Эми Тинтера - Рибут. Дилогия (ЛП)
Двадцать два не отвел своих темных глаз. Мало кто отваживался на это. Люди предпочитали вообще не смотреть на меня, а рибуты либо боялись, либо ощущали мое превосходство.
Да еще эта улыбка. Такая неуместная. Никто из салаг не улыбался, все они стояли с затравленным видом и представляли жалкое зрелище.
Он и впрямь был диковинным созданием.
– Сто семьдесят восемь? – повторил Мэнни, выжидающе глядя на меня.
– Двадцать два.
Это вырвалось у меня прежде, чем я успела передумать. А улыбка на его лице стала еще шире.
Тренеры удивленно посмотрели на салаг. Настроение Лисси заметно улучшилось.
– Двадцать два? – переспросил Мэнни. – Каллум?
– Да, – подтвердила я и украдкой взглянула на офицера Майера, который потирал подбородок и кривил рот в гримасе, граничившей с разочарованием. Я ждала его отповеди и была готова к приказу взять другой номер, но Майер промолчал.
– Хорошо, – произнес Мэнни. – Сто пятьдесят?
Хьюго открыл рот, потом захлопнул, нахмурился и повернулся ко мне:
– Ты уверена?
Двадцать два рассмеялся, и Мэнни жестом приказал ему заткнуться.
«Нет».
– Да, – ответила я.
– Я… тогда Сто двадцать один, – сказал Хьюго, глядя на меня так, будто ждал возражений.
Я не возразила. Просто стояла и смотрела, как другие тренеры забирали своих новичков и отваливали, чтобы обсудить процесс обучения. Оцепенев от собственного решения, я дождалась номера Двадцать два, который неспешно подошел ко мне, держа руки в карманах черных брюк.
– Значит, я тебе все-таки нравлюсь, – изрек он.
Я нахмурилась. Что тут скажешь? Да, он был необычен. Да, он был мне интересен. Но чтоб нравиться? Это чересчур.
– Или нет, – рассмеялся он.
– Я обдумала твои слова. О том, почему я не тренирую низкие номера.
– А-а, значит, я ни при чем.
Он улыбнулся, и мне показалось, что он не поверил ни слову. Мне стало не по себе, я неловко переступила с ноги на ногу. Появилась какая-то нервозность, а я никогда не нервничала.
– Ты хорошо бегаешь? – спросила я.
– Вряд ли.
Я вздохнула:
– Встречаемся каждое утро в семь на крытой беговой дорожке.
– Лады.
– Постарайся не кричать, когда я буду ломать тебе кости. Меня это бесит. Плакать можно, это ничего.
Он просто-таки покатился со смеху. Я не поняла над чем. В моих словах не было ничего смешного.
– Усек, – сказал он, тщетно пытаясь сдержать улыбку. – Кричать нельзя, плакать можно.
– Ты когда-нибудь держал в руках оружие?
– Нет.
– Особые навыки есть?
– В технике неплохо разбираюсь.
– В технике? – с недоумением повторила я. – Где ты видел в трущобах компьютеры?
– Я не из трущоб. – Произнося это, он понизил голос.
Я моргнула.
– Ты из рико?..
– Никто так не выражается, – усмехнулся он. – Просто Остин.
Да, никто так не выражался – никто из рико. А снаружи, в трущобах, мы пользовались испанским словом, которое переводилось как «богачи» и относилось к зажиточным городским районам.
Я быстро оглядела спортзал. Из рико было несколько рибутов, но они явно находились в меньшинстве. Я ни разу не обучала таких. Мой последний стажер, Мария Сто тридцать пять, выросла на улицах Ричардса, и это ее закалило. Из трущоб выходили лучшие, сильнейшие рибуты. Двадцать два оказался с двойным изъяном. Я уже сомневалась, что выбрала бы его, если б знала о его происхождении.
– Как ты умер? – спросила я.
– КДХ.
– Я думала, что в богатых районах уже ликвидировали вирус КДХ.
– Почти. Я просто один из немногих счастливчиков.
Я поморщилась. Умирать от КДХ было паршиво. Вирус получил свое имя от названия города, где находился первичный очаг эпидемии – Килл-Девил-Хиллз, что в Северной Каролине. Это был мутировавший штамм респираторного вируса, который часто встречается у детей. За несколько дней он уничтожил большую часть человечества.
– Меня отвезли в больницу в трущобах, потому что не могли позволить себе лекарства, – продолжил он.
– Идиотизм какой-то.
Всем было известно, что КДХ процветал в трущобах. Там никто не вылечивался.
– Ну да, они были в отчаянии. И не понимали…
– Что посылают тебя либо на смерть, либо на отбор.
– Да. А ты как умерла? – спросил он.
– Меня застрелили, – ответила я. – Еще что умеешь?
