Детство - Василий Сергеевич Панфилов
Несколько часов Чиж бродил по Москве, всё больше падая духом. Когда иму говорили, што Москва большая, он в голове уложить не мог, насколько! И все либо спешат, либо такие важные, што фу ты ну ты! Не подступишься с вопросами-то.
От городовых и дворников Санька не то штобы бегал, но обходил поодаль, и как-то так получилося, што всё больше беготни да обходов было, а спрашивать толком и не у ково. Одни богато слишком выглядят, откуда им с Егоркой знаться-то!? Другие в мундирах, а перед ими Санька робел. А ну как?!
– … Егорка? – Встреченная баба, одетая просто и несколько неряшливо, визгливо рассмеялася, – Из Сенцова?! Ох, малой, из какой же дыры ты выполз!
– Из тех же ворот, што и весь народ! – Отрезал Чиж сурово и отправился прочь, постукивая ореховым батожком по булыжной мостовой. Вот же дура-баба! Смеётся ишшо!
Когда темнеть начало, Чиж вышел к странному месту. Вроде как и не лес, а деревья растут, но и рельсы для конки промеж них проложены, дорога для возков булыжная. По обеим сторонам особняки богатые, но не стык в стык стоят, лесу тоже место есть.
Пошарохался промеж деревьев и кустов, да и нашёл себе местечко для ночлега. А што? Веток наломать, в зипун закутаться, да и дать храпака! Но сперва, значица, поесть.
Пока по Москве бродил, несколько раз к реке выходил. Сам напился, да и бутылку наполнил. В котомке сухарей ржаных мало не два фунта, полфунта почти сала старово, пожелтевшево уже. Но ничево так, не протухлое! Чеснока ишшо несколько головок, луковица. Сытно и вкусно.
Поужинав, Санька выпил полбутылки воды, похлопал себя по тощему и животу, да и завалился на ветки, даже не помолясь.
Разбудили ево лучили солнышка, лупящево прямо в глаза, а пуще того упрямое насекомое, решившее избрать Санькину левую ноздрю местом для гнездования. Сев резко, он высморкал ево, а потом и повторил на всякий случай.
Задерживаться Чиж не стал. Так тока, под кустиком оставил кучку, вроде как гостинец приютившему растению. Грыз сухари и пил на ходу воду, да приставал по дороге к попадавшимся людям. Поутру всё больше простой люд попадался, а не чиновный в мундирах. Да и решимости у Саньки побольше стало. А то ведь Москва! Тут небось до снегу Егорку искать можно, если как вчера – по часу с духом собираться, штоб к чилавеку подойти.
– Иэх, малой! – Остановленный мастеровой, ненадолго призадумался и снял фуражку, вороша кудри с заметной, несмотря на молодость, сединой, – Друга ищешь?
– Да, дяденька! – Санька мало што не приплясывал перед ним, само тово не замечая, – В учение отдали, да мастер такой негодящий оказался, што сбежал.
– Н-да… А знаешь, малой! – Оживился мущщина, – Бегунки-то пусть не все, но через Хитровку проходят! Место ето поганое, но люди там разные обитают! Ты, значить, туда иди, да там и поспрошай!
Потом мущщина быстро объяснил, куда там можно суваться, а куда и ни за какие коврижки, хучь даже и медовые.
– …ручки-ножки поломают, язык отрежут, да и будут с тобой милостыню просить! – Мастеровой серьёзен, и Санька внял, опасливо сглотнув, – То-то! Ну всё, некогда мне, и так с тобой задержался!
Мастеровой убежал, а Чиж не сразу и понял, што так и не знает, где же ета Хитровка-то! Но ничо! Зная, што искать, найти можно. А язык, он тово, доведёт хучь до Киева, а хучь и до цугундера.
Добравшись до Хитровки, Санька встал чуть поодаль, притулившись спиной к стене, да всматриваясь в дома и прохожих со смесью опаски и надежды.
– Чаво стоишь-то? – Задиристо поинтересовался небрежно одетый мальчишка чуть постарше, но какой-то золотушный, одетый в самонастоящий барский сюртук, только што прямо на голое тело. Ниже были драные штаны, сквозь которые виднелся срам, а обут задира в сапоги, какие Чиж на офицерах видывал, тока што носы покоцаные. А так тюль в тюль!
– Хочу и стою! – Огрызнулся Чиж, ни разу не сцыкливый. Не бойкий, как Егорка, ето да, но и не сцыкун!
– Хочет и стоит? – Непонятно чему удивился мальчишка и так же непонятно хохотнул, – И-эх! Тетеря провинциальная! Кострома? Говор у тя больно заметный.
– Точно! – Обрадовался Санька пониманию, и тут же вывалил:
– Дружка своево ишшу! Егорка, может знаешь таково?
– Во простота, – Округлил глаза мальчишка, оглядываясь куда-то, но Чижа понесло:
– На кулачках самолучший! Да! От сапожникова ученья ишшо удрал, потому как тот пьяница и руки распускал даже в Великий Пост.
– Много тут таких, – Привычно отозвался мальчишка, но задумался, – Да ну, быть таково не может! А вдруг? Конёк и етот… тоже вроде костромской, да и… жди!
Обладатель роскошнова сюртука ловко ввинтился в толпу, сцапав по дороге недоеденный пирог из рук зазевавшегося прикащика, стукнув тово носом сапога по щиколотке. Пока тот ругался и прыгал на одной ножке под смешки зевак, Чиж ажно прикипел к стене, вытянув шею и отчаянно вглядываясь в толпу. Несколько минут спустя мальчишка, обойдя стороной уже уходящево прикащика, показался в сопровождении ково-то…
– Егорка!
* * *
Обнялись крепко, да Чиж почти тут же и расплакался. Не как бабы ревут, с воем и соплями, а так – слёзы просто текут, и всё. Эх, нюня…
… да и сам я не лучше!
– Держи! – Не глядя, шарю в кармане и протягиваю ассигнацию.
– Пятьдеся… ну, Конёк, спасибо!
Мальчишка исчезает, как и не было, а я веду Саньку к себе, крепко держа за локоть. В голове дурацкая опаска – а ну как сон? А ну как исчезнет сейчас?
Крепко, с подвывертом, щипаю себя… ай! Не сон! А худющий какой! Одни глаза остались.
– Погоди, сейчас, – Сворачиваем в обжорные ряды, и я веду к знакомым торговкам, ориентируясь по запаху, – Два с вареньем!
– Да я ел, – Начинает отнекиваться Чиж.
– И я с тобой поем!
Вроде как за компанию, он неловко принимает пирожок и аккуратно, но жадно откусывает, жмуря от удовольствия глаза. То-то! Ел он, как же. Может и ел, канешно, но больно уж худющий, как только што после зимы.
– Дружок мой, Санька! – Проглотив кусок, сообщаю торговкам, – Первеющий! Если што вдруг, так помогите, в долгу не останусь!
Пытаюсь сделать суровую физиономию, положенную первому кулачнику и плясуну Москвы, но не получается. Вот чувствую, што морда лица будто трескается от улыбки. И ето, похоже, заразно – Санька тоже улыбается дурачком малолетним, да и торговки
