Ольга Швецова - Ничей
— Клоуны… Вон отсюда оба! По своим местам, и разбитые морды — это ваши проблемы.
К счастью, легкий ушиб пальцев не мешал Алексею держать фонарик, а Николай, заткнув нос тряпочками, разгружал дрезины, прикладывая в перерывах к переносице холодный компресс. День тянулся долго, но все же подошел к концу. Можно было без опаски поворачиваться спиной, и не потому, что Ельцов наблюдал… Николай не замышлял зла. Парень просто ненавидел, честно и открыто, без всякой задней мысли. Такому врагу даже хотелось пожать руку и похвалить за безукоризненное соблюдение рыцарского кодекса. Только вот он не оценит.
— Колмогоров!
— Виктор Петрович, моя смена закончилась…
— А с тобой будет индивидуальная беседа.
Алексей хотел уже сказать, что не желает быть фаворитом, настолько любимым за ум и красоту, но удержался. Не стоило напрашиваться на недополученные в бою синяки — особист, не ослепленный ревностью, бьет точнее. Поэтому молча шел за начальством по знакомым узким коридорам, снова прокручивая в уме перестрелку на поверхности. Он не боялся запутаться в показаниях, только давно запутался в своих раздумьях по поводу произошедшего.
Редкие в этих краях ганзейские дрезины спокойно проезжали станцию, следуя на Библиотеку имени Ленина, и никто не выказывал открытой вражды, поэтому мозаика не сходилась. Алексей не удивлялся: здесь и наверху действовали разные законы, да и оброненная Вишневским фраза, что его дочь может представлять для кого‑то большую ценность, немного прояснила ситуацию. Ульянка в самом деле была самым лучшим приобретением Алексея за последнее время, пусть он еще и не решил, как ею правильно воспользоваться… Но сейчас придется сосредоточиться не на девушке, а на собственных ответах на привычные вопросы. Вряд ли особист намеревался побеседовать о погоде.
Все же основной «сюрприз» вечера поджидал его в комнате. Алексей не ощутил ничего, кроме раздражения: сейчас хотелось побыть одному, не осталось сил на разговоры с Ульяной. И снова маска на лице, уже другая, не холодная и насмешливая, но носить ее ничуть не легче. Когда же можно будет стать самим собой и не притворяться? Здесь, наверное, никогда.
Девушка почему‑то молчала, вид у нее был не менее взвинченный, чем у самого Алексея, будто и она только что вылетела с пристрастного допроса Виктора Петровича. Что же ей сказать? Мысли вязли в беспросветной усталости, оставалось лишь махнуть рукой и предоставить событиям полную свободу. Здесь хоть нет угрозы немедленного расстрела или заключения под стражу, такими полномочиями Ульяну никто пока не наделил. Но когда девушка сделала решительный шаг вперед, как на смотре комсомольского строя… Алексей пожалел, что не задержался еще немного в кабинете особиста. Девчонка с перепугу зажмурилась и споткнулась, оставалось лишь не позволить ей упасть, теперь он даже сквозь одежду чувствовал, что ее бросило в жар от стыда за неуклюжесть и содеянную глупость. Ничего… С каждым может случиться. Цели она достигла, дальше‑то что?
День был не банный, но пахло от девушки приятно, если бы еще не видеть, как просвечивает сквозь жидковатые светлые пряди розовая макушка… Умиляет, а не заводит. Никак. Даже под расстрелом. Это не помешало Алексею по–дружески обнять девушку.
— Уля, извини, я помню, что обещал прийти… Но от Виктора Петровича не уйдешь просто так.
Тут хорошо бы спросить, что у нее за срочное дело, которое вот так уж совсем не терпело отлагательств… Но вместо слов, которые, видно, комом застряли у растерянной девчонки в горле, она начала гладить руками его тело. Такого, напоминавшего медосмотр, ощупывания Алексей не припоминал уже много лет. Неопытность — не порок, поправима… Конечно, при обоюдном желании сторон, а вот этого сейчас он в себе не ощущал ни на грамм. Не в первый раз, можно найти выход и из этой неудобной ситуации. Если бы только эти настойчивые исследования не ставили целью во что бы то ни стало найти различия женской и мужской анатомии!
«Что ты трогаешь там дрожащими пальчиками, обалдев от собственной смелости? Кто‑то посоветовал? Не надо, ты не найдешь там комплимента и признания своей сексуальности. Всё, что сейчас может пребывать в напряжении, — это нервная система. Для гарантированного результата щупать придется долго, и, боюсь, не только руками… А настолько «плохому» подружки–комсомолки не научат». Алексей слишком устал. Заставить себя? Зачем? Не надо путать удовольствие с самоудовлетворением. Здесь тот случай, что и не различишь… «Товарищи по несчастью. Ты и я. Добиваемся взаимности от того, кто нам никогда не ответит. И лучшее, что я могу сделать, — это не уступать твоим глупым мечтам. Улька! Я ж не железобетонный, вполне живой, сейчас доиграешься!» Самому себе Алексей врать не мог: будь Ульяна хоть немного соблазнительнее, вопрос о нравственности и не возник бы ни на секунду. Так легко быть чистым и безгрешным в отсутствие достойных искушений.
