Колин Уилсон - Мир пауков. Башня и Дельта

Колин Уилсон

Мир пауков. Башня и Дельта

Башня

Посвящаю эту книгу Салли, Дэймону и Ровану, а также тому, перед кем я в особом долгу, — Дональду Симэну. Мы с ним собирались писать «Мир пауков» в соавторстве. От этой идеи пришлось отказаться на раннем этапе, но в процессе работы я часто пользовался его советами и подсказками.

Еще я глубоко благодарен профессору Джону Клодсли-Томсону, ведущему английскому специалисту по пустыням, за бесценный совет, очень пригодившийся при создании первого тома.

Корнуолл, 1986

Часть первая

ПУСТЫНЯ

В тот миг, когда холодный ветер рассвета, очнувшись, шепчуще коснулся плоского камня, закрывающего вход в пещеру, Найл, приникнув ухом к щели, с напряженным вниманием вслушался. Всякий раз в такой момент ему казалось, что в голове вспыхивает крохотный солнечный зайчик, а все вокруг внезапно замолкает и каждый звук обретает обостренную четкость. Вот сейчас, к примеру, он различал частую поступь крупного насекомого, с тихим шелестом спешащего сверху через песок. Проворство невесомых движений подсказывало, что это фаланга, а может, и паук-верблюд. Мгновение спустя насекомое мелькнуло в поле зрения. Точно, паук: бочкообразное мохнатое туловище, в непомерно больших челюстях остатки ящерицы. Мгновение — и его уже нет; опять тишина, только ветер монотонно шумит в ветках кактуса-юфорбии. Впрочем, насекомое дало ответ на то, что Найлу требовалось знать: поблизости нет ни скорпиона, ни жука-скакуна. Паук-верблюд — ненасытнейшее из тварей, жрет до тех пор, пока утроба не раздувается настолько, что и бегать невмоготу. Этому, прошмыгнувшему, судя по всему, еще лопать да лопать. Если б поблизости находился хоть кто-нибудь, подающий признаки жизни, паук бросил бы недоеденную добычу и кинулся бы на очередную жертву.

Осторожным движением, напоминающим гребки пловца, Найл развел руки в стороны и смахнул песок, после чего, лавируя поджарым телом, выбрался наружу. Солнце на горизонте едва забрезжило, от песка еще веяло ночным холодом. То, из-за чего он оставил жилище, находилось метрах в пятидесяти, возле самой кактусовой поросли. Растение уару, зеленая плоть которого, толщиной и податливостью напоминающая мочку уха, накапливает росу и удерживает ее будто в чаше. Вот уже полчаса Найл лежал без сна со свербящей от жажды глоткой и вожделенно представлял, как припадет губами к льдисто-холодной влаге. Вода у них в жилище была та, что таскали из подземной глубины муравьи-трудяги, но была она рыжего цвета и имела железистый привкус. Льдистая же роса уару в сравнении с ней — просто нектар.

Чаша растения — два сведенных воедино листа — была полна росы, поблескивающей по краям кристалликами изморози. Опустившись возле растения на четвереньки, Найл окунулся в чашу лицом и сделал первый глоток — долгий, медленный, сладостный. От удовольствия мышцы дрогнули и расслабились. Ледяная вода для жителя пустыни — едва не величайшее из наслаждений. Возник соблазн выпить все до последней капли, но опыт подсказывал: не стоит. Мелко сидящим корням уару эта влага необходима для жизни; если выпить все, растение погибнет, и одним источником воды станет меньше. Поэтому Найл отвел губы, хотя воды оставалось еще порядочно. Однако уходить не спешил, а все смотрел на прозрачную воду, будто впитывая глазами. А душу, народившись, заполнила прохладная волна восторга. В уме ожила странная, неведомо от кого и как унаследованная память о золотом веке, когда воды было вдосталь, а люди не прятались, подобно насекомым, под покровом пустыни.

Глубокий умиротворенный покой спас Найлу жизнь. Когда он поднял голову, взгляд его остановился на шаре, скользящем по призрачно-бледной восточной части небосклона. Шар двигался в его сторону, быстро покрывая разделяющее их расстояние в полмили. Найл мгновенно, не успев даже этого осознать, подавил в себе безотчетный, слепой ужас, глубокий, как инстинкт. Справиться с ним было, безусловно, труднее, если бы Найлом вот только что не владело глубокое умиротворение. Почти сразу до парня дошло, что его скрывает тень гигантского кактуса-цереуса, возносящегося колоннадой своих стеблей на высоту в десяток метров. Смуглое тело Найла, вполне вероятно, было и вовсе неразличимо на фоне темного западного горизонта, еще не высветленного лучами солнца. Единственное, что могло выдать, это инстинктивный ужас. А подавить его ох как непросто: ведь шар несся прямо на него, а угнездившаяся там тварь, кто знает, может, уже и заметила свою добычу. Найл мельком подумал о семье — там, внизу, в пещере. Хорошо, если они все спят.

