Tobeus (СИ) - Тауров Илья

Хлопнула дверь, это зашла мама. Того, что она заработала хватило на некоторые лекарства, но это была вроде бы только треть от необходимого количества, мы всё ещё являлись не гражданами и для нас цена была выше чем для остальных, гражданском давали, при определённых условиях, спустя год проживания в России. Она вколола отцу содержимое ампулы, такое же как недавно мне, он потрогал её за плечо и отвернулся, сказал, что может быть заснёт, может завтра станет лучше.

На завтра ему не стало лучше, но он провёл со мной день так, будто и не был больным, мы так же занимались математикой, он говорил, что если ещё поработает немного, ведь его не уволят за болезнь, разве что не будут платить, то через несколько месяцев мы купим компьютер и будет интернет. Всё как раньше, а там как он сказал: «Посмотрим по погоде», в ответ на мой самый популярный вопрос в то время — когда же мы поедем домой. У него всё так же потел лоб, и я видел, что он испытывает странный холод, как я, когда вроде бы тепло, но ты трясёшься, да ещё и через слово кашлял, но всё-таки говорил со мной, а не как вчера, когда мы провели несколько часов глядя друг на друга.

— А сколько ты ещё будешь болеть? — спросил я, когда он снова начав кашлять отошёл от меня, — я — три недели болел.

— Не знаю, Тобиас, мы тебя просто начали быстро лечить, а я вот брыкался до последнего, ты так не делай никогда, если есть проблема, то решай сразу, а то потом, как видишь, только, — он снова сделал паузу чтобы кашлять, одной рукой закрыв рот, а второй поднял, указательный палец вверх, как бы удерживая моё внимание, — потом только хуже. Теперь вон я сижу дома, а одна мама работает.

— Ты знаешь, что она делает на работе?

— Убирается в магазине, здесь не очень много работы вообще для людей, а чтобы она работала вместе со мной у неё мало опыта, к нам тут немного завышают требования.

— А почему так, потому что наши люди ничего не знают?

— Да нет, конечно, — отец улыбнулся, — просто мы сюда приехали из другой страны, сейчас такое время, что никому не нужны те, кто не может ничего, глупый или слабый, вон как я сейчас, русские просто не хотят кормить всяких лентяев зря, в лагерях для беженцев, хватает же таких хитрых, которые даже не собираются работать.

Снова приступ кашля, каждый раз у отца на глазах выступали непроизвольные слёзы, не такие, которыми плачут, а такие как когда сильно сжимаешь глаза или пытаешься поднять то, что тебе не под силу.

— Чего у русских, вместо людей, магазины не убирают машины тогда? — не знаю из какой логики я вывел такой вопрос, но так тогда подумалось.

Отец пожал плечами и ответил:

— Машина же тоже стоит денег, чтобы её купить и содержать, не знаю сколько, но можно платить человеку несколько лет эти же деньги, к тому же ещё заставить делать лишнее, делать усерднее, робот если не может куда-то залезть, то тут уже ничего не сделаешь, а человека можно вынудить лазить куда угодно.

Он сделал небольшую паузу, а потом сказал:

— Пойдёшь в школу, Тобиас, ты больше всего думай о том, кем тебе быть, чтобы твоя работа нужна была всегда, сейчас это, наверное, работа военного, они вон, видишь, что у нас, что в России живут лучше всех, может денег и немного, но зато если заболеешь, то больница — бесплатно…в общем следи за миром, а не витай в облаках.

Я конечно запомнил, но не сильно тогда понял, что он имел ввиду, тем не менее, понимающе кивнул.

Эти дни у меня путаются, и я не помню точно, сколько времени тогда прошло, но помню день, серый, почти чёрный, с такими же черными облаками в окне, от сильного ветра гнулись безлиственные деревья, скорей всего это было начало февраля 2093 года. Я проснулся от маминого плача, протяжного, будто не её голосом, стал крутить головой не понимая, что это вообще за звук и откуда он, но через несколько мгновений увидел маму и отца странно лежащего, удивительно безмятежного, это хорошо отпечаталось у меня в памяти: шерстяной свитер, чуть отросшие, отдающие синевой чёрные волосы, густая борода вокруг закрытого рта. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы всё понять — отец умер. А потом ещё несколько чтобы первая плеть самобичевания ударила прямо в цель, в моё сердце, или душу, не знаю куда там — случилось это из-за меня, — словно удар хлыста, полоснул в мыслях.

