Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

И на их место пришло что-то другое.

«Скоро конец», — услышал я в своем ухе насмешливый шепот Локи. — «Ты ведь знаешь, что скоро конец. Чувствуешь, как жизнь покидает тебя?»

Голоса в голове легко перекрывали шум дождя. Доносились до барабанных перепонок так ясно, словно звучали внутри головы, как когда с тобой разговаривают через нанокоммуникатор, которого во мне сейчас не было и не могло быть. Я раздражённо помахал головой, будто надеясь, что это движение изгонит из головы посторонние шумы.

— Всё в порядке?

Этот голос, женский, звучал иначе. Он едва пробивался сквозь ливень. Донёсся откуда-то сзади, кажется. Но до моего сознания он долетал в виде приглушенного, едва слышного эхо. Звуки в голове были куда четче.

«Ты окажешься таким слабаком, триста двадцать четвертый?» — прозвучал у меня в голосе презрительный голос генерала Чхона. — «Напрасно, значит, я возлагал на тебя надежды? Это максимум, на что ты способен — вот так сдохнуть?»

— Пошёл ты! Ненавижу тебя! — закричал я в сердцах. — Я никогда не хотел выполнять твою грязную работу! Никогда не хотел убивать! Вы заставили меня!

«Так должно было быть, Димитрис», — грустно, даже как-то сочувственно отозвался голос Роберта Ленца. — «Таковым было твоё предназначение. Всё было решено ещё до твоего рождения. Заложено в генетическом коде. Володя с Катей с самого начала знали, как все будет. Я лишь напомнил, в нужный момент, что надо отдавать долги».

— Ты предал его! Предал! Это из-за тебя погибли мои родители! Всё из-за тебя!

«Они не были твоими биологическими родителями», — это снова был стальной голос Чхона. — «У тебя вообще не было биологических родителей. Дурак Войцеховский со своей женой знали, что никогда не смогут иметь здоровых детей. Потому и согласились выносить предложенный им эмбрион, выращенный в пробирке. Мутанта. Ты не был их ребенком, и не важно, что ты появился из утробы, а не из пробирки. Ты никогда им не принадлежал. Они согласились отдать тебя нам, когда наступит время. Заключили договор…»

— Это ложь! — слышал я крик, рвущийся у себя из груди

«Ты всего лишь искусственный генетический материал», — это был ледяной, бесстрастный голос доктора Брауна. — «Ты никогда не принадлежал себе. Ты вообще не должен был родиться. Ты — не человек, триста двадцать четвертый…».

— Димитрис! — женский голос, раздается позади.

Еще слабее, чем прежде. Кажется, этот голос мне знаком.

— Мама? — прошептали сами собой мои губы.

«Нет», — тихий, страшный, замогильный шепот прямо у меня в голове. — «Не надейся. Не надейся еще когда-нибудь ее услышать. Она горит в аду. И ты, ублюдок, несешь на себе ее проклятие!»

Прямо мне в лицо вдруг подул ледяной порыв ветра, плеснул в глаза дождевой водой. Я вздрогнул. Я откуда-то знал, что леденящий кровь голос принадлежит высушенной, худой, страшной, не похожей на человека старухе. Ее лицо было лицом мертвеца: со впалыми щеками, скалящимися зубами и торчащими костями. Но глаза… глаза, словно опалы, горели ослепительным, обжигающим душу пламенем.

— Кто ты? Что ты?! — закричал я, в панике вертясь по сторонам, но не услышал даже своего голоса.

Зато она услышала меня.

«Я — глас Его. Та, что возвещает неотвратимую Божью кару. Каждый будет жестоко покаран за свои грехи. Никто не избежит своей судьбы», — продолжала шептать старуха, которая была, должно быть, самой смертью, или кем-то невыразимо худшим.

Картинки перед моими глазами вдруг начали сменяться с нереалистичной быстротой. Я увидел мертвые руины Генераторного. Увидел свысока, глазами вороны, пролетающей над селением-призраком. Увидел обугленные останки сгоревшего Храма Скорби, окруженного заброшенными, покосившимися крестами. Увидел место, которого никогда прежде не видел: серые, потрескавшиеся стены здания, похожего на тюрьму, пропитанные безысходностью и страданием. Здание испускало смрадный дым печей крематория, в которых сжигали тела арестантов.

И тут над моей головой вдруг громогласно разразился гром.

