Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

— Давай сюда, — когда мы приблизились к перекрестку с Центральной улицей, позвал я Маричку, кивнув в сторону переулка Стойкова. — Здесь можно срезать.

Переулок был неузнаваем и почти непроходим из-за обвалившегося здания. Пришлось топать прямо по бетонному крошеву, осторожно пробираясь меж бетонных брыл с торчащей арматурой и вывалившейся из разрушенного здания мебели, уже настолько поломанной и старой, что за все эти годы на нее не покусился ни один мародер. В таких местах, как это, под любым обломком могла быть спрятана противопехотная мина, растяжка с гранатой или просто неразорвавшийся снаряд. Любое из десятков зияющих вокруг окон могло скрывать за собой снайпера, который в эту самую минуту наводил перекрестье оптического прицела кому-то из нас на грудь. И все же, вопреки здравому смыслу, мы продолжали идти.

Остановившись напротив скверика, я посмотрел на постамент, где прежде высился памятник Героям-спасателям. От бронзового изваяния не осталось и следа. Вероятно, он был сброшен с постамента еще в годы войны, а затем вывезен и продан сталкерами. Но зато осталась, хоть и поломанная, лавочка. Я вспомнил, как сидел на этой лавочке много лет назад вместе с подругой своего детства и своей первой девушкой, Мей. Вспомнил, как рассматривал бронзового истукана и рассуждал, кому он на самом деле посвящен — майору болгарского МЧС Стойкову, как было сказано на табличке, или моему отцу, Владимиру Войцеховскому. Острое воспоминание об отце пронзило меня, словно копье.

«О, папа», — вдруг подумал я в отчаянии. — «Зачем же ты тогда уехал?! Если бы ты остался, если бы мы остались все вместе…».

— Здесь был памятник, — прошептала Маричка, остановившись рядом со мной. — Тетя Катя показывала мне его. Ты помнишь это?

— Да, — ответил я с болью. — Теперь да.

Мы вышли из переулка на Центральную улицу. Здесь тоже было множество разрушенных зданий и следов былых боев. Но вместо всего этого я подошел к почерневшему, омертвевшему пню, оставшемуся от дерева, которое, если и сумело каким-то чудом пережить войну, то зачахло, оставшись без защитного озонового купола, и было срублено мародерами. Я вспомнил, как все селение радовалось, когда вдоль центральной улицы удалось высадить аллею. Это была заслуга группы ботаников-энтузиастов, в том числе Игоря Андреевича Коваля, отца Бори, еще одного друга моего детства. Боря был единственным из моих друзей, чья судьба была мне известна — он прожил короткую, но достойную жизнь, не опозорив своего отца, оставив за собой много хорошего. Прямая противоположность мне.

«Господи, как все это могло произойти?» — в ужасе спросил у себя я, все больше погружаясь в воспоминания. — «Я же Дима, Димитрис Войцеховский, я мечтал стать космонавтом, хотел делать что-то хорошее и полезное… Неужели я мог стать таким?!»

До Председательского дома осталось совсем недалеко. Я полагал, что он разрушен до основания. В какой-то степени даже надеялся на это. Уцелевший дом хранил бы в себе слишком много воспоминаний, намного больше, чем я смог бы выдержать. Но оказалось, что дом все же выстоял. Одни лишь очертания этого до боли знакомого здания заставили меня остановиться и вздрогнуть.

— Ты в порядке? — спросила Маричка.

Я неопределенно покачал головой.

— Мы можем не идти туда.

— Нет, — решительно покачал головой я. — Мне это нужно.

Парадная дверь, которую прежде охранял консьерж дед Григор, была вышиблена еще много лет назад. Заглянув внутрь, в темное парадное, я едва-едва смог разглядеть следы давней разрухи. Время и старания мародеров стерли большинство воспоминаний о событиях, которые происходили здесь четырнадцать лет назад и ранее. Ни одного объявления не осталось на доске, да и сама доска валялась сейчас на полу, в пыли и грязи. Турникеты, через которые надо было прежде проходить, чтобы попасть в душ, были выломаны — пришлись по душе кому-то из сталкеров, ведь были сделаны из нержавеющей стали. Глянув в сторону душевых, я попытался догадаться, действительно ли там был разбит полевой госпиталь, как я слышал от тех немногих людей, выбравшихся из Генераторного, с которыми мне удалось пообщаться за эти годы, и как я видел в своих ночных кошмарах. Однако в душевых было слишком темно, чтобы разглядеть что-то.

