Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая (СИ) - Забудский Владимир

Если подумать, то с какой-то стороны это даже лучше, что я был с Мей до того, как уехать в Австралию и воссоединиться с Джен. По статистике, которую я вычитал в Интернете, более верными являются мужчины, которые до начала отношений познали других женщин. Пишут, что над ними не так сильно тяготеет любопытство и им легче преодолеть соблазны…

Ладно, чего уж там, в душе я прекрасно понимал, что хитроумные оправдания не делают мой сомнительный поступок лучше. И ощущал себя виноватым перед Дженни. Но… случилось так, как случилось. Нет смысла отравлять себе жизнь укорами и самобичеваниями еще и из-за этого — у меня и без того достаточно вещей, по поводу которых я переживаю.

— Ей об этом знать совсем необязательно, — ответил я с деланной беспечностью, посчитав, что не уместно будет обсуждать с Мей тонкости наших отношений с Дженни.

— Все вы, мальчики, одинаковые, — усмехнулась одноклассница, повернувшись ко мне. — Ты, кстати, не вздумай об этом никому рассказать. Вообще никому. Я не шучу, Дима! Если услышу, что ты со своими «пацанами» судачил об этом где-нибудь в раздевалке или столовой — мое мнение о тебе будет навсегда испорчено. Я и разговаривать с тобой больше не стану!

— Не беспокойся — я буду нем, как рыба, — честно заверил я, хоть и понимал, сколь мучительно сложно будет сдержать такое обещание. — Джером, если узнает об этом, еще, чего доброго, убить меня попытается.

Признаться, это действительно могло стать проблемой — достаточно серьезной, чтобы мысль о ней заставила разумного человека, находящегося на моем месте, воздержаться от того, что я сделал. Впрочем, не менее серьезными проблемами, если подумать, являлись и угроза скандала, если о случившемся узнают родителей Мей, и опасность того, что наши с Мей дружеские отношения из-за минутного порыва похоти безнадежно испортятся, и моральная дилемма с Дженни, в конце концов. Но все перечеркнул спермотоксикоз. Я сознавал в душе, что поступаю безответственно — но уколы совести были неглубокими. Они едва ощущались на фоне того блаженства, которое растекалось по всему телу.

— Вот только об этом не надо, ладно?! — фыркнула Мей, которая при одном упоминании о нежных чувствах, которые испытывал к ней Джерри, начинала злиться. — Джером — мой друг. Но его не касается, с кем я сплю — и точка!

— Он считает иначе. Забыла, как он начистил рожу Степке только из-за того, что он заикнулся как-то о тебе в эдаком контексте? — припомнил я. — Я, конечно, не Степка, я никого не боюсь, но не хотелось бы доводить до греха. В конце концов, мы с ним… были когда-то друзьями.

Наши отношения с Джерри потерпели окончательный крах год назад — и, как я был твердо убежден, не по моей вине. Впрочем, к тому времени от этих отношений и так мало что осталось.

Масштаб проказ, устраиваемых Джеромом, рос пропорционального его взрослению — и к четырнадцати годам некоторые из них начали отдавать злостным хулиганством. Из школьных масштабов он вырос в масштабы селения. Все в Генераторном знали сынка Седрика Лайонелла — вечного бунтаря, забияку, хулигана, инициатора всех самых опасных и циничных затей, какие только способен изобрести изощренный ум непослушного подростка.

Я не чувствовал в себе больше ни сил, ни желания переделывать Джерома, но и идти по его стопам не желал — так что наши круги общения постепенно разделились и само общение свелось к минимуму. Впрочем, хоть мы и превратились в принципиальных антиподов, до как-то момента нам удавалось сохранять нейтралитет. Я порицал хулиганские замашки и невоспитанность подобному тому, как Джером высмеивал ябедничество и лизоблюдство, но по некоему молчаливому уговору мы не переходили на личности.

Джером был, пожалуй, единственным, кто способен был сравниться со мной по популярности в десятом «А» классе. К нему тянулись все «неблагополучные» подобному тому, как я был примером для подражания для «сознательных». По мере взросления он лишь усилил свое грубое обаяние, эдакий животный магнетизм, который влек к нему людей вопреки здравому смыслу и неудовольствию родных. Благодаря своей загадочной харизме Лайонеллу удавалось практически всегда оставаться безнаказанным после всех своих сумасбродств — его покрывали не только товарищи, но и многие педагоги. Что до отца, то Седрик Лайонелл продолжал пить все так же беспробудно, и не проявлял ни малейшего интереса к жизни сына. Джером был уверен, что ему все нипочем — но жестоко ошибся.

