Свет в конце тоннеля (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

— Жил да был крокодил. Так-то я крокодилов навидался, в естественной, так сказать, среде обитания. Те ещё твари, не дай бог: лежит в тине бревно с глазами, наступил рядом и без ноги остался. Хуже противопехотной мины. Но этот был городской, цивильный. Жил в квартире, ходил на работу. Натурализовавшийся мигрант, в общем. Работал он, кстати, в зоопарке, крокодилом. А кем ещё? У него же лапки. Лежал в клетке, и все на него пырились: «О, мам, гля, какая ящерица стрёмная! — Нет, сынок, это не ящерица, это крокодил! — Во урод, да?» В общем, работа непыльная, лежи себе да зубами щёлкай. В нашем мире, пацан, и люди, бывалоча, так работали. Сами себя изображали в зоопарках и прочих цирках уродов: «Посмотрите, публика! Бородатая женщина! Карлики, смешные карлики! Самый толстый на свете человек! Самый тупой на свете мудак! А это чудо из чудес — дикий дикарь из диких джунглей дикой Африки! Смотрите, какая жопа чёрная!» Да, исторический факт. Так что крокодил, работающий крокодилом, не такое уж огромное сказочное допущение. Работа несложная, но социализации не способствует: мало кто захочет общаться с таким маргиналом. Общественная стигматизация и всё такое — даже не спрашивай меня, что это значит, я сам не сильно понимаю. Крокодилом хорошо быть в джунглях, а так не очень. В общем, крокодилу — его Геной звали, то есть Геннадием — было чертовски одиноко в большом городе. Настолько, что он даже объявления в газету давал: «Молодой конголезский аллигатор с хорошим прикусом ищет друга для совместного досуга». Но что-то никто не откликался, мало ли какой досуг считает «совместным» крокодил. Так бы он и прозябал в одиночестве, пока не спился от депрессии, если бы к нему не приблудился бомжик — нелегальный мигрант. Юный и ушастый, совсем как ты. Не знаю, были ли они земляками, но этого лопоуха провезли через границу контрабандой в апельсинах, так что вполне может быть. Во всяком случае, с крокодилом они сразу общий язык нашли. Звали этого приблудыша Че Бурашка — звучит странно, но в Африке ещё и не такие имена встречаются. До встречи с Геной он бомжевал в телефонной будке, а тот его поселил у себя, накормил, напоил и вообще пригрел. В жизни такая благотворительность обычно кончается плохо, но в детских сказках прокатывает. Они потом даже вместе организовали благотворительный фонд. Дом для одиноких, ищущих себе пару, строили. Кто сказал «бордель»? Не ты? Ну, значит, музыкой навеяло. Нет, не бордель, а, скорее, клуб по интересам с проживанием. Не помню, чем дело кончилось, может, построили, а может, как нормальные — освоили деньги и подали на банкротство. В общем, я чего про них вспомнил? Они тоже по шпалам топали. Видишь? Вот здесь был вокзал. Осталось от него немного, но рельсы целы и идут они, как нам и нужно, — на восток. Ну что, присядем, перекусим да и пойдём по ним?

— Эй, Лысая Башка! Кашу будешь? Да, теперь только каша, рыбу ловить негде. Со вкусом типрицы. Пахнет, как будто медведь в улей насрал, и на вкус ничуть не лучше, но надо же нам чем-то питаться? На, это твоя порция. Да не притворяйся, я же знаю, что можешь из рук взять. Ну ладно, отойду, мне не сложно. Если ты из опасения, что я до тебя домогаться начну — то расслабься, не будет этого. Я всю жизнь считал, что решение должно быть за женщиной, ведь на ней, если что, основные последствия. А дело мужчины её к этому решению аккуратно подвести… Шучу-шучу, ешь спокойно. Удивляюсь я с тебя, лысая. Вроде бы всё понимаешь, а на контакт не идёшь. Ладно, допустим, ты немая — хотя по ночным ариям и не скажешь, — но ведь наверняка грамотная. Могла бы написать на бумажке: «Ингвар и Пацан! Я тащусь за вами не от большой любви, и не потому, что мне делать нечего, а потому что мне нужно от вас…» Что? На этом моя фантазия заканчивается, взять с нас тупо нечего. Но ты снова с нами, хотя вполне могла бы и на пароходе остаться. Стефтан бы тебя не выгнал, ему каждые руки не лишние. Зачем ты тут, Лысая Башка? Не скажешь? Ну и ладно. В каждой женщине, я слыхал, должна быть загадка. А в тебе целый сборник кроссвордов, хоть в электричке продавай. Сидишь, слушаешь мои байки, глазами лупаешь, а что там себе думаешь — непонятно. Стефтан, кстати, на полном серьёзе считал, что ты не думаешь. Что гвозди тебе в башку заколотили не просто так, а замкнули там что-то важное. Поэтому высшая, как он выразился, нервная деятельность тебе недоступна, а всё, что мне кажется осмысленными действиями, — рефлекторно-подражательное. Что-то на уровне собаки или типа того. Может, он и прав. Глазки у тебя умненькие, но я был знаком с одной корги со взглядом профессора ядерной физики. Как взглянет, сразу накрывает комплекс неполноценности. Срать на коврик в ванной и грызть ботинки это ей ничуть не мешало. Ты уж, пожалуйста, не бери с неё пример, с обувью и так беда. Поела? А ты, пацан? Ну, по чайку — и пойдём.

