Махинации самозванца - Романов Илья Николаевич
Я понял, что краткие часы летней ночи мне не дадут поспать. Надо вставать.
– Пойдём.
Мы вышли из родной казармы. В пятидесяти шагах пост. Я знаю, что там не спят. Это не столица. Тут пограничье, тут не спят на постах.
Завернули за угол. Алёна словно случайно прижимается ко мне телом в белой, просвечивающей ночнушке. Соски торчат из-под ткани. Дышит через раз. У неё ноги заплетаются…
Когда я схватил её пальцами за ноздри, она поначалу даже не вырывалась. Я тащил её по тёмному двору за казармой к нужнику. Запах тут ещё тот. Уверен, что она даже с зажатыми ноздрями его чует.
Вот тебе твоя романтика. За кого ты меня принимаешь?! Я же всё понимаю. Тебя же спасаю, дура, от твоего заблуждения. Не поймёшь, но хоть будь. Просто «будь».
Я не судья. Он нам запретил «судить». Я могу лишь «осуждать», но не «судить»…
Я спросил только одно: «Зачем?!»
Зачем провокация? Зачем имитация? Зачем конфронтация? Зачем? Для чего? Что ты хотела этим сказать? Почему?! Зачем?!
– Выпусти меня! – орала Алёна. – Дурак!
– Заткнись, дура! Зачем провокации? Чего добиваешься?
– Мне больно! Влад, отпусти! Не надо! – на полном выкрике раздалось в ночи за казармой. Я ждал кучи говна и мата. Я облажался. Я не ждал…
Я молчал. Не сразу нашёл слова. Из-за угла выглядывал караульный. Я его понимаю. Всё просто. Крики. Доля секунды до злобного армейского: «Тревога!» А тут я сижу с девицей в белой ночнушке… Дело не в солидарности мужских членов, а в банальности. Десятник вы…ет за ложную тревогу, а десятника – полусотник, а полусотника – сотник, а сотника… А потом этот снежный ком играет в обратную сторону, и все сношают рядового…
– Я же понимаю, что не всё так просто… Почему мы ночуем тут?! Не в таверне! Что ты от меня скрываешь?!
– Всё хорошо, – как мог спокойно сказал я, обнимая мелкую. Гладил по голове. Что-то шептал успокаивающе. А что я ещё мог сказать?! Не вам, южанам, судить о наших северных традициях, менталитете…
Утро мы встречали втроём. Ну как втроём? Третьего не считаем. Караульный не в счёт. Скамеечка. Левый боковой выход от основных врат. Мы. Часовой. Начало лета. Ночи короткие. Светает рано. Странные звезды. Странные, потому что, как ни ищи, нет Медведицы и Малой медведицы…
– Дура… – шепчу я, прижимаясь к ушку. – Всегда надо жить… Хотя бы для того, чтобы отомстить… Молчи, дурочка… Не в мести дело… Проще. В цели… Нет цели, нет человека… И всё на этом…
Она плакала. А я… А я сволочь! Я только тебе это говорю. Я сволочь!!! Я испугался. Я зассал. Я – это просто я… Я не поддержал. Я не успокоил. Я не сдержал… Моя вина… Я отомщу… А кому осталось мстить? Молчишь! Ты молчишь. А я отвечу. Себе отомщу…
Мы потому и убегаем от себя, от жён, детей, благополучия. Мы это себе не можем простить. Один только миг. У каждого он свой. И мы его хотим вернуть. Искупить! Если себя простить не можешь, то на хрен прощение от остальных.
– Красиво… – самые нелепые слова в этой ситуации.
– Красиво…
– Почему молчишь?
– Не хочу разрушать момент…
– Всё плохо?!
– Шансов мало…
– Дурак…
– Почему?
– Лучше так…
– Я…
– Ты… А ты меня спросил?!
– Дура! Я тебя спасаю!
– А ты спросил, надо ли меня спасать?!
Смешно. Глупо. Нелепо. Вредно. Алёна спала у меня на коленях. Ну в смысле её голова была у меня на коленях. А я дремал. Почему я дремал, а не согнал с колен?!
Всё просто. Дайте и мне отдохнуть. В чём он, отдых от невысыпания? Дурак. Потом сам поймёшь…
Я так и не смог себе обосновать, почему мы тут, рядом с нужником, встречаем утро. Не люблю тривиальные ответы на сложные вопросы…
Едем по глуши. С нами проводник. Поясню. Тут везде глушь. Но есть разная глушь. Срезаем путь до баронства. Но это не впервой. Звериные тропы для зверей, но человек по сути такой же зверь…
Докажи мне поступками, что человек достоин жалости, сочувствия, милосердия, и я упаду перед тобой на колени, как перед Богом. Но ты мне не докажешь. Все мы твари. А тварей надо судить. И тем более судить, если тварь отрицает свою тварность.
