Павел Семененко - Запертый в Сибири
Михайло надел шерстяной воротник, душегрейку на заячьем меху. Вторые штаны, теплые носки, унты. Напялил шубу с высоким воротом, на груди которой было прилеплено замызганное старое удостоверение члена экипажа космолайнера. Завязал под подбородком уши соболиной шапки. Закинул на плечо лом в чехле, взял рюкзак со снастями и плазменное ружьё.
Снежок приветливо захрустел под ногами, когда Миша вышел за ворота, подперев их бревном. Не спеша он шёл к озеру, размышляя о Маугли. Он прочитал эту книгу раз сто. В избе было примерно два десятка бумажных книг, около тысячи аудиокниг и примерно тысяч двести электронных книг на ридере. Аккумулятор ридера сдох давным-давно, электричество, вырабатываемое темперезонансной «зарядкой» пришлось ему не по вкусу. Вместе с ридером сдохло и разнообразное чтение. Остался лишь десяток бумажных книжек, которые Михайло прочитал месяца за два и знал все наизусть.
Добравшись натоптанной тропкой до озера, Мишаня пошёл к проруби. Она была накрыта бурой блестящей плёнкой — «грелкой» на солнечных батареях. Грелка, видимо, не знала, что день через день температура будет падать до пятидесяти ниже нуля, а то и ниже. Поэтому кое-какая корка льда, сантиметров десять, всё же намерзала.
Михайло снял варежки, сбросил рюкзак, убрал грелку, расчехлил лом и принялся долбить прозрачный, словно хрусталь, лёд. Затем выловил сачком осколки, чтоб не мешали. Достал из рюкзака удочки: древнюю кивковую, с трескучей катушкой, и вполне цивильную, на магнитной тяге, похожую на сковороду. «Магнитку» Михайло не любил и называл её бессовестной вещью. А простую, кивковую уважал. На такую ещё его дед удил. Мишаня вынул складной стульчик и установил его на краю проруби. Затем обнёс седалище по кругу слаженной из пихтовых лап и веток защитой от ветра. Насадил мучного червяка, плюнул на мормышку, по древней рыбацкой традиции, и опустил крючок в прорубь.
Рыбе зимой не хватает кислорода и некоторые окуньки нет-нет, да всплывали поздороваться. Мишаня смотрел на их круглые рты, осторожно потягивающие, будто кипяток, воздух с поверхности. Поверхность проруби из-за маленьких льдинок выглядела словно бы шершавое зеркало, в котором отражались плывущие по синему небу облака. Окуни клевали облака, высовывая рты словно бы из зазеркалья.
Кивок задрожал. Михайло затаил дыхание и прищурился. Раз… два… Три! Он резко подсёк и затрещал катушкой. Спустя мгновение у его ног барахтался упитанный краснохвостый окунёк. Вскоре клюнул такой же королевич в красных сапогах.
Больше двадцати минут кивок не шелохнулся ни разу. Михайло осторожно положил удочку, прижал её ногой, чтоб рыба в воду не утащила, и достал термос. Стянул зубами варежку, отвинтил крышку-кружку и поставил на снег, затем с характерным чпоком вынул пробку и налил в крышку-кружку горячего чаю. Попивая чай с привкусом термосовой пробки, Мишаня улыбался и ахал. Пить горячий чай на морозе просто сказочное удовольствие, только делать это нужно поспешно, иначе он быстро остывает.
Неподалёку послышался чей-то рык и Мишаня, бросив кружку, вскинул ружьё и щёлкнул предохранителем, а уж потом только посмотрел сквозь прицел на причину шума. К его рыболовному седалищу бежала Лиза. Вернее, пятилась и волокла за собой пушистую белую тушку.
«Ай, моя ты девонька! Зайчика сработала!» — Михайло поднялся, поставил ружьё, взял окуня и пошёл навстречу рыси.
— На, на, моя хорошая, — Мишаня бросил рыбку, и Лиза поймала её на лету. — Дай-ка мне. Погоди-ка… Да это… никак песец?!
Михайло держал Лизкину добычу на вытянутых руках и с восхищением рассматривал. Ай да добыча. Шапку с такого зверя сшить — тавенским царём сразу станешь! Луноликие ниц падут! Дааа, песец — гость из заполярья. Редкий гость. Первый песец за десять лет. Ничего не поделаешь, надо на «магнитку» быстренько рыбы надёргать и идти свежевать Лизкину «работу».
Михайло сложил кивковую удочку в рюкзак, взял «магнитку». Покрутил генератор сверху, щелкнул включателем, в прорубь тут же булькнули три криталлических риппера-виброхвоста. Маленькие медленно двигающиеся приманки с вибрирующим хвостом. Мишаня установил глубину четыре метра. На такой глубине хорошо берёт, видать, виброхвост бликует хорошо, заметно. За такую добычу окуни дерутся.