Между тем шар опустился ниже, завис сверху, и тут Найл впервые в жизни пережил зловещее ощущение угрозы, излучаемое охотящимися пауками-смертоносцами. Будто чья-то чужая воля — непреклонная, враждебная — хлестнула покров пустыни подобно лучу прожектора, с почти осязаемой силой пронизывая каждую выемку, каждое затемненное углубление, намеренно нагнетая ужас, пока тот, переполнив человечью душу через край, не хлынет верхом, словно раздирающий горло истошный вопль. Найл старался не поднимать глаза; он перевел их на чашу уару, пытаясь уподобить ум чистой, недвижной глади воды. И именно в тот момент он испытал небывалое ощущение. Его ум будто почувствовал душу уару, пассивную зеленую душу, единственное стремление которой — пить, поглощать солнечный свет и оставаться живой. Одновременно с этим он ощутил и более стойкие — даже можно сказать, надменные — души высоченных цереусов, подымающих узкие шипастые персты-стебли к небу, словно бросающих дерзкий вызов. Сама земля, казалось, обрела прозрачность; Найл ощущал, где там именно находится семья: родители, брат, две сестренки. Все спали, лишь отец беспокойно шевельнулся, когда полоснул зловещий луч.

Прошло несколько секунд, и все кончилось: шар, успев уже отдалиться на десятки метров, скользил в сторону гористой возвышенности, поднимающейся к небу на горизонте. Луч враждебной чужой воли стегал пустыню, теперь уже на расстоянии; он различал его так же ясно, как если бы это был сноп прожектора. Найл сидел совершенно неподвижно, следя взглядом за маячащим в воздухе шаром; любопытно, что луч осмотрительно вильнул, огибая выпирающий из земли острый выступ матерой скальной породы.

Когда шар скрылся, Найл поспешил обратно в пещеру, двигаясь проворно и бесшумно, как приучен был с детства. Тем не менее звук его поступи разбудил отца: пружинисто подскочив, тот застыл в напряженной позе, кремневый нож сжат в руке. Поглядев на сына, Улф понял: что-то произошло.

— Что там?

— Паучий шар, — произнес Найл шепотом.

— Где?

— Уже прошел.

— Он тебя заметил?

— Думаю, нет.

Улф издал протяжный выдох облегчения. Подобравшись к лазу, он внимательно прислушался, затем рискнул выглянуть. Солнце теперь взошло над горизонтом, придав безоблачному голубому небу белесоватый оттенок.

Из темноты послышался голос Вайга, старшего брата:

— Что там?

— Охотятся. Они… — отозвался Найл.

Вайгу не пришлось переспрашивать: «они», произнесенное таким тоном, могло означать лишь пауков-смертоносцев. Их охотничьи облавы составляли наисущественную часть в жизни горстки людей, большей частью хоронящихся под землей. Сколько люди себя помнили, на них все время охотились. Скорпионы, жуки-скакуны, полосатые скарабеи, кузнечики-гиганты. Но чаще всех пауки-смертоносцы. Жуки и москиты были естественными врагами, с ними порой удавалось совладать. Убить же смертоносца значило навлечь на себя страшную месть. Джомар, дед Найла, когда был у них в рабстве, видел, какой каре они подвергли небольшое поселение людей, убивших смертоносцев. Тысячи и тысячи восьмилапых вылезли на облаву. Живая цепь из пауков растянулась по пустыне более чем на десяток миль, сверху нависали сотни шаров. Когда людей наконец изловили — их оказалось около тридцати, считая детей, — всех доставили в городище Смертоносца-Повелителя. Там их вначале провели перед его жителями, а затем устроили мрачный церемониал. Несчастных парализовали ядом; жертвы находились в полном сознании, но были совершенно лишены возможности двигаться, могли лишь водить глазами и моргать. Их жрали заживо в течение нескольких дней: нарочно медленно, растягивая удовольствие. Главный зачинщик оставался в живых почти две недели, пока не превратился в бесформенный огрызок.

Никто не знал, отчего пауки так ненавидят людей; даже Джомар, проживший среди них столько лет, прежде чем бежал на паучьем шаре. Насколько было известно Джомару, пауки, специально занимающиеся отловом людей, исчислялись тысячами. Может, потому, что человечина почиталась у них за изысканнейший деликатес? Но зачем оно им, если смертоносцы и так держали себе на корм людское стадо? Судя по всему, им должны были нравиться те, что пожирнее, — такие, чтоб едва двигались от обилия веса. Тогда на что им, спрашивается, худосочные обитатели пустыни? Видимо, для беспросветной ненависти к людям у смертоносцев была иная причина.