— Не сегодня. Иди домой.
Упрямое выражение лица, точная копия отцовского, для кокетства — последнее дело. И пришлось крепко придержать излишне шаловливые ладошки, нежно поглаживая запястья, чтобы не навевало ассоциаций с надежным захватом наручников. Теперь хоть можно было увидеть ее глаза — румянец смущения почти исчез, осталось недоумение: почему? Ведь всё сделала правильно: выбрала момент, чтобы остаться наедине, недвусмысленно дала понять, что готова ко всему… И подарок не приняли. Слишком уж настойчиво предлагала!
— Пойдем, я тебя отведу.
Выдерживать церемонную дистанцию уже не получалось: девушка теперь стала чуть ближе, хоть и не настолько, как ей хотелось. И даже удалось сдать ее под родительский надзор с настолько виноватым видом, что отец подозрительно насупился. Ульяна по–детски озорно подмигнула из‑за его спины, Алексей не удержался от ответной улыбки. У них появился маленький общий секрет. Жаль, что больше никому до него нет дела.
* * *Седьмое ноября для Алексея началось вовсе не так празднично, как для остальных: к этому знаменательному дню он остался равнодушен, а готовящиеся торжества его никаким образом не касались. Так он думал до тех пор, пока не услышал под утро настойчивый стук в дверь своей жилой ячейки. За тонкой фанеркой явно стоял мужчина, покашливал и что‑то бормотал себе под нос. Гадая, кто бы это мог быть, Алексей дотянулся до выключателя и отодвинул хлипкий шпингалет.
— Заходите, — даже вставать не пришлось, сидя на койке он вполне доставал до двери. Ничего, гость переживет бесцеремонность, раз уж сам явился в такое неожиданное время. Помятый Алексей и растерявшийся Вишневский некоторое время изучали друг друга. Вот сейчас действительно свет резал глаза после такой желанной темноты и крепкого сна, и буквы на бумаге, которую совал в нос первый секретарь, сливались в непонятные наборы завитушек.
— Алексей, слушай, мне кажется, я вот тут в речи какую‑то ерунду написал!
Хотелось сказать, что вся речь ерунда, да и слушать ее никто не будет, потому что все думают о праздничных спецпайках и возможности пораньше удрать с работы, но, видимо, торжественные слова предназначались вовсе не для населения. Павел Семенович не первый день на этой должности, и про безразличие к речам знал побольше самого Алексея. А вот писать их не умел, судя по сложившимся, наконец, воедино словам на сером листочке.
— Что это у вас за «великие завоевания великой Революции»?
— Где? Да нет, Лёша, я про другое спросить хотел!
— А мне вот представился Ленин на легендарном броневике во главе армии… — Алексей уселся поудобнее, отодвигаясь, чтобы и первый секретарь рядом поместился. — И пошла эта армия завоевывать… Что она там завоевала?
— Счастье и свободу, — уверенно сказал Вишневский, казалось, он уже размышлял, как добавить в речь и эту красивую мысль.
— И декреты о мире и земле. Что‑нибудь из этого осталось актуальным сейчас, Павел Семенович? Только «Фабрики — рабочим».
— Алексей, ты в политику не лезь! Просто мне кажется, что ты умеешь гладко говорить, не хуже, чем агитатор. Я бы у Инны спросил, но будить было неудобно. Ей и так сегодня хлопот много предстоит.
Школа Бориса Владленовича Нестерова даром не прошла: красиво говорить Алексей учился у него. Привратник обладал врожденным даром привлекать и удерживать внимание людей. Кроме того, он никогда не мямлил, голос его всегда звучал уверенно, даже когда говорил заведомую ложь. То ли Алексей родился с теми же способностями, то ли просто был прилежным учеником…
После недолгих споров они с Павлом Семеновичем пришли к согласию, окончательно отшлифовав фразу «пусть живет и крепнет великое дело вождей, любимых народом», а снова заснуть уже не получилось. Оставалось только лежать еще полчаса до утренней побудки, от души сочувствуя уставшему первому секретарю и представляя дальнейшее укрепление дел вождей. Дальше некуда. Если только открыть на поверхности пункты для агитации и вербовки мутантов в ряды коммунистической партии и цеплять им на хвосты красные звезды. Алексей представил, сколько вражеских сталкеров можно уморить от смеха таким зрелищем, — и сна как не бывало.