Немудрено, что клюнуло почти сразу. Миша установил глубину на ноль, и магнит потянул криталл на поверхность. Криталлические наживки поднялись вместе с окунями, которые их проглотили. Выловив рыбу сачко, Мишаня принялся собирать снасти. Лиза, пользуясь моментом, слямзила одного окуня вместе с криталлической наживкой и незаметно от Мишани сожрала его. Миша пошёл в избу, держа песца подмышкой и слегка придерживая его второй рукой.
— Ну, пошла вон! Что делаешь?! Дура совсем?! — прикрикивал он на рысь, трусящую рядом и хватающую зубами песца за болтающийся хвост.
Пришедши в избу, Михайло первым делом подбросил дров в печь. Ещё раз сходил к озеру, принёс два ведра воды и вылил их в бочку в углу. Разделся, положил унты и варежки сушиться на подпечек. Верхнюю одежду бросил на печку. Набрал ковшом теплой воды из припечного бачка и помыл руки. Ослабивши пояс на штанах, пошёл в подсобку, прихватив с собой таз тёплой воды. Подвесив тушку за задние лапы, освежевал песца с большой осторожностью, поминутно ополаскивая руки, чтобы не повредить меха. Растянув шкуру на сушилке, натёр её хорошенько крупной тавенской солью. Затем вымыл руки и вернулся в дом. Рысь, разлегшаяся на печи, зарычала, подняв голову — из подсобки пахнуло псиной. Такое мясо Лиза будет есть только с большой голодухи. Провозившись с песцом, Мишаня позабыл об обеде.
— Ну не рычи, не рычи, — Михайло гладил рысь, а та, чуя песца, хватала за руки зубами, порой довольно больно. — У, как дам кулаком-то в морду! Чего это у тебя, ну-ка покажи? Цапнул он тебя за брылу, что ли?!
Миша хотел было рассмотреть рану, но Лиза больно куснула его за запястье, ударила лапой по руке и зарычала.
— Опять ремнём тебя вязать? — он отошёл от рыси и, почесав голову, потянулся. — Ладно, поужинаем, и мазью намажу. Стареешь, что ли? Эх, ты! В следующий раз сядут на тебя верхом глухарь да ворона и поедут по лесу хвастаться.
Мишаня пододвинул баночку со смоляной мазью глубже к огню, а сам накинул шубу и пошёл в баню. Печь в бане стояла завсегда готовая к топке. Затопив печку, он проверил чан под горячую воду, не пуст ли? Банька протопится не скоро, часов через шесть. Миша взял из «холодильника» кусок оленьего мяса для Лизы и, перекидывая его из руки в руку, вернулся в избу.
Лизка лежала на печи, лизала лапу и утирала ею морду. Брыла её правая вспухла, и рысь непрестанно облизывала её языком изнутри и снаружи и тихонько ворчала. Миша выхлебал миску супа, съев пару крупных ломтей мяса. Взял лавочку и прошёл к окошку, где стоял небольшой столик с выдвижным ящичком. Он сел за столик и извлёк из ящичка пухлую кожаную папку. Открыв её, достал пачку исписанных листов. Нацепив очки, Мишаня пробежал глазами по строчкам.
— Ага, — кивнул он, взял карандаш и не спеша начал царапать на бумаге строчку за строчкой.
«Таёжный атаман, скрипя зубами, продирался сквозь бурелом. И хищник зубастый, и мелюзга — убирались кто куда, ибо понимали, что зол атаман таёжный. Вышел он на опушку, упёр руки в бока. Солнце бог знает как пробило толщу серых облаков, чтобы одним глазком взглянуть на таёжного атамана, и упал луч солнца прямо на то место, где стоял атаман. Черкеска на нём была чёрная, как не бывает черно ни под землёй, ни на небе. Поверх её башлык. Газыри светились звёздным светом, будто одна из звёзд была расплавлена и из её тела были отлиты они. Шаровары чёрные с огненным полулампасом. Папаха из меха зверя самого лютого, с солнечным верхом. Из кусков солнца выкованные погоны. Вышел таёжный атаман, выхватил саблю вострую, ледяную и крикнул на весь мир:
— Где ты, Ворог, гадина ты?! Куда завёз ты мою любимую жену и сына моего малого?!
В ответ Ворог жирнопузый лишь захохотал с неба, куда таёжный атаман не мог забраться, и плюнул на него сверху…»
Михайло снял очки, положил их на стол, а сам выглянул в окошко. К избе шёл Оська, метис, родившийся от русского и тавенки. Когда некоторые стратегические ресурсы Земли истощились, а Эдем ещё не был открыт для всех, был в здешних местах геолог, производивший разведку. Как там было на самом деле, никто не знает. У тавенской девки, в семье, где он жил, родился Оська. Тавенцы народ очень суровый, раз случилась такая оказия — отец должен остаться в семье и воспитывать сына. Геолог, было, согласился, да через какое-то время навострил лыжи. Тавенцы его догнали и надрезали сухожилия, чтоб больше и не думал бежать. Три года он жил с тавенцами, пока не провалился под лёд по зиме. Кроме Оськи в тавенской деревушке русского языка больше никто не знал.
— Михаила, здравствуйте, — тавенец зашёл в избу.