— Путь в тысячу перегонов начинается с первой шпалы, сказали бы китайцы, если бы изобрели железную дорогу. Но на это у них ума не хватило. Бумагу, порох и компас — да, а паровоз — чёрта с два. Да что там, они даже ложку с вилкой придумать не одолели, так и жрут палками. Загадочный народ, да и чёрт с ними. У меня другой вопрос к Мирозданию: шпалы специально так кладут, чтобы идти неудобно было, или для этого есть какая-то неизвестная мне техническая необходимость? Всю жизнь меня этот вопрос мучает, но ответ найти я так и не сподобился. Мир другой, а проблема та же: наступать на каждую — семенишь, через одну шагать — широко. Это заговор железнодорожников или просто издавна так повелось, а стандарты менять хлопот много? Может быть, когда-то, во времена первых паровозов, шпалы прикручивали на длину конского хрена, потому что больше нечем померить было? Потом причина забылась, расстояние осталось, а мы теперь ковыляем? Много на свете неразрешимых загадок…

— В Китае я был, кстати. Там все узкоглазые и сначала кажутся на одно лицо, но потом приучаешься различать. Но мне не понравилось, в целом. Я, как из Африки свинтил, высадился в Мьянме. Потом меня занесло в Лаос… Вам это ничего не скажет, но ей-богу, Африка была лучше. Азиаты всё-таки слишком странные, даже для меня. Говорят так, что язык сломаешь, пишут хрен пойми как, а жрут вообще всё, что можно прожевать. Что нельзя — долго варят и потом жрут. С перцем. Чего мне на месте не сиделось? Ну, пацан, ты, блин, спросил! То есть не спросил, конечно, но мог бы спросить. И я отвечу! Во-первых, шило в жопе. Но это перманентный фактор. Во-вторых, я, если помнишь, кинул на бабки целую кучу очень неприятных и весьма злопамятных людей. Бабки для них, может быть, и не очень большие, но тут важно не количество, а прецедент. В этом бизнесе нельзя позволять себя кидать. Даже на десять центов. Даже на мятый конфетный фантик. Потому что, пацан, репутация зарабатывается годами, а просирается в один миг. В общем, меня активно искали чертовски опасные люди с большими деньгами и связями, поэтому я метался по региону как клюнутый в жопу дятлом тапир. Купил краденый лендровер с логотипом ООН, пробковый шлем, тёмные очки, шорты цвета хаки и научился имитировать немецкий акцент, не зная самого языка. Впрочем, его в тех краях никто не знал, кроме сбежавших туда после второй мировой нацистов, но они все к тому времени уже померли, потому что климат говно. В общем, изображая из себя адвентистского миссионера Ганса Бахтенбергера, я практически ничем не рисковал. Ну, как «не рисковал». На самом деле, это был весьма скользкий путь — местные власти христиан не жаловали, и, если бы по результатам моей деятельности кто-то из местных крестился, меня бы запросто закатали в тюрягу, а тюряги там, пацан, ещё хуже, чем в Африке. Казалось бы, зачем мне, скрываясь от мафии, притворяться человеком, который всё время под подозрением у полиции? Но дело в том, что любой белый там всё равно заметен, как прыщ на жопе, и сразу возникает вопрос, зачем его туда занесло? В случае миссионера этот вопрос имеет простой и очевидный ответ — дурак потому что. А с дурака какой спрос? В общем, я, как говорится, «прятался на виду», и это отлично срабатывало. После принятия «чинтанакан май» и «канпианпенг май» — это «новое мышление», местный вариант перестройки, — сажать просто за то, что ты христианин, там перестали, тем более иностранцев, а моя деятельность как миссионера была настолько очевидно бестолковой, что не расценивалась как идеологически опасная. Я неспешно перемещался между немногочисленными общинами тамошних христиан, читая невнятные проповеди вида «Иисус любит вас, аллилуйя!» и раздавая смутные обещания типа «заграница вам поможет». Везде был встречаем, как дорогой гость, — при тамошней нищете это означало миску риса с какой-нибудь перчёной дрянью, омерзительную самогонку под видом рома и предложение сексуальных услуг от какой-нибудь немытой религиозной активистки. Ничего из этого мне было не нужно, но приходилось, так сказать, принимать дары, несмотря на риск отравления и венерических заболеваний. А никто и не обещал, что миссионером быть легко! Зато я перемещался по стране, не вызывая подозрений. Точнее, вызывая, но не те. В это время след за мной остывал, а украденные деньги отлёживались на счетах. Я уже начал думать, что всё обойдётся, но подвела меня сущая ерунда…