В один прекрасный день, после N-надцатой жалобы на проделки Джерома, терпение директрисы Маргариты Петровной лопнуло, и она напомнила всем о том, за что получила свое позабытое ныне прозвище «железное леди». Перед судом был поставлен вопрос о лишении Седрика Лайонелла родительских прав. В суд были приглашены некоторые жители Генераторного из числа лично знавших Лайонеллов, чтобы дать свидетельские показания — и среди них моя мама. Я долго уговаривал ее отказаться от этой затеи, впервые в жизни закатил ей настоящий скандал — но мать осталась непреклонной. «Я знаю, что поступаю как лучше, Дима. И на этом разговор окончен», — с необычной для себя строгостью произнесла она. Именно показания Катерины Войцеховской (а также тот факт, что Седрик приполз на заседание в стельку пьяным) стали ключевыми факторами, которые повлияли на решение судьи о лишении Седрика Лайонелла родительских прав и передаче Джерома под опеку службы по вопросам детей. Возобновить Седрика в правах судья постановила лишь в том случае, если тот пройдет курс реабилитации для алкоголиков и на протяжении полугода проявит себя положительно по месту проживания и месту работы, что должны официально засвидетельствовать незаинтересованные лица.

На следующий же день в школе произошла потасовка, которую там помнят до сих пор. Джером набросился на меня со слепой, отчаянной яростью, настолько безумной, что я бы, наверное, остался инвалидом, если бы не был способен себя защитить. Я оказался на это способен. Но победа далась мне не так просто, как я думал — Джером, никогда не обучавшийся боевым искусствам и прогуливающий уроки физического воспитания, славился по-настоящему бесстрашным и ловким драчуном. Он стал первым, кто сумел поставить мне несколько синяков прежде чем я одолел его, скрутил и прижал к земле. «Я не хотел! Я пытался уговорить маму, чтобы она не делала этого!» — кричал я ему, но он лишь рычал от ненависти и извивался, пытаясь вырваться из моих объятий. «Твоя мама — сука! А ты — сукин сын! Ненавижу вас всех! НЕНАВИЖУ!!!» — неистово орал он, пока на помощь не прибежал физрук, чтобы разнять нас.

С тех пор жизнь Джерома существенно осложнилась. Круглые сутки он находился под присмотром учителей и суровой сотрудницы службы по вопросам детей (по совместительству — заведующей детской комнаты милиции). В свободное от учебы время его привлекали к производственной практике, готовя по окончании школы в ученики маляра. Впрочем, еще ни один практикант не посещал работу так редко, как Лайонелл-младший. Нечасто видели Джерома и в сиротском общежитии, где ему было предписано жить и отмечаться по утрам и вечерам. Где он ночевал, никто точно не знал, но поговаривали, что об этом стоило бы спросить Тома. Я изредка видел его на улице — как правило, с сигаретой в зубах в компании Ярика Литвинюка или кого-то из множества своих корешей.

В душе мне было его жаль. Но со дня той ссоры мы с ним так и не обмолвились ни единым словом. Шансов на примирение практически не было — я не считал себя виноватым в чем бы то ни было, а Джером был не из тех, кто просит прощения.

Мей умудрялась поддерживать дружбу с Джерри отдельно от меня, но мы с ней редко об этом говорили. Как-то раз попытались, но разговор не заделался — она осторожно подводила к тому, что Джером «в душе очень добрый и честный парень», а я демонстративно выражал свое недоумение по поводу того, какую прелесть она находит в компании уличных отморозков.

— Давай не будем об этом, — оборвала мои воспоминания девушка. — И вот еще что. Не думай, что это что-то особенное значит. Надеюсь, тебе хватит ума, чтобы правильно все понять и воздержаться от разной романтической ерунды. Я давно переросла тот период, когда была в тебя бездумно влюблена. Ты — самовлюбленный и эгоистичный тип, Димитрис Войцеховский, хоть и хорош собой. Для серьезных отношений ты совершенно не годишься.