«Никто не избежал своей участи», — не умолкал страшный голос. — «Никто из тех, кто сделал это со мной, предвестницей воли Его! Они все были покараны! Огонь забрал дома их, и черви давно пожрали их никчемные тела. Остался лишь ты. Она отослала своего выродка прочь, на край света, думая, что сможет его спасти. Будто от всеведущего ока можно укрыться. Будто у воли его, у гнева его, есть сроки и границы!»

Я вдруг понял, что это за голос. Кому он принадлежит. Воспоминания и страхи далекого детства разом вырвались наружу и ясно предстали перед глазами.

— Ты сдохла! — прокричал я призраку матери Марии. — Ты давно сдохла, мразь!

«Ты сам вернулся. Сам пришел ко мне. пришел сюда, где покоятся мои мощи, где я особенно сильна, где я чувствую всё…»

— Я не боюсь тебя! — дико заорал я, дрожащими руками доставая из кобуры пистолет, хотя волосы стояли дыбом. — Покажись мне!

Вдруг я замер. Туман вокруг был уже таким густым, что я ничего не видел дальше десяти шагов. В переливчатых складках мутных белых занавесей мне почудилось движение. И я заметил ее. Увидел, как она стояла в тумане. Неподвижная, высохшая, смердящая трупным разложением, совершенно мертвая, отвратительная. Стояла и смотрела прямо на меня красными, как угли, глазами. Я почувствовал, как к горлу подступает комок невиданного прежде мистического ужаса, тело прошибает пот, голова кружится.

— А-а-а, сдохни! Сдохни, нечисть!!! — взревел я и сделал выстрел.

Я шёл вперед и стрелял в высохший силуэт страшной, нереальной покойницы, глядящей на меня из тумана, столько, сколько хватало патронов. Но пули лишь растворялись в тумане. Пули бессильны против призрака. Бессильны против судьбы.

«Я пришла забрать тебя. Забрать тебя в ад», — шепнул голос у меня в голове.

Вместо выстрелов послышался сухой треск затвора. Я отбросил пистолет прочь. Бессильно рухнул на колени. Схватился руками за голову, пытаясь приглушить голос.

— Ну давай уже, а?! — закричал я. — Давай, сука!!!

Легкий ветерок подул, развеял туман. На меня косился покореженный, почерневший силуэт старого дерева, косящегося в мою сторону узловатыми ветвями, покачивающимися на ветру. Узоры на его коре напоминали злобную ухмылку.

— Димитрис! — услышал я где-то позади испуганный, хрипловатый голос. — Отзовись, пожалуйста! Я потеряла тебя! Не бросай меня тут! Где ты?!

Голос блуждал в тумане, удалялся от меня. У меня не было сил отозваться. Некоторое время я тупо косился на дерево, вынырнувшее из тумана. Затем бессильно повалился на промокшую от дождя землю, едва сдерживая слезы, которые все равно никто не мог бы заметить сквозь завесу дождя.

— Я не могу, — прошептал я, глядя в сверкающее молниями небо. — Не могу больше идти.

Небу было плевать на мои мольбы. Оно хлестало мне в рожу водой, выражая тем свое презрение и безразличие. «Не иди», — глухо отзывалось оно. — «Ляг тут и сдохни. Что мне за дело? Я всего лишь горстка облаков, за которой начинается космос. Я всего лишь пустота, породившая, в череде случайностей, скопление белковых тел».

Я вдруг с необыкновенной ясностью осознал, что это истина. Что голоса в моей голове были всего лишь бредом безумного сознания, умирающего мозга, мечущегося в агонии между ядом и наркотиками. От этого откровения меня вдруг охватили ярость и обида. Это было даже более несправедливо, чем всевидящее око жестокого бога, шлющего возмездие за грехи. Ведь это означало, что абсолютно ничего в моей жизни не имело никакого смысла и значения. Никого над нами нет. Ничего нет.

Я и другие люди вокруг жили принципами, идеалами и верой, которые придумали они сами или другие люди, наивно пытаясь обмануть первозданный хаос и пустоту. Ядерная война случилась из-за глупости людей, которые могли оказаться умнее и не уничтожать свой мир. Люди, которых я любил, умирали, потому что им не везло, хотя они могли и выжить. Я ошибался, хотя мог поступать правильно. Поддавался обману и искушению, хотя мог устоять. Убивал, хотя мог пощадить. Опаздывал, хотя мог успеть. Во всем этом не было никакой справедливости. Никакого большого замысла. Никакой судьбы. Лишь череда бессмысленных случайностей.