Александр Шакилов - Остроги. Трилогия (СИ)
«Варяги» разом загомонили. Дан обернулся к Ашоту. На том лица не было.
– Жертвы есть? – спросил толстяк.
Таким серьезным Дан никогда его не видел. Ни Ксю, ни Митрича среди собравшихся не было. Как понял Дан из разговоров, эти двое должны были сегодня заняться ТО дирижабля. После каждого вылета они тщательно проверяли движки, латали гондолу, осматривали газовую камеру.
Тихонов медлил с ответом.
– Советник, ответьте, есть жертвы?
– Все, кто был в мастерской… Никто не выжил.
Оказалось, мастерскую заперли снаружи, а потом подожгли. Лицо Ашота посерело, словно его присыпали цементом. Ни единой эмоции, ни слезинки. Тем хуже – в себе держит, а боль, Дан это знал как никто другой, имеет свойство разъедать душу изнутри. Ее нужно выплеснуть, выдавить из себя.
Данила отчетливо вдруг представил себе, как все было, – картинка трагических событий заслонила собой реальность.
Вот Митрич, вцепившись ручкой-лапкой в округлый девичий локоток, ведет Ксю к распахнутой калитке в больших, местами ржавых воротах. Это ворота мастерской, из-за них доносятся веселые и не очень голоса, там шутки перемежаются с рабочим матерком, без которого, как известно, ни одна гайка не накрутится, ни одна резьба не нарежется. Митрич что-то шепчет Ксю на ушко – она немного выше старика, ему приходится на ходу приподниматься на носочки. Закончив, вертолетчик опускается на всю стопу, а Ксю хохочет, запрокинув голову. Ее золотистые кудри рассыпаются по плечам и спине, прикрытой неизменной камуфляжной курткой. Эх, переодеть бы Ксю в настоящее платье, вместо ботинок обуть в туфельки на каблуке – и… ух и ах, у Дана даже дыхание перехватило, когда он представил себе эту красоту. Нет, она и так отлично выглядит, но в платье с глубоким декольте…
Митрич с легким поклоном пропускает Ксю вперед, затем сам ныряет в удушливую атмосферу мастерской, пропахшей сваркой, горячим металлом, лаком и краской, смазкой и бензином, людским по́том, в конце концов. Митрич и Ксю идут к раздутой громадине дирижабля, на бортах гондолы красуется всадник, пронзивший копьем ползучую тварь, что так и норовит впиться клыками в ноги его скакуна. Из клубящегося пара вываливается закопченная физиономия, рука в промасленной рукавице сдвигает с лица большие сталеварские очки, рукавица падает на пол, засыпанный грязной деревянной стружкой. Девичьи пальцы тонут в неожиданно чистой ладони, затем выныривают, и черед уже Митрича жать руку мужику. Реверансы заканчиваются – опустив очки на глаза, мужик поднимает рукавицу и принимается за работу. Болгарка врезается в лист металла, в стороны сыплют искры, попадая на робу, оставляя на коже крошечные черные ожоги.
Ожоги…
Картинка такая четкая, такая настоящая, что Данила, словно бы топающий в шаге от Митрича, озирается в поисках пожарного щита. Где тут ящик с песком, багор, ведро и прочее бесполезное в случае, если тут полыхнет всерьез?
Еще рукопожатия, хлопки по плечам, кое-кто неуклюже пытается поцеловать Ксю руку, но она, смеясь, выдергивает ладонь из мозолистых пальцев с черными ободками грязи под ногтями. Видно, что Ксю здесь нравится, что она тут дома. Она, рожденная на Территориях, с детства привыкшая презирать жителей острогов, нашла здесь пристанище и друзей. Ее понимают в мастерской и ценят, ею не только восхищаются за редкую женскую красоту, но и способны оценить по заслугам ее умение – причем без скидок на пухлые губки и гладкую кожу. И это много для Ксю значит.
Туша дирижабля рядом, возле нее уже суетятся мужики в робах. Работа, что называется, кипит. Дыры в гондоле латают, сорванные заклепки меняют, оболочку тоже кое-где надо обновить, потом покрасить еще, но это позже, не сейчас… С армейского склада привезли боеприпасы, не мешало бы загрузить, чтоб под ногами не валялись, а то сварка или еще что, береженого бог бережет… Ксю с ходу включается в процесс, она ловко забирается на балки, удерживающие правый двигатель чуть в стороне от аэростата, – ей не понравилось, как он справлялся с нагрузкой в последнем вылете. Митрич же, наоборот, неспешно прогуливается вокруг дирижабля, раздавая ЦУ и рассказывая анекдоты. Указания его не спешат выполнять, зато анекдоты слушают внимательно и даже искренне смеются.
Все при деле. Все заняты любимой работой, которая не в тягость, но в радость.
Прямо-таки идиллия.
