Василий Гавриленко - Теплая птица: Постапокалипсис нашего времени
— Есть! — крик вырвался сам по себе.
— Молодец, паря, — возвращаясь в свою зону, бородач хлопнул меня по плечу. — Но не расслабляйся, сейчас решающее очко.
Стрелок, держа мяч под мышкой, несся вперед, и я оказался на его пути. Мы врезались друг в друга, покатились по утрамбованному снегу, вцепившись в мяч. Игроки обеих команд бросились на подмогу. Смрадное дыханье и запах пота резали ноздри, кто-то тянул меня за ногу, но я не отпускал мяч. От подбадривающих криков звенело в ушах…
Вдруг резкая боль пронзила руку. Держащий мяч стрелок вцепился в нее зубами. Разве это по правилам? Я заорал и, изловчившись, ударил его в пах. Нет правил —значит, нет! Мяч очутился в моих руках! Напрягшись, я выкарабкался из кучи людских тел и понесся к линии. На пути остался только один игрок. Я сделал вид, что побегу вправо, а сам побежал влево, — не разгадав маневра, стрелок сел на пятую точку, матерясь, на чем свет стоит.
— Есть!
Я положил мяч за линию и, не оглядываясь, пошел прочь с площадки. Игра окончена —я выиграл.
— Эй, скажи хоть, как тебя звать? — окликнули сзади.
— Ахмат, — обернувшись, бросил я.
По шушуканью и удивленным возгласам нетрудно было догадаться, что эти ребята поняли —они играли со спасителем отца Никодима.
Потную спину начал щупать мороз. Я собирался обойти Вторую Базу, но теперь мне хотелось домой. До-мой! Как здорово звучит.
В депо прибыл состав. Интересно получилось: выходил из дома, поезд отправлялся, возвращаюсь: прибывает. Из вагон-бараков друг за дружкой выскакивали стрелки и выстраивались в неровную цепочку. Ухо выхватывало:
— Я в него жахнул, подхожу, а он, прикинь, еще шевелится. Во, думаю, живучий. Присмотрелся, а этот дикарь на грудь сковородку приладил.
— Троих ликвидировал, за это мне конунг пайку удвоил.
— Классная соска! Я ее в развалинах нашел и там же поимел.
Показался конунг и все разговоры стихли. Это был невысокий коренастый мужик с неровным лысым черепом; на куртке, чуть повыше локтя, нашивка —серпик луны. Он начал орать на стрелков сорванным голосом.
Спина моя, кажется, обледенела. Пора домой…
Подлезши под вагон, я перебрался на другую сторону. Крики лысого конунга стали тише.
Перед моей квартирой, радуя глаз, высилась дровяная горка. Молодцы, дроворубы, постарались. Приятно пахло деревом. Один из немногих приятных запахов, все еще доступный человеку. Почему-то вспомнился запах Марининых волос: кажется, в нем было что-то древесное. Как она там, в Пустоши?
На душе заскреблась тоска. Один, совсем один. Не с кем перекинуться словом…
Я отворил дверь квартиры и в изумлении замер на пороге. Кого угодно ожидал увидеть у себя в гостях, но только не отца Никодима!
Глава ОСОБи как ни в чем ни бывало возлежал на моей кровати.
— Ну, наконец-то, Ахмат! Где ты бродишь?
Он поднялся.
— Да вот, ваш крест, смотрел Базу, — смущенно проговорил я.
— Ну, и как тебе?
— Впечатляет.
— Правда? — отец Никодим недоверчиво сверкнул глазом. — А я решил проведать тебя. Дай, думаю, проведаю будущего конунга.
— Спасибо, ваш крест. Это незаслуженная честь.
— Ну, не скромничай, — глава ОСОБи присел к столу. — Ты больше, чем другие, заслужил эту должность.
— Спасибо, ваш крест.
Отец Никодим погладил аккуратно расчесанную и вправленную в золотое кольцо бороду.
— Присядь, Ахмат.
Я опустился на стул напротив него.
— Вот, — в руках отца Никодима появилась банка с выцветшей этикеткой. — Из Особого Запаса. Открой.
Вскрыть банку ножом труда не составило; по комнате растекся запах мяса. В животе у меня заурчало.
— Ешь, — кивнул отец Никодим. — Это куриная тушенка.
Черт побери, до чего вкусно! Гораздо вкуснее той тушенки, что выделял в пайке Снегирь. Попадаются косточки, но они почти такие же мягкие и нежные, как само мясо. Рассол острый, приятно согревает гортань. Ничего не скажешь, хорошо питаются те, кто имеет доступ к Особому Запасу!
— По кружке? — в руках отца Никодима блеснула зеленая бутылочка, от одного вида которой мне стало нехорошо. Но разве можно отказать главе ОСОБи?
После второй кружки лицо отца Никодима изменилось. Исчезло выражение покровительственности, теперь передо мной сидел обычный человек.
— Спасибо, Ахмат, что ты спас меня…
Я махнул рукой.