— В одном из этих рюкзаков был фонарик? — шепнул я Маричке через плечо.

Фонарик нашелся. Включив его и посветив в сторону душевых, я сразу понял, что свидетели говорили правду. Даже время не способно было стереть множественные пятна крови на полу и на стенах. Здесь протащили десятки истекающих кровью раненых людей. Быть может¸ именно здесь мама и оказывала им помощь до того самого момента, пока сюда не ворвались нацисты. Пройдя в сторону мужской душевой несколько шагов, я замер, услышав тихий топот лапок. Из душевой выскочила и прошмыгнула мимо нас, сиганув в дыру в стене, мелкая серая крыса. Должно быть, в подвалах домов, где прежде хранились тонны хлама, неприхотливым крысам до сих пор осталось чем поживиться. Посветив вглубь, я увидел на полу присыпанные пылью старые матрасы, на которых, по-видимому, лежали раненые. Никто из мародеров не пожелал забрать матрас, столь обильно залитый кровью и изъеденный грызунами.

— Хочешь пойти туда? — прошептала Маричка из-за спины, кивнув в сторону душевой.

— Нет, — покачал головой я. — Там ничего нет.

Я повернул лучик фонарика в сторону лестницы, ведущей наверх. Перила были сломаны, но сами ступени уцелели.

— Идем наверх, — решился я.

§ 65

Никогда не думал, что наша квартира так хорошо сохранилась. Нет, конечно, я десятки раз бродил по родным местам во сне. Но, задумываясь о них наяву, я почему-то всегда был уверен, что на месте нашего дома остались одни лишь руины. А оказывается, война как таковая практически не затронула его. Квартира была опустошена и подчистую разграблена, но не более того. Замок на двери был выломан, сама дверь распахнута, стёкла на окнах выбиты, всё ценное вынесено мародёрами. Между тем, квартира сохранила до боли знакомые мне очертания.

Кинув рюкзаки у входа и медленно пройдя по коридору, я заглянул в свою комнату. Здесь не было ни моей кровати, ни письменного стола со стулом, ни комода, ни этажерки — сделанная из дерева, мебель могла сгодиться если не по прямому назначению, то в качестве дров. То, что не тронули мародеры, уничтожила суровая погода, от которой дом больше не был защищен — морозы, ветра и влажность. На месте моей кровати валялся старый матрас, пострадавший от влаги и изъеденный крысами, и остатки мехового прикроватного коврика. Я разглядел обрывки плаката, посвященного космической миссии «Одиссея», который прежде висел над моей кроватью. На полу в углу комнаты валялся поломанный настольный светильник без лампочки. В другом углу лежала ручная гантель. Из стены, за которой находилась печка, по-прежнему торчали крюки, на которых прежде висела одежда и связки рамок с семейными фотографиями.

Среди слоя мусора на полу виднелось нечто такое, что могло быть фотографией, которую кто-то вынул из деревянной рамки, но не счел нужным забрать, а лишь скомкал и бросил на пол. По стечению обстоятельств ветер не выдул ее в открытое окно. Однако от мороза и влажности в лишенном окон помещении фото просто разлезлось. Впрочем, я вдруг вспомнил, что могло быть на ней изображено. Если бы я способен был поднять фотографию и отереть ее от пыли, я мог бы увидеть девятилетнего себя с мамой и папой на фоне искусственной новогодней елки, установленной перед зданием поселковой администрации в честь наступления 2070-го года. Под громоздкими шапками-ушанками виднелись раскрасневшиеся лица, на каждом из которых была улыбка…

— У тебя была такая прекрасная комната! — с сожалением прошептала Маричка, заглядывая мне через плечо. — Я так мечтала о такой, когда была тут!

В комнате родителей было так же пусто и заброшенно. То же самое — на кухне. Мародеры не потрудились вытащить громоздкие стиральную машину и холодильник, так что они по-прежнему ржавели на своих местах, как и раковина. Шкафчики и полки, где прежде хранилась кухонная утварь, разломали ради дерева, из которого они были сделаны, а вот посуда, в большинстве своем, валялась на полу в виде осколков стекла и керамики. Глянув на один из гвоздиков, вбитых в стены, я вспомнил, что здесь прежде тоже были фотографии. На тех фотографиях были изображены красивые пейзажи, природа из Старого мира. Мама очень любила такие фото.