Андрей Сенников - Пока мир не рассыплется в прах…
Дыхание срывалось. Правая нога онемела. Он приближался к дому, словно на протезе, взгляд блуждал: под водостоком на углу — две ржавые бочки; бухта поливочного шланга завалилась набок; занавески на окнах в пыльных, линялых цветочках; трещины в бревнах сруба глубоки, как борозды на пашне; впереди, над крышами, километрах в трех небо вдруг потемнело множеством темных точек…
Птицы!
Федор едва не выронил автомат, ноги заплелись, он почти упал и мимо дома, через двор к калитке бежал, словно стартовавший спринтер. Ботинки стучали по бетонной отмостке. Он задыхался. Слева, метрах в тридцати по штакетнику скользили приземистые тени. Да сколько же их здесь?! Крыша с надписью «SOS» манила обманчивой — через улицу — близостью.
На секунду мелькнула мысль, что за ограду выбегать не надо, а надо прятаться здесь, в доме, мимо которого он так стремительно несся, но он не успел очень уж задуматься.
— Быстрее! Давай сюда!
Федор врезался в калитку правым плечом.
Он выскочил на улицу боком и увидел все сразу: длинный оштукатуренный дом, приоткрытую железную дверь, окна, закрытые ставнями, вывеску с неразборчивой надписью и красным крестом; кавказскую овчарку с мордой, траченной картечью и вытекшими глазами; огромного кота с торчащим вверх обрубком хвоста; черную, словно обугленную, человеческую фигуру в начале улочки и шевелящийся ковер грязно-серых спин, мутных бусинок и длинных голых хвостов.
— Скорее! — торопили его.
Палец дергал спусковую скобу. Бездумно он сосредоточил огонь на «кавказце», блеклая шерсть летела клочьями, грузное тело отбрасывало: два шага вперед, шаг назад.
Федор ввалился за порог дома с красным крестом, металлическая дверь с грохотом отсекла свет и сокрушительную волну зловония. Снаружи ударилось грузно, заскребло когтями, плеснуло мелким царапающим шелестом и раскатилось по стенам едва слышными крысиными шорохами.
В горле клокотало. Федор сделал попытку подняться, но лишь перевалился набок. Чужая рука тряхнула его за плечо.
— Ты из спасательного отряда?! Где остальные?
Он не хотел, правда, но сухие губы поползли, лопаясь до крови, легкие сжались, вытолкнув через воспаленное горло звук, похожий на карканье ворона.
Вот только вороны теперь летают молча…
* * *— Солдат, очнись! Что с тобой?!.
Федор с трудом разлепил веки, коридор качался перед глазами: узкий, полутемный; кушетки с дерматиновым верхом; заколоченные по фасаду окна; крашеные двери, одна приоткрыта, и желтая полоска трепещущего света перечеркнула широкие половицы. В носу стало щекотно, воздух, как в больнице.
— Не спал… давно…
Взгляд остановился на мужской фигуре, сфокусировался. Над плечами в клетчатой ковбойке изможденное, морщинистое лицо. Брови сошлись на переносице, запавшие синие глаза, тонкий хрящеватый нос, волосы — перец с солью, бесцветные губы подрагивали.
— Где твое… подразделение? Войска где?
— Сгорели под Малыми Топями…
— Что?!
— Безопасен только пепел…
Язык у Федора заплетался, в голове гудело.
— О чем ты говоришь?! — сильно тряхнуло за плечо. — Очнись! За нами придут?!
В голосе мужика послышались отчаяние и истерика. Федор нащупал автомат, и только потом попытался пожать плечами. Он не почувствовал — вышло у него или нет, но человек вдруг закрыл глаза, лоб собрался глубокими морщинами. «Старик», — подумал Федор.
Протяжно скрипнула дверь.
— Пап?
Стуков приподнял автомат.
— Оставь, — попросил старик. — Здесь дети… тебе ничего не угрожает.
— Сколько вас? — Федор облизнул сухие кровоточащие губы. Соленое…
— Трое… Я, мои дочь и сын… Неужели наш сигнал никто не видит?! Ведь летают же самолеты!
— Не видел, — Федор покачал головой. Он посмотрел в сторону, из-за приоткрытой двери выглядывал мальчишка лет десяти: большелобый, большеглазый; с маленьким скорбным ртом и скошенным подбородком. Костыли приподнимали плечи, как у взъерошенного галчонка. Птицы…
— Что здесь за зоопарк? — спросил Федор. — Еще не видел столько… сразу… и крысы…
За стенами еще шелестело, шаркало, но уже не так сильно.
Старик вздохнул, глаза его влажно блестели.