Впрочем, в человеке тварь сочетается с человеком. Копни – все люди твари, и нет им прощенья. Копни ещё глубже, ты сам тварь, хотя бы потому, что начал так мыслить. Начни очищение с себя, если не зассышь. Убей себя – если считаешь, что ты лучше других. Спаси от себя человечество… Шучу, но в каждой шутке есть доля шутки…
С Алёной вышло всё нелепо. Между нами трое. Она, Кайя, Халла. Как бы это объяснить. Мёртвые женщины – не мёртвые. Они живут в тебе. А ты только огрызаешься, когда тебе лезут в душу.
Мне важны только слова Алёны: «Ты же меня не бросишь?! Обещай! Ты…»
– Помолчи! Тут нечего обсуждать.
– Я…
– Давай помолчим. За кого ты меня принимаешь? – буркнул я в ответ.
Я сам себе не могу дать ответ. Я просто не знал ответа. Иногда предать значит спасти, и наоборот. Впрочем, тут тот редкий случай, когда я признаю свою вину. Я не хотел тебя ранить отговорками и молчанием. Прости…
В дорогу мы отправились спустя пару часов после этих событий. На душе дерьмово. От неё не избавиться, или хуже – избавиться, но убить её своим безучастием…
Я понимаю, что она меня ловит. Я понимаю, что пока для неё я идеал, с учётом её малолетства. И я понимаю, что её идеал – это дутая фикция. Я обычный мужик, подвернувшийся по случаю.
Я не знаю, строит ли она из себя розовую дурочку, восторгающуюся небритым, полупьяным мужланом, или в самом деле такая. В одном случае я просто скотина, что рвёт иллюзию по-живому. А по-другому и не получится, не на пикник всё же едем. Я просто инструмент и наивный дурак…
– Алёна… Я долго оттягивал этот разговор… Дальше нельзя. Надо делать расход… Давай без лишних слов. Надо и всё. Зачем я тебе? Дай мне самому спокойно сдохнуть. И без твоей помощи обойдусь…
Мы сидим на Колбаске. Лесная тропинка кроет мохнатыми лапами выше метра. Звери выше не бывают, и только люди ломают порядок. Если тропа легка, но кроет ниже метра ветками – сходи с неё. Там, где ходит зверь, человек нарвётся только на хищника…
Сходи с тропы. Иди чуть в стороне тропы. Выходи на водопой. Иди вниз течения. Именно вниз! Вода стекает в реки, озера, моря. Вниз иди по течению! Запомни, дурак!
Впрочем, в данном случае нас много. Нам пофиг. Нас ведёт дед, что разменял не… В общем много ему лет.
Алёна у меня в седле. Я отгибаю ветки, что нам мешают. Не знаю почему, но она в белом платье. Ну как в белом платье. Сером от дорожных неурядиц.
Я ей неоднократно высказывался, что её белое платье нас демаскирует. Она только хмыкала мне в ответ. Что она пыталась мне доказать? Поймите. Это лес. Видимость максимум полсотни метров. Звук топора раздается на двести метров, триста ночью. Звук «калаша» всего триста метров. Человека можно увидеть максимум с пятидесяти метров, а то и меньше в зависимости от деревьев. Кому тут может повредить белое платье. Хотя это я себя так успокаиваю.
В какой-то момент у меня совсем опустило планку. Я не горжусь собой. Я – это я. Какого тут думать. Действовать надо, тем более если слова бесполезны.
На привале. Взрезал ножом ткань. Сорвал. Кинул в яму костра. Накрыл тело своим плащом. Дал с ноги Гумусу, чтобы не смотрел куда не надо. Поднял его тушку, чтобы он не упал в костёр. Могр и Ивар отвернулись. Слушал, на русском – матерном, кто я.
Вой, дурочка, что я диктатор. Ради тебя же стараюсь. Лучше я, чем ты… Лучше ты, чем демаскировка. Не зря же я тебе зелёное платье покупал. Делов-то. А вот моя паранойя успокоилась. Зря меня не слушала…
– Ваден, ты не прав… – прошептал Гумус у костра на привале.
Я замахнулся для подзатыльника. И осёкся.
– В чём не прав?
– Я не знаю. Но неправ…
– Понял, – жевал я желваками. – Спасибо, мелкий…
Я не зверь, не отморозок, не животное. Я умею понимать. Меня не сразу отпустило. Когда отпустило, я понял хотя бы часть. Я не имел права диктовать силой правила. Не так. Не так открыто. Нельзя было так открыто спасать. Я делал это из лучших помыслов, но облажался. Нельзя спасти тех, кто не хочет спасения. Нельзя спасть тех, кто не слушает доводов разума.
