Павел Нечаев - Цена свободы
— Слушай, а пулемета у вас нет? — Нарочито жалобно протянул я, по выражению лица Эрана я понял, что пулемет он мне не даст, и тут же переобулся, — ладно, шучу.
Он на секунду задумался, потом сказал:
— Вот что, Коцюба. Тут у нас мужики-резервисты, что с юга, домой собираются. Подойди к их старшему, его Ави зовут, поговори. С оружием у них все в порядке, а вот припасов нет, может, и выменяешь. Ладно, будь жив, может, еще увидимся. — Эран побежал куда-то по своим офицерским делам.
Я сделал так, как он сказал: нашел этого Ави, и договорился об обмене пулемета и двух тысяч патронов к нему на два мешка гречки по 50 кг и ящик тушняка. Они обещали заехать завтра утром, завезти пулемет. На этом распрощались, и мы пошли домой.
На том самом перекрестке, куда привозили воду, шел митинг, мы как раз мимо проходили, ну и завернули послушать, о чем там народ говорит. Там стоял грузовичок с открытым кузовом, приспособленный под импровизированную трибуну, в кузове несколько человек, один из них вещал через матюгальник. Вокруг стояло не так чтобы много народу, но сотни две точно, все из соседних домов, много знакомых лиц. Я протолкался через толпу, было интересно, кто это там распинается. Стоящий в кузове грузовичка дядька мне сразу не понравился. Во-первых, был он какой-то гладкий, ухоженный такой, одет не в шитый узкоглазыми ширпотреб, костюм явно от хорошего портного. Вокруг него стояло еще двое таких же гладких, и какой-то хрен в полицейской форме с ними. Первый раз после Песца я увидел мента. Во-вторых, говорил он хорошо поставленным голосом профессионального болтуна. Я послушал, какие-то общие слова о противостоянии хаосу и поддержанию единственно верного демократического порядка, про объединение усилий и слияние в едином порыве. Мне стало скучно, я уже много раз такое наблюдал. Любит наш народ поговорить, вот уж чего не отнять, сколько я таких совещаний помню — сидят, руками машут, переругиваются, спорят. Потом, так и не придя ни к чему, расходятся, чтобы к чему-то придти, надо решиться и взять на себя ответственность, а кому это надо? Пусть кто-то другой ответственность берет. Дождавшись момента, когда оратор заткнулся перевести дух, я тут же вклинился. Голос у меня громкий, так что услышали все:
— Короче, дядя! Что ты предлагаешь конкретно? — он недоуменно вытаращился на меня, но потом справился с удивлением, и начал отвечать. Если отбросить шелуху обтекаемых фраз, то он предлагал организовать в нашем квартале самоуправление, провести выборы, организовать какой-то Комитет Спасения. В начальники он прочил, конечно же, себя, ну и пристяжь свою. А что, самоуправление дело хорошее, подумал я и стал слушать дальше. Ну а дальше он понес такое, что у меня глаза на лоб полезли: оказывается, с целью пресечения беззакония, надо собрать все оружие, какое есть, и сложить под замок. Назначить дежурных, чтобы патрулировали квартал, и выдавать стволы только им. Все запасы еды собрать в одно место, приставить охрану, и распределять по карточкам. Назначить ответственных за каждый дом, выдать всем жителям квартала удостоверения и чужих не пускать. Сформировать команды фуражиров для пополнения продовольственных запасов. Дядя был настроен всерьез.
— Надо же…, - протянул я задумчиво, — целая программа. Он вообще кто? Что-то я его не видел тут раньше, — спросил я у Вайнштейна. Тот ответил:
— Это Гельман. Председатель коллегии адвокатов, — выражение лица Вайнштейна мне не понравилось. Он смотрел на Гельмана странно, нехорошо так смотрел.
— А что он тут делает? В нашем-то районе?
— Офис у него тут, — ответил Вайнштейн и посмотрел на меня. Очевидно, у него в голове промелькнула такая же мысль. Этот Гельман жил в богатом районе, но почему-то явился агитировать к нам. Почему? Либо в богатом районе лохов меньше — там все такие, как он, и развести их вряд ли получится, либо там творится что-то такое, от чего лучше сбежать к народу попроще.
Народ слушал Гельмана не очень внимательно, но все ж слушал, и я понял, что еще чуть-чуть, и он своего добьется. Людям, как воздух, нужна определенность, а этот говорун вполне может убедить их, что как раз он и может ее им обеспечить. Как же они задолбали, паразиты, работать не хотят, и не умеют, хотят только рулить. Та же сила, что давеча толкнула меня подойти к черным шляпам, потащила меня вперед, и заставила плечом раздвинуть стоящих у грузовика людей. «А их много», подумал я, «как бы не было чего», но потом я увидел, как стоят Вайнштейн с Эли — а те разошлись в стороны, чтоб не мешать друг другу, если надо будет стрелять, и успокоился. Все это промелькнуло в моей голове, пока я влезал в кузов грузовика и аккуратно вынимал из рук Гельмана матюгальник. Никто не заметил, как я аккуратно нажал ему на руку в нужном месте, так, что пальцы его сами разжались. Для зрителей все выглядело просто — один другому отдал матюгальник. Я поднес его к губам, народ затих, всем стало интересно.
