Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

Страх быстро отступил, вместо него появилась злость. Но я сдержал себя. Пусть треплет языком и жонглирует моральными догмами. Мне смешно и противно слышать о неприятии насилия от изувера, с подачи которого лицо моего лучшего друга только что превратилось в кровавый фарш, перемешанный с осколками. Но я потерплю, и могу даже поддакнуть. Согревать меня будет наваждение о том, что бы произошло в этой комнате, если бы мои руки были свободны, а на полочке за спиной террориста продолжал бы лежать инвентарь Хесуса.

В пылу страстей я вовсе не упустил важную деталь: он знает, что меня послали для того, чтобы убить его. И это плохо. «Справедливый джихад» в разы опасней, чем представляли его в Службе безопасности. У них есть не только современное вооружение, но и источники информации внутри нашего правоохранительного аппарата. И как только аналитики могли проглядеть эту группировку на заре ее существования?!

— Не знаю даже, с чего начать, друг мой, — следя за игрой теней на моем лице, Захери устало покачал головой. — Мы с тобой стоим в метре один от другого, но между нами невидимая стена из толстого стекла. Мне непросто будет докричаться до тебя сквозь нее. Я понимаю. Прекрасно тебя понимаю. И не осуждаю. Ни тебя, ни твоих товарищей, ни даже ваших командиров. Ведь вы находитесь в анклаве. И это, прежде всего, информационный анклав.

Устремив свой взгляд в какую-то точку выше моей головы, Амир вздохнул и продолжил:

— Система держится именно на этом информационном мешке. Как это ни парадоксально, но находясь в маленьком царстве бессовестной лжи, со всех сторон окруженном реальным миром, людям вовсе не хочется потянуться и дотронуться до правды. Наоборот, возникает какое-то неистовое противление правде. Люди превращают свой информационный заповедник в крепость, и самоотверженно обороняются от немилой им истины, которая наступает по всем фронтам. Парадоксально и грустно. Потому что это означает, что правда никому не нужна.

— И где же твоя правда, Захери? — спросил я.

Он устремил на меня пронзительный взгляд и живо прочувствовал все презрение, которое прорывалось в моем голосе сквозь хорошо сдерживаемый гнев. Странный у него был взгляд — будто презрение в моем голосе ранило его, но он легко совладал с болью, потому что привык испытывать ее постоянно.

— Это не моя правда, Димитрис. Эта правда смотрит на тебя с миллионов лиц, но ты пробегаешь по ним взглядом, не желая задержаться хоты бы на секунду, чтобы разглядеть то, чего тебе проще не замечать. Кто, по-твоему, живет за пределами вашей так называемой «социальной линии»? Миллионы криминальных элементов и социопатов? По-твоему, все эти люди, и дети, и женщины, и старики — террористы? Или мафиози?

Ошибочно решив, что его риторика задела струны моей души, Амир воодушевленно продолжил:

— Мы сбежали с пустошей, выжигаемых солнцем, в которые превратила наши земли чужая война. Сбежали от насилия, пандемий, голода, жажды, страшных природных катаклизмов, гонений и преследований тоталитарных правительств. Содружество гарантировало нам приют, официальное убежище. И что же дальше?! Людям предоставлен выбор между голодной смертью и самоубийственным прозябанием в пустыне под озоновой дырой. Корпорации эксплуатируют нас за гроши, не давая никаких социальных гарантий. Наши трудовые права регулируются бесчеловечным правом марионеточных государственных образований, созданных на деньги корпораций только лишь для того, чтобы не нести перед нами никакой ответственности. Нам не дали ни достойных рабочих мест, ни чистой воды, ни защиты от ультрафиолета, ни медицины, ни образования! Пригодные для жизни города превращены в автономные самообразования, которые подчинены Австралийскому союзу лишь номинально и имеют собственный визовый режим….

Да, да, да, Амир. Знаю. Все это я уже слыхал. Но тебе никогда не понять одного. Гипертрофированный гуманизм, разродившийся в XX веке Всемирной декларацией прав человека и прочим, оказался недолговечен. Он не выдержал самого сложного испытания. Испытания числом. Люди способны любить друг друга до тех пор, пока всего и на всех хватает. А если это не так — выше любых конституций и деклараций становится закон Дарвина.