Глава X

Где-то в середине дня пришли люди, двое мужчин, как обычно сильно укутанные одеждой, на лицах вязаные маски только лишь с прорезями для глаз, вокруг которых ещё не растаял иней. От мужчин в прямом смысле веяло холодом, мать пыталась о чем-то с ними говорить, но они не понимали ни немецкий, ни английский. Зато понимали своё предназначение: переложив тело отца в плохо сбитый деревянный ящик, я не могу назвать это по-другому, они подняли его и понесли так, будто нужно было спустить пустой шкаф на первый этаж, я быстро закутывался в свои ещё можно сказать новые, хоть и порядочно грязные вещи, потому что мы должны были спуститься с ними. Отца везли в крематорий.

К нашему дому было трудно подъехать, поэтому нам с мамой пришлось немного пройти до транспорта этих мужчин, к старой русской машине, конечно у неё было какое-то название, но никаких надписей, даже на русском не было, внутри она была того же цвета что и снаружи — тёмно-зелёного, такого цвета обычно трава поздней осенью. Никакой обивки на дверях, голый метал, мне даже трудно представить, когда сделали эту машину, наверное, лет семьдесят назад, конечно из механических частей тут все сменили несколько раз, но корпус точно был откуда-то из начала века.

Они завели мотор, и мы тронулись с места, после того как автомобиль издал такой дикий рык, что можно сравнить с каким-нибудь животным, попутно ещё выплеснув за собой черное облако отработанного газа. Ехать было не долго, минут пятнадцать максимум, там, в крематории они проделали всё тоже самое: взяли коробку, куда-то отнесли, через считанное время нам отдали небольшую урну с прахом. Она где-то и осталась в той квартире, что мы жили. Наверное, стоит там до сих пор, потому что мой печорский дом, скорей всего, давным-давно заброшен.

Я помню, что всё время молчал, всё время хотелось плакать, сам сильно не понимая от чего именно, от страха или от отчаяния, что в жизни дальше меня ждёт только плохое, потому что другого тогда, в семь лет, я не сильно и помнил.

Так и началась моя новая жизнь, немая, и тихая, потому что раньше я точно считал себя довольно весёлым парнем, мы с отцом часто смеялись над теми глупостями, что я делал в Германии, он смеялся с моих шуток, скорей всего они и смешными-то не были, его скорей веселило, что те вещи в принципе мне кажутся смешными, например меня до истерики доводило слово свинья, мне достаточно было просто услышать это и боль в животе от смеха обеспечена, а ещё когда кто-то смешно, или не обязательно смешно, но падал. Причём мне этого даже не нужно было видеть, достаточно было бы и рассказа вроде: «Шел мужик и упал» — это был почти запрещённый удар. И я думал, что всем смешно так же, как и мне, поэтому часто родителям приходилось слушать истории по-разному начинающиеся, но всегда заканчивающиеся падением.

А теперь это осталось где-то позади, будто и было не со мной. Да и сам я перестал на себя быть похожим, теперь у меня росли волосы, которые некому было брить, потому что раньше всегда это делал отец, я похудел настолько, что с меня сваливались все штаны, которые у меня были. Питались мы в основном, точней всегда, только консервами, потому что свежие овощи в нашем городе, наверное, даже и не продавались, они были настоящей роскошью, которую можно было привезти только из южной части планеты за какие-то невероятные деньги.

Прошло время, прошёл мой день рождения, точную дату которого я в те времена даже не знал. По календарю наступила весна. Только от того, что обычно называют весной было крайне мало. На улице потеплело до двадцати градусов мороза, а ветра стали менее сбивающими с ног, но в домах у людей по-прежнему было неплохо, была вода, а местные магазины были полны консервированной еды. Всё шло серо и скучно, я стал выходить на улицу, а мать стала пить, не водопроводную воду, а всякое дерьмо, которое тоже продавалось в избытке. Первое время я просто не понимал, что вообще с ней происходит, она как-то не так разговаривает, как-то вообще не так себя ведёт, я из своей детской наивности думал, что мне кажется. Но в один день всё же понял.