— Нет, ты не отмахивайся. Я-то знаю всю эту шушеру, что подвизается в ОСОБи. Половина метит на мое место. Тот же Глеб Пьяных, которого пришлепнули мародеры. Останься он в живых, думаешь, поспешил бы спасать меня? Как бы не так! Первый сплясал бы на костях отца Никодима. Даешь отца Глеба —вот его лозунг. Был его лозунг.
Отец Никодим грязно выругался.
— Эта сволочь и подстроил нападение. Только просчитался, е…ный сын, переоценил честность мародеров. Как дошло до свары, он первым же и схлопотал пулю. Поделом ему.
— Поделом, — кивнул я, вспомнив ртутные глазки Глеба.
— Поделом, — эхом отозвался отец Никодим. — Потому я и благодарен тебе, Ахмат, что доверять стало некому. Система прогнила, — он понизил голос. — Лорд-мэр теряет рычаги управления.
Я насторожился.
— Да, теряет. Центробежные силы готовы порвать Армию на куски. Армия не боится другой Армии —Армия боится самой себя. Все больше сектантов проникает в наши ряды, разлагая боевой дух. Примиренцы, жизнелюбцы, и —особо опасные —возрожденцы. Когда станешь конунгом, Ахмат, безжалостно вырезай сектантов, иначе твой отряд сожрет сам себя. Это мой тебе совет.
— Спасибо, ваш крест.
Отец Никодим поднялся:
— Ну, мне пора.
Пошатываясь, он дошел до двери, обернулся:
— Жаль, Ахмат, что Лорд-мэр определил тебя в конунги. Ты был бы прекрасным особистом и … главой моей охраны. Ну, пока, — он взялся за дверную ручку, обернулся снова, — Кстати, не торопись укладываться спать. Я заготовил для тебя кое-какой сюрприз…
Хлопнула дверь. Мигнула свеча на столе. Я остался один.
Зачем приходил этот человек? Для чего он говорил со мной? Неужели, и правда —глава ОСОБи почти столь же одинок и беззащитен, как простой игрок из Джунглей? Если так, то этот мир не дает удовлетворения никому —ни сильному, ни слабому. Тогда почему же он еще существует?
Лорд-мэр… Как там сказал Христо? Основание пирамиды под названием «Армия Московской Резервации». Уничтожь я основание, изменится что-то? Возрожденцы считают что —да. А ведь я —возрожденец. Прочь сомнения!
Ледок на спине оттаял, и по ней потекли холодные влажные струйки. Я снял куртку, свитер, оставшись в одних джинсах. Холодно! Нужно затопить печку. Жаль, дроворубы не догадались занести с десяток поленьев в квартиру —придется выскакивать на мороз.
Ледяной ветер вонзил в непокрытые грудь и спину тысячи иголок. Быстро набрав охапку дров (с кончиков озябших пальцев словно бы сходит кожа), я вернулся в квартиру.
Изголодавшаяся печка приняла в нутро деревянный паек. Кора на растопку. Так. Теперь —зажигалка.
В трубе завыло, заскулило; огонь в нерешительности затрепетал над дровами, и, наконец, взмыл желто-красным знаменем. Я поспешил захлопнуть дверцу, чтоб не выпустить огонь наружу.
Треск дров, слабый запах дыма был приятен. Мало-помалу в комнате стало теплеть. Пар изо рта был уже не таким густым.
Когда отблески огня на полу стали бледнее, я открыл дверцу, пошевелил кочергой угли. Можно закрывать заслонку… Вот так. Теперь все тепло от углей хлынет в комнату. Можно ложиться спать…
Стоп! Отец Никодим что-то сказал про сюрприз. Какой еще сюрприз?
Скрипнула дверь. Пламя свечи запрыгало, едва не погаснув.
— Можно? — вкрадчивый женский голос.
Я обернулся.
Высокая и статная. Белокурые волосы обрамляют лицо; на левом глазу —черная повязка, зато правый —синий, как осеннее небо, впитал в себя блестскую силу потерянного собрата. Одета гостья в зеленое, тронутое молью, пальто.
— Молчишь? Значит —можно.
Она вошла, прикрыла дверь, защелкнула задвижку.
— Отец Никодим сообщил мне, что кое-кто очень напряжен и нуждается в помощи.
Теплая рука легла мне на грудь; палец с длинным ноготком обвел сосок, дотронулся до старого шрама. Я вздрогнул (до этого находился в каком-то оцепенении) и оттолкнул шлюху.
— Бедненький, — засмеялась она. — Как ты напряжен.
Гостья присела к столу и, плеснув в кружку зеленки, выпила.
— Не желаешь?
— Слушай, — начал я. — Не знаю, как тебя звать…
— Вика.
— Так вот, Вика, его крест ошибся, когда решил, что мне нужны твои услуги.
В единственном глазу шлюхи сверкнула молния.
— Его крест никогда не ошибается, солдат, — сказала она. — Никогда.
Неуловимым движением Вика скинула пальто, под которым не было ничего, кроме ее тела. Груди топорщатся (кажется, одна немного больше другой); живот поджарый, с шестью кубиками пресса; ноги длинные, ровные и ощутимо сильные.