И тут с грохотом захлопывается калитка ворот.
В шуме мастерской этот грохот, конечно, нельзя было услышать, но ведь услышали, бросили работу, обернулись на звук. Ксю тоже отлипает от движка. Лицо ее уже измазано чем-то черным и жирным – наверное, солидолом, смешанным с пылью. Митрич запинается, анекдот остается без окончания. Вертолетчик первым приходит в себя. Первым бросается к двери. Он уже метрах в трех от ворот, когда снаружи мастерской раздается грохот, ворота содрогаются, в щели стыков прорываются языки пламени, кончики которых облизывают Митрича с ног до головы. Одежда на нем мгновенно вспыхивает, он падает на пол, катается с боку на бок, надеясь сбить пламя. К нему бегут на помощь. Ксю только начинает спускаться с дирижабля, как внутри мастерской раздаются два взрыва сразу. Кажется, что огонь везде, что горит всё-всё-всё, металл плавится и бежать некуда и, главное, некому…
Пузырится краска на борту гондолы – там, где был святой Георгий…
Это последнее, что увидел Данила, прежде чем голос Тихонова вернул его к реальности:
– С внутренними врагами, господа, с этими змеями, пригретыми на груди острога, мы разберемся силами службы безопасности. С минуты на минуту я жду отчета о поимке подлого ренегата, бывшего советника Шамардина.
«Варяги» молчали, переваривая услышанное. Мариша воскресла из мертвых, но взамен погибли двое боевых товарищей. Кое-кому – Ашоту, например, – такой обмен наверняка показался неравноценным, пусть даже Мариша вернулась не сама, а с «языком».
– Какая наша задача? – подал голос Гурбан.
– От вас требуется активизировать сбор данных о передвижении и деятельности подразделений противника на прилегающих к Москве Территориях. Мы должны знать о каждом шаге внешнего врага!
Гурбан кивнул, иного ответа он и не ждал.
– Разрешите поговорить с питерским полковником.
А вот тут Тихонов удивил его, выпалив чересчур быстро:
– Этим займутся специалисты.
Дан видел, как прищурился Гурбан.
– А после дознания? Мне хотелось бы задать ему несколько вопросов.
– В этом нет необходимости. Мои люди предоставят вам всю необходимую информацию. Сразу же после допроса пленного расстреляют. Господа, не забывайте, идет война. И ленинградцы нас не щадят. – Тихонов подошел к Ашоту и потрепал его за плечо – мол, мужайся, мальчик. Гурбану он вручил запечатанный конверт: – Здесь изложены подробности следующего задания группы «Варяг».
Тем самым он дал понять, что совещание закончено.
На площади, изучив предписания, Гурбан объявил, что сбор назначен на послезавтра:
– Жду всех в штаб-квартире в семнадцать ноль-ноль.
Лоб его покрыли складки морщин, он выглядел озадаченным. И его можно было понять. Несмотря на шок, испытанный от встречи с Маришей и разрыва с ней, Дану показалось, что отсрочка выхода на Территории более чем на сутки как-то не вяжется с наказом активизировать сбор данных. Но он тотчас забыл о своих подозрениях. Потому что Ашот позвал его выпить.
– Шмаль не предлагаю. Все равно откажешься. Но если ты, брат, со мной не выпьешь, ты мне не брат тогда… А это мне уже не понадобится. – Ашот вытащил из кармана маленький алый коробочек в форме сердечка, открыл его, показал Даниле два золотых обручальных кольца. – Представляешь, сегодня хотел ей подарить, на колено там встать, все дела… Она ж хорошая девчонка, лучше я все равно не найду, и маме бы моей понравилась, точно говорю, брат… – Пальцы его задрожали, он уронил коробок на асфальт, но наклоняться за ним не стал, зашагал прочь.
*
Зомбокабаны как-то совсем уж нагло пялились на Дана стеклянными глазками.
– Да они просто смеются надо мной! – понял он.
– Кто? – потребовал объяснений Ашот. – Исчё па пися́т?
– Дык! – Дан не смел отказать другу, ведь у того такое горе. – Мне два раза в одну посуду. И еще потом. Ну дык типа!
Несмотря на расплывчатость формулировки, барменша Натали уловила, что от нее требовалось, – стакан наполнился до краев. От мутного пойла пахло чем угодно, но только не коньяком, хотя напиток в прейскуранте гордо назывался «Наполеоном».
– Прямые поставки из Прованса, – улыбнулась Натали, и Дан с удивлением осознал, что ее кокетство стало ему импонировать, а ведь еще час назад он морщился, поглядывая на ее обесцвеченную челку и плоскую грудь. Похоже, он очень, ну просто очень-очень пьян. Что, собственно, и требовалось.
– А мни иссть Прыванс?! – Ашот обиженно посмотрел на свою посуду, где плескалось на самом дне.