– Пожалуй, ничего. Погоди! Сколько тебе было лет, когда ты умерла?
– Двенадцать. Не обо мне речь.
– Кому понадобилось стрелять в двенадцатилетнего ребенка? – удивился он с невинностью человека, который провел всю жизнь за прочными стенами, где не случалось ничего плохого.
– Не обо мне речь, – повторила я. Да и какой смысл вдаваться в детали? Как объяснить жизнь в грязной лачуге с родителями-наркоманами, которые вечно орали и били меня, будучи на ломах? Богатому сынку не понять.
– Новенькие, ко мне! – крикнул Мэнни, созывая салаг к дверям спортзала.
– Мы еще не начинаем? – спросил Двадцать два.
– Нет, с тобой еще проведут тесты, – сказала я, показав на медиков. – Приступим завтра.
Он со вздохом провел рукой по лицу:
– Что, серьезно? Еще тесты?
– Да.
Он посмотрел на остальных салаг, уже присоединившихся к Мэнни.
– Ладно. Тогда до завтра.
– Двадцать два! – заорал Мэнни. – Шевелись!
Я махнула ему, чтобы шел. Он пробежал через зал и скрылся в дверях. Когда салаги вышли, все тренеры как один уставились на меня. Хьюго и Лисси подошли ближе, выражение лиц у обоих было совершенно одинаковое.
– Что с тобой стряслось? – удивленно спросила Лисси, уперев руки в бока и сдвинув брови.
– Он что, какой-то особенный? – осведомился Хьюго.
Лисси закатила глаза:
– Ага. Он и вправду особенный, Хьюго.
Я пожала плечами:
– Может быть, я сделаю его лучше.
– Не надейся, – буркнула Лисси и с гордо поднятой головой пошла прочь. Хью наградил меня еще одним ошеломленным взглядом и последовал за ней.
Когда я повернулась, чтобы тоже уйти, я встретилась взглядом с Эвер. Она улыбнулась, склонив голову набок, а потом кивнула, словно говоря: «Ты молодец».
Глава пятая
Посреди ночи меня разбудил какой-то шум.
Я моргала, пока не отступил сон, затем медленно разжала пальцы, мертвой хваткой сжимавшие простыню. Мне приснилось, что я сижу в углу крохотной квартирки и смотрю на родителей, которые кричат на каких-то людей в гостиной. Во сне они препирались из-за меня. Вряд ли я удостоилась бы от них такого внимания наяву.
Перевернувшись, я увидела, что Эвер сидит в постели и из ее приоткрытого рта вырывается звук, похожий на глухое рычание. В следующую секунду она принялась раскачиваться на матрасе, и шум стал громче.
– Эвер, – позвала я, садясь. Да, это против правил, но ведь кто-то должен был разбудить ее и успокоить.
Она обернулась ко мне. В блестящих глазах не было ни тени узнавания. И она действительно рычала.
– Эвер! – повторила я, отбрасывая одеяло и ставя ноги на холодный пол.
Когда я потянулась к ее плечу, она мотнула головой. Рот был открыт, и зубы царапнули меня по руке.
Я резко отдернула пальцы. Да что с ней такое?
Прижав руку к груди, я ощутила странно учащенное сердцебиение. Похоже, я нервничала. Такое со мной случалось редко.
Мой взгляд метнулся к стеклянной стене. Я увидела приближавшегося охранника с направленным на нас фонарем. Перед нашей комнатой он остановился и заглянул через стекло, потянувшись к коммуникатору. Когда он отвернулся и заговорил в микрофон, я опять посмотрела на Эвер, она раскачивалась на постели, издавая утробное рычание. Я хотела зажать ей рот, чтобы охранник ушел, пока она не попала в беду.
Вскоре раздался топот: по коридору бежал какой-то научный сотрудник в белом халате. Я судорожно вздохнула, когда он начал что-то горячо объяснять охраннику, глядя на Эвер и беспокойно хмуря кустистые брови.
Люди не переживают за рибутов. И не бегают к ним на помощь.
Ученый извлек из кармана шприц, и у меня свело желудок, когда я сложила два и два.
С ней что-то сделали, а теперь поняли, что все испортили. Испортили
ее
.
Эвер выпрыгнула из постели, взлетев высоко и быстро, как никогда, и ударилась всем телом о стену. Я ахнула и стала пятиться, пока не налетела на свою кровать.
Она врезалась головой в стекло, и, когда выпрямилась, я увидела, что по ее лицу струится кровь. В ярости она зарычала на людей, и оба отскочили, а ученый чуть не выронил шприц.
– Сто семьдесят восемь!
Я перевела взгляд на охранника.
– Угомони ее! – крикнул он с другой стороны перегородки.
Эвер начала ритмично и размеренно биться головой о стену.
Бум.
