Убей-городок. Книги 1-2 - Евгений Васильевич Шалашов
Глава четвертая
Убей-городок
Делать было нечего, читать тоже. Одно развлечение — слушать радио, но и у него днем перерыв на обед. Оставалось только одно — поговорить с соседями. Вели разговоры о жизни, о грибах, о рыбалке. Рассуждали еще — надо ли помогать Вьетнаму? Вон, Китаю-то помогали, а он взял, да и послал нас подальше, едва война не случилась. Пару раз заговаривали о Сталине, но эти разговоры быстро смолкали. О женщинах, то есть, о бабах вообще разговор не заходил. Да и чего о них разговаривать? Тем более, что в палате лежали уж слишком разные люди. Разного возраста, разного образования, культуры. И все прекрасно понимали, что представление о женской красоте, да и о женщине в целом, у каждого свое.
Книги не обсуждали, зато фильмы — бывало. Мне приходилось сделать усилие, чтобы понять — о чем идет речь. Что-то я смотрел, но уже и забыл, а что-то просто перестало нравится. Так тоже бывает.
А еще — мы рассказывали друг дружке анекдоты. Оказывается, в том мире, где я жил, анекдот почти исчез. А ведь забавно слушать. Вот, жалко, что особо смеяться нельзя — бок начинал болеть, а так бы все ничего. Так я и сам подкинул мужикам парочку «свежих» анекдотов про Штирлица, они их не слышали.
Иной раз заводили разговоры и по истории родного края и города, в котором мы жили. Однажды даже заговорили о том месте, где я служил участковым. Бывшая деревня Панькино, а ныне улица Чкалова. Как ее называли — Убей-городок. В семидесятые еще оставались бараки, а улицу постепенно застраивали пятиэтажными домами. В моей реальности это почти респектабельная улица, но даже в двадцать первом веке над здесь витает этакий флер бывшего разгула и кое-кому мерещатся тени бараков.
— А отчего Панькино «Убей-городком» прозвали? — поинтересовался Митя, пэтэушник. Он у нас самый молодой. В Череповец приехал недавно, из деревни. Митька, чтобы побахвалиться перед товарищами, залез на крышу, но навернулся оттуда и угодил на какую-то железную штуку. И теперь, с двумя переломами и ранением брюшной полости лежит рядом с нами.
— Так просто же, — хмыкнул Тимофей Данилович — бывший учитель черчения в вечерней школе, а теперь пенсионер. Он, бедолага, попал под поезд. Еще хорошо, что легко отделался. Руку даже обратно умудрились пришить. — После войны, когда начали металлургический завод строить, здесь пленные немцы жили, в бараках. Нашим сюда заходить не разрешалось, потому что конвоиры сразу стреляли.
Тимофей Данилович тоже не местный. Он в Череповец переехал после войны, откуда-то из Бабаевского района. Фронтовик, кстати, но кого в те годы можно было этим удивить? Все, кто родился до двадцать шестого года, все побывали на фронте. Имелись, конечно, исключения, но редко.
— Херня, — изрек дядя Федя. Тот, что с Судоремонтного завода. — Никого тут никогда не стреляли. В Панькино народ самый бедовый жил — зэки бывшие, завербованные. Их сюда тысячами присылали, когда строительство завода возобновили. Жили в бараках, по десять человек в комнате. Всю неделю работали, а по воскресеньям дрались. Потому и говорили — убей-городок. Но потом поостепенились многие, семьями обзавелись. А в шестидесятые стали бараки расселять. А что до немцев, так я так скажу: у них даже конвой без оружия был, сам видел. Я после войны из деревни приехал, в школе ФЗО на каменщика учился, немцы не в Панькине жили, а старой церкви, которая нынче под склад используется. Немцев в Панькино в столовую кормить водили. И нас там же. Так их, сволочей, кормили лучше, чем нас. Нам только мороженую картошку давали, хлеб с опилками, суп на костях варили, а им и рисовую кашу, и белый хлеб с маслом и мясо каждый день. Вначале их кормили, а потом нас. Мы порой на морозе ждали, пока фрицы пожрут, да посуду после их перемоют. Но мы ничего, пленных не трогали, даже не дразнили. Нам мастера сразу сказали — мол, они военнопленные, их трогать нельзя. Тронете — сами как фашисты будете. А коли фашисты, так возвращайтесь обратно, нечего вам в образцовой школе ФЗО делать. А то и под суд пойдете, за негуманное обращение с военнопленными. Во как! Однажды только не выдержали, да и то, фрицы тут не при чем. Как-то раз мы пришли на обед, так в немытую посуду, что после немцев, повара нам еды наклали.
— И что потом? — полюбопытствовал Митька.
— А что потом? У меня батя на фронте погиб, у большинства пацанов тоже. Из моих дружков мало у кого отцы с фронта вернулись. Но я хотя бы знал, что мой погиб, а у кого без вести пропал, им каково? И чтобы мы, после немцев, из их грязной посуды жрать стали? Да мы раздачу мисками закидали, а потом заявили, что есть не станем.
Вот теперь стало любопытно и мне.
— И как, последствия были? — поинтересовался я. Если верить перестроечным газетам, такое могли счесть бунтом против власти.
— А какие последствия? — хмыкнул дядя Федя. — Начальство из горкома приехало, разобрались и приказ отдали — сначала «фабзайцев» кормить, а уже потом фрицев. Вот и все. А фрицы — работали хорошо. Вон, целый квартал отстроили, стоят их дома, как новенькие, а уже тридцать лет прошло.
Я мысленно вздохнул. Тот самый «немецкий» квартал стоит до сих пор, спустя восемьдесят лет, только стены облупились. Но здесь уже немцы не при чем, от нынешних хозяев зависит.
— А знаете, отчего Панькино Панькиным прозвали? — задал риторический вопрос дядя Федя. — В двадцатые, как гражданская война закончилась, жили тут братья Панькины. Бандиты они были страшные, долго их чекисты ловили, но наконец поймали, и расстреляли. Вот, в честь их деревню и назвали — Панькино. Алексей, слышал? — хохотнул дядя Федя. — Бандиты людей грабили, а в их честь деревню назвали. Почему так?
Братья Панькины действительно были они бандитами. Только деревня Панькино никакого отношения к братьям-разбойникам не имеет. Читал я, в свое время и про Панькиных, и про название деревни.
— Панькино еще за сто лет до братьев существовало, — отозвался я. — А название она получила тоже из-за бандитов, только из-за других.
— Да ну, Алексей,