— Что ты себе позволяешь? — зашипел Гельман, и попытался оттолкнуть меня. Я повернул к нему голову, и посмотрел прямо в глаза, не знаю, что он там увидел, но толкаться перестал и отодвинулся.
— Знаете меня? — спросил я у толпы в матюгальник, и повторил: — Знаете? — По толпе пронеслось: «Коцюба», «сарацин пожег», я определенно был героем дня.
— Кого слушаем? — крикнул я, — я вас спрашиваю — кого слушаем? Гельмана? Никого лучше не нашлось? — из толпы кто-то выкрикнул: — А что делать? Вайнштейна мы уже слышали, — народ, явно знакомый с лекциями Вайнштейна, засмеялся.
— Паразита слушаете! На руки его посмотрите. Он же ни дня в своей жизни не работал, он паразит и дармоед. — Из толпы кто-то, похоже, тот же самый, что и до того, глумливо выкрикнул: — ртом он работает.
— Вот именно, ртом он работает, — подхватил я, — а вы уже готовы отдать ему свою еду и стволы. Чтоб он, значит, решал, кому сколько отсыпать. — У грузовика началось какое-то шевеление, я краем глаза увидел, что ко мне тянутся несколько рук, чтобы стащить с грузовика. Правда, руки тут же отдернулись — одного из тянущихся кто-то дернул за воротник назад, у меня нашлись неожиданные защитники. Возле мента стоял Вайнштейн, и, улыбаясь, похлопывал того по плечу стволом винтовки. Мент выглядел растерянным, к такому обращению он явно не привык, он даже потянулся к кобуре, но сразу отдернул руку. Народ вокруг был через одного вооружен, так что менту ничего не оставалось, как сделать вид, что все так и должно быть. Я продолжил:
— Из-за таких звездоболов мы и сидим сейчас в заднице. А этот адвокатик там, у себя, в богатом районе, устроиться не смог, так он к нам приехал, чтобы, значит, возглавить. Руковводитель и палковводец, надежда нации в эпоху перемен, — народ хохотал.
— Ложь! — Крикнул рядом со мной Гельман, и вцепился мне в одежду. Не знаю, что он хотел сделать, но у него это не прокатило — я выбросил руку вперед, уперев основание ладони ему в нос, а пальцы положив на веки, и толкнул. Гельман скатился с грузовика, не на землю, к сожалению, его подхватили. Он тут же вскочил на ноги, и, брызгая слюной, заверещал:
— Бандит! Анархист! Нам надо вместе, объединяться надо! А тебе нужен хаос!
— Вместе, говоришь… — матюгальник заскрипел. Или это я зубами скрипнул? — С такими как ты, чмулик, вместе только говно жрать, потому как ты сам все сожрешь. — По толпе опять прокатился смешок, теории Вайнштейна о чмуликах знали многие.
— Ладно, шутки в сторону. Народ! — Народ затих, все ждали, что я скажу. — Вы заметили, как похолодало? — Гробовая тишина в ответ. Кажется, я озвучивал то, что терзало многих. — Пепел из вулкана уже попал в атмосферу, климат меняется. Облако до нас еще не дошло, но может дойти в любой день. Даже если не дойдет, все равно нас ждет долгая и холодная зима, таких в наших краях еще не было.
— Что нам делать? — Крикнула какая-то женщина в толпе. Блин, нашли, кого спросить.
— Утепляйте дома, запасайтесь едой, запасайтесь одеждой, молитесь. Ни на кого не надейтесь и никому не верьте, — я спрыгнул с грузовика и пошел сквозь толпу. Вайнштейн с Эли спешили мне вслед. Народ стоял в шоке, кто-то что-то кричал мне вслед. Быстрым шагом я отошел метров на триста и обернулся. Гельман опять оседлал грузовик, и опять вещал, но никто его не слушал, народ расходился по домам.
— Ты зря им это сказал, — сдвинув брови, начал выговаривать мне Вайнштейн, — чем меньше их останется, тем нам лучше. Все будет только хуже, они озвереют и придут нас жрать, — прозвучало это по вайнштейновски, пророчески.
— Может и зря, — дернул я плечом, — зато честно. И, может быть, хоть кто-нибудь из них останется человеком, тогда он будет с нами. По хорошему, так надо было мне сейчас использовать момент и всех построить и организовать. Перемрут же, хорошо, если через год один из десяти выживет.
— Ничего ты не понимаешь, Коцюба. В их нынешнем состоянии было бы только хуже. Они напуганы, хоть и недостаточно, чтобы выжить, но вполне достаточно, чтобы за кем-то пойти. Сейчас ты их построишь, и погонишь пинками, спасешь кого-то. Так они же за это тебя и возненавидят. Каждый из них считает себя яркой, единственной и неповторимой личностью. Все хорошее, что ты сделаешь, они воспримут, как само собой разумеющееся, бараны иначе не умеют. А все плохое, любую жестокость, любую ошибку — тут же поставят тебе в вину. Так что в итоге ты потратишь свое время, свои ресурсы, свою энергию, и окажешься кругом виноват, — Вайнштейн помолчал, и тихо добавил: — Предоставь их судьбе. Кто выживет, тот выживет. — Спорить с Вайнштейном я не стал, я, конечно, так в людях не разбирался, как он, но то, что он сказал, прозвучало логично и убедительно. Все так и есть, только детишек жалко.