— За деревней — костный заводик и скотобойня, — отмахнулся он. — Может, могильник, не знаю… Слетаются, сбегаются на запах. Постоянно появляются новые, прежние — уходят, улетают, возвращаются. Много. Уже мертвые. Я буквы на крыше рисовал четыре дня. Без транспорта отсюда не выбраться…
Федор закрыл глаза. Спать. Они что-нибудь придумают. Потом. Сейчас спать…
— Ты что, ранен? — голос не отпускал его, звал обратно в полумрак и шуршание за стеной.
— Царапина, ерунда… не мертвяки… сам, о железяку…
Слова скребли сухое горло. Его опять замутило, на секунду он выключился.
Холодная влага коснулась губ, Федор открыл глаза.
— Пей…
Он выпил кружку воды, не отрываясь. Зубы ломило, тоненькие струйки лились по подбородку, он едва не поперхнулся, но все равно натужно закашлялся. Голова гудела, словно колокол.
— Пойдем, — старик помог ему подняться, придержал за локоть. — Ты откуда здесь взялся?
— Иргинская мотострелковая бригада, — ноги у Федора подгибались, в правой горячо пульсировало на каждом шаге.
— Где это?
— Под Сочмарово…
На мгновение предплечье сдавило как в тисках.
— Так далеко, — пробормотал старик. — Машина?
— Нет. Уже нет. — Федор качнул головой.
Они прошли в полумраке мимо очередной двери.
— Что за место? — Федору хотелось вытянуть руки вперед.
— ФАП, деревенский медпункт, — ответил старик, казалось, он думал о другом, но говорил быстро, оживленно, — Здание добротное, перекрытия и те бетонные, но крысы грызут и бетон. Надеюсь, выдержит, — он открыл следующую дверь и мягко подтолкнул Федора внутрь. — Здесь есть почти все: кое-какие лекарства, бинты, спирт, эфир, инструменты — все как в справочнике фельдшера, полный набор. Признаться, я таких пунктов никогда не видел. Своя скважина, насос, радио и дизель-генератор в подсобке. Соляры только маловато… Ложись, я посмотрю твою ногу…
Комната казалась светлее коридора. Дневной свет сочился в щели между ставнями. Белые стены, потолок отражали свет. У стен стояли две кровати, умывальник с раковиной в углу. В тени маячили стойки похожие на вешалки, шкаф…
Федор завалился на постель, не разуваясь, автомат сунул под кровать, под руку. От белья пахло затхлостью и карболкой.
— Сейчас принесу лампу и…
Стуков не дослушал. Он спал.
* * *Ему приснилось, как родители провожают его на вокзале. Слякотная осень, с неба сыплет крошевом: не то снег, не то дождь. Мать кутается в платок и беспрестанно трогает его за рукав, словно хочет удержать. Отец поднял воротник пальто. Он зябнет, уши под кепкой покраснели. Сам Федор, уже в камуфляже и ботинках, при полной выкладке, форменную кепку держит в руке. Голове холодно, на коротких волосах оседают снежинки и тают.
— Ты запомни, — говорит отец. Он улыбается, но глаза тревожны и грустны. — «Прогнуться» можно, ломаться нельзя — затопчут. В крайнем случае — отключай «башню». Страх не уйдет, он никогда не уходит, зато будет не так больно…
Он протягивает ладонь, морщинки собираются у глаз.
— Пап, — говорит Федор, пожимая холодную руку, — боль не уходит. Слышишь? Боль не уходит!
Отец кивает.
— Да, — повторяет он и улыбается, но теперь так, словно просит прощения за свою беспомощную ложь, — будет не так больно…
— Боль не уходит!!! — кричит Федор прямо ему в лицо…
* * *Конечно, она не ушла.
Вот она — ослепительный раскаленный шар крутится в кипящей, искрящейся массе, разбрызгивая ослепительные искры. Вращение все быстрее, быстрее. Центробежные силы растягивают, сплющивают огненную сферу, она раскачивается, смещается из стороны в сторону и вдруг вытягивается в дрожащий язычок плазмы — огонек за стеклом «летучей мыши». Влага дрожит на ресницах, и огонек вновь расплывается в сферическое нечто с янтарными наплывами.
Влажные цветные пятна плавают под веками. Они сливаются, вытягиваются и отрываются друг от друга, словно делящиеся клетки под микроскопом, а потом испаряются, истончаясь до невидимости, уступая место ослепительному, раскаленному шару…
Внутри него грохочет: бу-бу-бу-бу….
— Очнулся?
Федор застонал. Он почувствовал свое тело, от макушки до пяток, словно сбитую в кровь ногу с неумело намотанными портянками втиснули в заскорузлый сапог. Он попытался шевельнуться, но у него ничего не вышло. От ничтожного усилия возникло ощущение, что пламя из лампы запустили ему под кожу. Горло распухло. Федор попытался сглотнуть, но, кажется, забыл, как это делается. В ушах стоял грохот, за белым потолком били в невидимый барабан.