Когда два барана сходятся на узкой горной тропе или когда два льва преследуют антилопу — может быть лишь одна справедливость. Фортуна, а не Фемида — истинная властительница этого мира. Отрицать это может лишь идиот в розовых очках, или лжец, манипулятор и словоблуд. И я догадываюсь, к какой из этих двух категорий ты принадлежишь, друг мой Амир. Но поддакивать тебе или спорить я не стану, и прерывать тоже.

Захери — оратор, проповедник, обольститель человеческих душ. Он опьянен своей способностью управлять людьми и внушать им свою точку зрения. Его страсть — наставлять на путь истинный, открывать глаза, убеждать. И чем сложнее задача, тем ярче пылает его пасторское эго. Самонадеянности этого мáлого вполне достаточно, чтобы решить, будто он способен одной лишь силой слова склонить непримиримого оппонента к своей точки зрения.

Что ж, упражняйся, парень. Рассказывай, какие вы бедные и несчастные, и как сильно вас притесняют. А я мог бы рассказать тебе, кем вы выглядите в глазах добропорядочного избирателя из «зеленой зоны» Сиднея, покой которого мы призваны защищать.

Нищеброды, которые стеклись под стены его родного города со всей разрушенной и загаженной планеты и выстроились с блюдцами для подаяний. Строить, восстанавливать, полоть и растить — это не для вас, думает он. Куда проще собрать манатки и потащить свои рты туда, где трава зеленее. Туда, где еще есть, что загадить и сожрать. И конечно, вы стучитесь к нему в дверь со своей справедливостью. Со своим равенством. «Эй, ребята, а вы там не ожирели?! Потеснитесь-ка, мы тоже хотим вселиться. Давайте возьмем все ваше — и поделим по-честному. Ведь все люди братья, не так ли?!» Стук не помог, и нетерпеливые схватились за лом. Надо брать ситуацию в свои руки, силой подвинуть классово чуждых от кормушки. До чего же прекрасно быть революционером! Уж куда лучше, чем пахарем.

Я не оратор, но на эту тему за словом в карман не полез бы. Но я не клюну на эту удочку. Буду внимать молча, и втянуть себя в словесную перепалку не позволю.

— В твоих глазах я вижу отрицание правды и веру в знакомую мне ложь, — следя за мной, печально вздохнул он. — Иначе и не могло быть. И я не стану утомлять тебя философскими измышлениями. Предлагаю тебе ответить всего на один на простой вопрос. Ответить на него так, как ты видишь это сам. Хорошо?

Я пожимаю плечами. Да как угодно.

§ 15

— Зачем тебе поручили убить меня?

Лидер террористов, конечно, не глуп. Любит пустые разглагольствования, но перспективы не теряет. И бьет именно по тем местам, которые мне нечем прикрыть. Вынуждает меня лгать. И это выигрышная тактика. Ибо как ни парадоксально, но именно политические деятели Содружества первыми преступили свои же законы, отдав приказ уничтожить «Справедливый джихад».

Я, офицер полиции, не имею права признать, что пришел сюда с целью убийства. Ведь тогда я теряю статус правоохранителя и становлюсь обыкновенным наемником, не менее преступным, чем тот, кто стоит предо мной. Да и отдавали ли мне прямо такой приказ? Нет. Рейнолдс намекнул, что кое-кто предпочел бы видеть Захери и его товарищей мертвыми, но тем не менее распорядился действовать исключительно в пределах своих полномочий.

Однако если я начну отрицать это и оправдываться, то потеряю свое моральное преимущество, посажу Амира на кресло судьи, с которого он будет беспощадно уличать меня во лжи.

Лучше не выходить из глухой защиты.

— Ни я, ни мои друзья не совершали против Анклава насильственных действий, — выдержав паузу, продолжил Амир. — Если я лгу, будь так добр, поправь меня. Назови хотя бы одно известное тебе…

— Убийство офицера полиции при исполнении своих полномочий, — отчеканил я, не устояв перед таким откровенным лицемерием. — Циничное и подлое.