Андрей Русанов - Охотники на людей
— Танюха у нас молодец! – Мих потянулся и осмотрел стол, – что тут у нас вкусненького?
— А ну бегом под душ! Мы не в спортзале! – лесть на Таню не подействовала. – И нечего зубы мне заговаривать.
Что может быть лучше ведра ледяной воды на морозном воздухе, когда вовсю льет холодный дождь? Что лучше взбодрит, вернет силы, омолодит и прочистит сознание после дня, полного тяжелой физической нагрузки в сложных климатических условиях?
Ужин был отменным, после него, согласно сложившейся традиции, мы немного посидели перед камином, обсудили прошедший день, подумали над тем, что надо сделать завтра, и разошлись спать.
В последние дни сон мой стал более чуток, тревожен, наполнен кошмарами из пережитого бреда. Иногда я засыпал лишь под утро, когда переставала ныть рана и болеть голова, – просто проваливался в пустоту. Красные глаза, мешки под глазами и раздражительность. Что тут можно сказать. На том свете отосплюсь.
— Вставай! – Миша тряс меня за плечо, – Хватит спать! На том свете отоспишься!
— Типун тебе на язык! – я вопросительно посмотрел на него. – Только ведь глаза закрыл.
— Рассвет скоро, надо успеть, – Мих улыбнулся, – поднимайся, сейчас растрясешься.
Подниматься не хотелось. За неделю мне удалось заснуть лишь один раз и по закону подлости этот «один раз» совершенно случайно выпал на сегодня. Ох уж мне эта «случайность», никак не оставит в покое. Я улыбнулся своим мыслям и, выпрыгнув из теплой постели в прохладу комнаты, быстро оделся.
К утру дождь закончился. Я потянулся и посмотрел на небо – звезд по–прежнему не было видно, сплошные тучи, тучи и еще раз тучи. Проверив экипировку, чтобы ничего не блестело, не болталось и не звенело – фильмы и книги о войне учат многому – мы отправились в путь.
Наш путь был очень труден – грязь и тьма делали местность практически непроходимой, мы то вязли, то скользили, то спотыкались, хотя уже имели довольно большой опыт передвижения в подобных условиях.
— Хлопушки! – Миша остановился, – послушай, они хлопают хлопушки!
И правда, я тоже услышал приглушенные хлопки, подобные тем, что слышал я в далеком и давно забытом детстве, когда в одной ручке держал цветную картонную трубку, а второй дергал за шнурок. Хлопушки… После такого хлопка я часто искал среди конфетти пластмассовые маленькие фигурки… Как же давно это было… Вспомнил я и то, как сидя с дыроколом, дырявил цветную бумагу, газеты, а потом… Потом… Это было тогда… Хлопки не прекращались…
— Интересно, где они взяли их теперь? – Миша слушал тишину в ожидании очередного хлопка.
Мысли в моей голове начали бешено вращаться. Внезапно все стало понятно. Я прыгнул на Миха и, ударив его всем телом, повалив в грязь, упал рядом.
— Ложись! – гаркнул я, и со всей мочи, левой рукой вдавил его, пытавшегося что‑то сказать, лицом в грязь. – Это не хлопушки!
Когда Миша отплевался, он, матеря меня последними словами, попытался встать. Тщетно – я все еще держал его.
— Лежать! – прохрипел я, кашляя от воды и грязи. – Стреляют! Они стреляют!
До лагеря чужаков оставалось довольно далеко, но береженого Бог бережет – дальше мы поползли. Сказать, что мы вывалялись в грязи, – не сказать ничего! Сам губернатор Калифорнии, когда боролся с хищником, выглядел по сравнению с нами младенцем после ванны. Хлопки прекратились так же внезапно, как и начались. Чем ближе был лагерь, тем более изощренные маршруты мы выбирали, тем медленнее ползли.
Любой здравомыслящий человек давно бы убежал подальше от этого места, но только не мы – что‑то, что полностью лишало нас здравомыслия и перед чем невозможно было устоять, тянуло вперед и было это отнюдь не любопытство.
Вдали раздался полный страдания вопль, он разрезал пространство, как острый меч разрезает шелковый платок, и прервался в своем пике, будто несчастному неожиданно заткнули рот. Мы молча достали пруты.
Метрах в трехстах от лагеря мы остановились и укрылись за несколькими раскрошенными старыми бетонными плитами темно–серого цвета – из них опасно торчала изогнутая ржавая арматура – и еще долго вглядывались в полумрак холодного пасмурного утра. Безрезультатно. Капли пронизывали тело, словно ледяные струны, каждый новый укол заставлял все сильнее прижиматься к земле.
