Дикарь - Екатерина Лесина
И опала.
— Ох… хренеть, — выдавил барон. А Ица молча вытер измазанную руку о косяк двери. Дерево, в отличе от смуглой кожи, зашипело. — Ты… ты это… спасибо.
И в порыве любви к ближнему, обнял мальчишку и так, что ребра того затрещали.
— Будь здоров, — вежливо ответил Ица.
— Нет, тут… тут… ты меня спас! Он нас спас! Такхвар…
— Вижу.
— Он в самом деле нас спас! Я… я обещаю тебе волю! Клянусь именем! — барона явно распирало от счастья и остатков алкоголя. — И вообще… вот… вот был бы девкой, я бы на тебе женился! Слово де Варрена!
Что-то наверху громыхнуло.
Этак, превыразительно.
Следом раздался тяжкий вздох Такхвара. А Ица кивнул головой и сказал:
— Хорошо. Быть так. Я соглашена.
— Бл… — только и сумел выдавить Миха.
Глава 46
Все утро Винченцо маялся головной болью. И не только он. Миара была бледна и необычно нервозна. Она ходила по огромной зале, и собаки расступались, не рискуя приблизиться к той, чью силу чуяли. Собаки вообще куда умнее людей.
Время от времени Миара останавливалась, взмахивала рукой, словно отгоняя невидимых мух, садилась. Вставала. И вновь начинала путь.
Это было неправильно.
Но сполна осознать неправильность мешала головная боль. И треклятые барабаны.
Не нужно было спускаться.
В тот подвал.
Не нужно было касаться.
Той двери.
Не нужно было сюда заглядывать. Не нужно. Не нужно. Не…
Пусть даже за дверью обнаружился лишь короткий спуск и только-то. Лестница уходила в сизый песок, перемешанный с колотым камнем. Что бы ни находилось внизу, но барон очень постарался это спрятать.
— Господа, — а вот баронесса выглядела куда более бодрой, чем прежде. И в зал вошла решительным шагом, почти бегом. — Боги снизошли к моим молитвам.
Чудесно. Вот молитвы Винченцо боги всегда игнорировали.
— Мой мальчик жив!
Миара остановилась, словно наткнувшись на стену.
— Теперь я это знаю точно. Вот, — на бледной ладони баронессы лежала пластина. Обыкновенная. Крупная. Золотая. На золоте поблескивали камни, а кусок горного хрусталя в центре пластины вовсе сиял, да так, что Винченцо зажмурился. — Видите?
— Камень жизни, — Миара все-таки поморщилась. — Следовало раньше его показать.
— Он молчал, — баронесса нежно погладила хрусталь.
— Случается.
Стало быть, новоявленный барон и вправду жив. Хотя чему удивляться. Артефакты Древних не лгут. И что это означает? Ничего. Думать по-прежнему тяжело.
— Но сегодня ночью он вспыхнул, — взгляд баронессы тоже горел. Яростью. И надеждой.
— Тоже случается, — Миара потерла виски. — Когда тот, чья кровь в камне, покидает закрытую зону. Это хорошо. Это существенно облегчит поиск. Если у вас еще осталось что-то, волосы, но не остриженные, а именно выпавшие, или старая одежда, пропитанная потом, или кровь вашего сына, я проведу новый ритуал. На сей раз должно получиться.
***
На самом деле в магии нет ничего, особо зрелищного. Можно, конечно, и искр добавить, и клубы дыма, и рукотворное пламя, как порой делают нет, не шарлатаны, но те, кого Боги обошли даром, отдав лишь жалкие крупицы оного. Их-то как раз на дым и пламя хватало.
Миара обошлась чашей из полупрозрачного зеленого стекла.
Водой.
Каплей крови, которую баронесса осторожно извлекла из фиала. Фиал она предусмотрительно держала на груди, при коже.
Пара слов.
Распростертая ладонь. Эхо силы, которое ощутили все, находившиеся в зале. И серебряная игла, что коснулась загустевшей воды. Игла слегка опустилась, но не легла на дно, а задрожала, закрутилась, чтобы застыть спустя мгновенье.
— У вас общая кровь, — Миара подняла кубок и коснулась пальцами воды, сковывая её заклятьем. — Поэтому пока игла указывает на вас. Но за пределами замка она укажет направление.
— Слышали?! — резкий оклик заставил Арвиса вздрогнуть. — Отправляйтесь. И верните мне моего сына!
Миара поставила кубок.
— Дня на два хватит. Думаю, будет достаточно. Но мой брат отправится с вами.
Могла бы и спросить.
— Он поддержит заклятье. И поможет. Если вдруг понадобится помощь, — взгляд Миары был холоден и Винченцо вдруг ясно осознал, что от него она избавится с той же легкостью, что и от прочих.
В тот миг, когда он станет опасен.
Или даже раньше. Просто, когда нужда отпадет. Барабаны весело застучали, скрывая эту такую простую и понятную мысль от Миары. И Винченцо поднял кубок. Руки почти и не дрожали.
***
Утро принесло груду гниющей плоти, смрад от которой разносился не только по двору, но и по деревне, и пару обыкновенных трупов.
А еще одного вполне живого подонка.
Трупы убрали.
Мужской, предварительно раздев, чему Миха препятствовать не стал, унесли куда-то за деревню. Правда, сперва отрубили голову и руки, что, наверное, имело какой-то смысл. Женский унесли в дом. И двор наполнили стенания.
Завыли, словно очнувшись ото сна, собаки.
В общем, не задался день у местных.
Не задался.
Староста приближался к Михе осторожненько, бочком, с явною опаской. И будь его воля, он бы вовсе убрался, куда подальше. Он сгорбился и произнес сиплым голосом:
— Просим господина барона о милости.
Миха, делавший вид, будто дремлет — как будто кто-то в своем уме мог бы дремать рядом с полуразложившимся телом драгра — приоткрыл глаз.
— Какой? — уточнил он на всякий случай. А то кто ж эти местные порядки знает-то.
— Суда, — староста стянул шапку и прижал к груди. — Суда для этого… этого…
— Будет тебе суд, — ответил за Миху Такхвар, что было, наверное, хорошо.
Суд был.
Устроили его за оградой, там, где к частоколу подбиралась река. И от сизой воды тянуло сыростью, плесенью. Там же, на берегу, поставили лавку, на которую бросили шкуры. На лавке барон и уселся.
Рядом с ним устроилась Ица.
Оба старательно не смотрели друг на друга, отчего отчаянно хотелось отвесить по затрещине. Думать надо, прежде чем пасть разевать.
Думать!
И вообще молчание — золото. Особенно там, где каждое слово может быть воспринято высшими силами превратно. А ведь главное, кого винить? Некого.
И потому барон гляделся мрачным. А может, не потому, а по причине выпитого накануне. Или от всего и сразу. В общем, по барону было видно, что жизнь аристократа — тяжела и мучительна.
За спиной его устроился Такхвар. Миха же отошел чуть в сторону, чтобы видеть всех.
Старосту.
Стол.
Покойницу на столе. Омытая, принаряженная, гляделась она до жути живою, и Миха не мог отделаться от чувства, что и эта того гляди встанет. А потому несколько нервно сжимал рукоять добытого клинка. Кривоватый, тяжелый и какой-то грязный с виду, тот был каким-никаким, а оружием.
Староста.
Сыновья старосты.
