидеть в дерьме только первое время противно. А потом привыкаешь, даже начинает нравиться. Мы сразу вылезли. И приморцы тоже. А остальные так там и остались.
Отец произносил обычные, в общем-то, слова. К пяти годам Лена уже не раз слышала из уст Святослава грубые выражения, слово «дерьмо» не испугало ее. А вот сам рассказ об истории Веселого поселка привел девочку в такое уныние, что она едва не разрыдалась. Но сдержалась. Покорно поплелась Лена следом за отцом, который, словно бы не видя, как расстроился ребенок, вел ее дальше и дальше мимо россыпей белесых грибов и таких же бледных жителей.
— Папа, пойдем отсюда. Ради бога, пойдем, — едва выдавила из себя девочка.
Отец возражать не стал, хотя и отпустил язвительное замечание: «А кто сюда столько времени рвался, а? Точно не я». Но Лена ничего не ответила. У нее не было сил спорить. И вообще говорить. Лена молчала до тех пор, пока красноватые отсветы станции не скрылись за поворотом. А потом остановилась, развернулась, и спросила, глотая горькие слезы:
— Папа, почему это происходит рядом с нами?
— Это независимая станция, мы в чужие дела не лезем, — отвечал Рысев с напускным равнодушием, примерно так же он говорил на совещаниях. — И потом, они исправно платят за транзит. Не будет транзита — и всему, к чему ты привыкла дома, конец. Помни об этом.
— Но папа! Папа, ведь они убивают других людей! У-би-ва-ют!!! — почти кричала Лена. — Как вы можете быть такими злыми, папа?!
Она не выдержала и заплакала навзрыд. Даже стукнула отца в грудь маленьким кулачком. Святослав не отстранился, лишь крепче прижал к себе Лену. Фонарь, который он поставил рядом на гнилую шпалу, освещал небольшой пятачок туннеля ровным, холодным светом.
— Хватит, не реви. Такой сейчас мир, дочка, — шептал отец. — Все выживают, как могут. Это жестоко. Но это жизнь. Привыкай, милая.
— ...по плану-у-у! — промычал кто-то за их спинами, точно посылая последнее «прости» вслед уходящим гостям.
Похожая на сомнамбулу, Лена плелась обратно на Проспект Большевиков. Даже плакать она больше не могла. Голова девочки была пуста. Слишком сильным оказалось потрясение, слишком тяжелым удар...
Молчал и Святослав. Но он был спокоен.
— Точно. Все по плану, — рассуждал отец. — Теперь доченька пересмотрит многое в своем отношении к жизни. Как отойдет немного, отведу Ленку на «Черкасу». Пусть поглядит на местную солдатню. Тогда и ценить то, что имеет, будет больше...
* * *
Прошло еще две недели, и вот станции Альянса облетела долгожданная новость: полковник Бодров назначил для Елены Рысевой дату экзамена: четвертое июля.
Глава 2
ПЕРВАЯ КРОВЬ
Ладожский вокзал, самый «молодой» и самый необычный в Петербурге, всегда вызывал у людей смешанные чувства — и у коренных жителей, и у приезжих.
С удивлением глядели путешественники, в первый раз вышедшие из вестибюля метро или из дверей прибывшего поезда, на многоуровневую конструкцию из стали и стекла. Трубы, напоминающие паровозные, торчали между треугольными крышами главного зала. По бокам возвышались круглые башенки с прямоугольными окошками-бойницами. Складывалось впечатление, что кто-то взял два форта времен Петра I и втиснул между ними конструкцию в стиле модерн, в придачу стилизовав крышу под крестьянские избы.