Прошло несколько бесконечных напряженных часов ожидания, прежде чем мы осмелились пошевелиться. Я осторожно выглянул из‑за угла и, щурясь, стал всматриваться вдаль. Лагерь казался покинутым, все перевернуто «вверх дном», от тента остались лишь обгоревшие лохмотья. Не было видно и людей. Я снова спрятался и в двух словах шепотом обрисовал ситуацию Миху. Он тоже осторожно высунулся и убедился, что все так и было.
Дождь прекратился.
Мы решили подождать еще немного, затем подобраться поближе.
К пепелищу добрались еще через час, добрались – да так и остались лежать рядом, в метрах тридцати. Любое движение, любая качнувшаяся веточка, любой крик птицы останавливали нас, заставляя прижаться к земле, слиться с ней. Никогда еще нам не было так страшно.
Роса под ногами была багровой, когда мы осмелились войти в этот Ад.
Первое тело оказалось обезглавленным. Голова нашлась сразу же, хотя и по частям. Вспомнился старый анекдот: «Разрывная, – подумал Штирлиц, раскинув мозгами в радиусе трех метров». Тут, правда, радиус был чуть побольше, да немного на кусты попало. Мих позеленел, да и меня самого, честно скажу, чуть не стошнило. Судя по всему, «Штирлиц» был одним из пленников, видимо, пытался сбежать.
Второе тело, что лежало в костре и посему успело практически наполовину сгореть, судя по останкам одежды и обуви, принадлежало одному из «качков». Как этот человек погиб было не ясно, одно скажу точно, его смерть была жуткой. И не спрашивайте, почему.
Третье тело нашлось лишь наполовину: ног и внутренностей не было, лицо обглодано, от рук остались лишь кости.
Берцы обычно не скользят – грязь, песок или, например, мусор – все это, как и многое другое им не помеха, но вот человеческое мясо… Четвертое тело я нашел случайно, когда, поскользнувшись на куске плоти, чудом ухватился за дерево. Остатки моего ужина тут же смешались с тем, во что превратился бедняга.
— Очень странно, – немного отдышавшись, сказал я.
Мих вопросительно глянул в мою сторону: «Пятого тела нигде нет. Надо валить отсюда…» Я молча с ним согласился.
Проклятое место покидали в спешке, не забыв, правда, о рюкзаках и оружии, но в свете недавних событий последнее лично мне теперь казалось абсолютно бесполезным. Рюкзаки были тяжелыми, однако их вес абсолютно не ощущался. Чистый адреналин тек по венам, а сознание стало кристальным. Мы бежали, постоянно озираясь по сторонам, стараясь избежать опасности.
Приблизившись к дому, мы поняли: случилось что‑то ужасное – калитка была заляпана кровью и открыта. Бросив тяжелую ношу на землю, мы бросились в дом.
Этот дурманящий сладковатый запах. Его не спутаешь ни с чем. Кровь. Так она пахнет.
— Таня! – Миша вложил в этот крик всю свою душу. – Та–а-ня!
В комнате, в луже крови без сознания лежал мужчина, а Татьяна обеими руками прижимала окровавленную тряпку к его изувеченной ноге.
— Что встали, как вкопанные? – Татьяна плакала. – Помогите.
Глава 10
Массивное деревянное кресло–качалка убаюкивает меня перед камином из красного кирпича, где тихо потрескивают несколько яблоневых чурбанчиков. Под пушистым пледом тепло и уютно. На коленях, развалившись, спит огромный черный кот. Урча¸ он изредка вытягивает то одну, то другую лапу, выпуская острые коготки. Моя правая рука тонет в теплой, мягкой шерсти, ловя каждый новый удар неутомимого маленького сердечка.
В мозгу крутятся странные слова одной из песен Флер:
Будем гладить всех урчащих,Теплых, сонных, настоящих,Запуская руки в меховые животы.Переменчивы все вещиВ странном мире человечьем,Постоянны мягкиеУрчащие коты.
Игра причудливых теней становится все более неуловимой, я растворяюсь в ней, мысли тонут в пустоте вечного океана спокойствия – я танцую с ними загадочный и прекрасный танец, которому нет названия. Голова падает на грудь, на мгновение сознание возвращается, и я всплываю из дремы, чтобы секундой позже снова окунуться то ли в загадочный мир Морфея, то ли в божественное царство Гипноса.
Так ушел в небытие еще один тяжелый день, так закончился еще один долгий вечер, и так началась еще одна бесконечная черная ночь, наполненная кошмарными снами. Снами, что причиняли мне мучительную боль, оставляли в душе незаживающие раны.
Спал я по обыкновению своему чутко и проснулся рано. Разбудил меня вовсе не кот, с наслаждением точивший когти о кресло, не холод, пробравшийся под плед после того, как потух камин. Я проснулся из‑за какого‑то приглушенного звука – он настораживал, нарушал спокойствие. Звук был странным и доносился из комнаты, где лежал мужчина, выживший в недельной давности передряге, но так до сих пор и не пришедший в себя.
