Цитадель: дочь света
— Вот только не надо прикидываться глупее, чем вы есть на самом деле, — вежливо сказала я (истерика у меня закончилась). — Ника — это такая высокая красивая блондинка с голубыми глазами. Настолько красивая и настолько высокая, что с вашим обостренным чувством прекрасного вы не могли её убить.
Брови темного властелина взлетели так высоко, что даже волосы у него зашевелились.
— Поверьте, я могу убить кого угодно, — ласково улыбнулся он. — Хотите, продемонстрирую?
— Упаси Боже, — содрогнулась я. — Здесь только я и Арман. Меня убивать пока не надо, а Арман еще не показал мне мои покои.
Мне почудилось, или в глазах у Армана промелькнула искорка жизни?
— Тогда на чем основывается ваша догадка? — ласково спросил старик.
— Кем бы вы ни были, вы явно не содомит, — с удовлетворением констатировала я. — По глазам вижу, что вы любитель женщин. Поди-ка и гарем содержали в недалеком прошлом?
По деду было видно, что бурная молодость у него в далеком прошлом, но ведь немного лести еще никогда не вредило? Меня не покидало ощущение, что он не воспринимает меня всерьез, и это было мне на руку.
— А что такое «содомит»? — поинтересовался фашист.
— Мужеложец, — просветила его я. — Гомосексуалист. Голубой. Педераст. Мужчина, который испытывает нездоровое влечение к своему полу. Или к молодым юношам.
На лице фашиста отразилось неприкрытое отвращение и удивление. Боже, благословен мир, не испытавший этого порока! Я не имею в виду орков, как вы понимаете.
— Но как?! — несколько растерянно произнес он. — Как возможно удовлетворение таких желаний?
— Просветить? — поинтересовалась я.
— Не надо! — содрогнулся он. — Какая мерзость!
— Ясно, — кивнула я. — Про скотоложство я, пожалуй, промолчу.
— Про ското… — поперхнулся дед. — Из какого гнезда разврата вы прибыли?
— О-о-о! — покачала головой я. — Да вы, уважаемый, не толерантны, да-да. Так где Ника?
— Я не знаю, кто такая Ника, — пожал плечами властелин тьмы.
— Ложь, — с удовольствием сообщила ему я. — Я же все-таки Водящая Души.
Разумеется, я блефовала. Если б я могла различать, где правда, а где ложь, я уже давно бы разбогатела. Но Алехандро сказал, что Ника жива, а этот мерзкий скорпион непременно должен был наложить на неё свои желтые сморщенные лапки.
Он посмотрел на меня очень внимательно, но в гробу я видала его пронзительные взгляды. Изощренно лгать я научилась еще в детстве. Я лгала опекунам, лгала учителям, лгала психологам, лгала сокурсникам, и никто, кроме Ники, Павла и иногда Даши, не мог меня на этом поймать.
— Я говорю правду, — сказал спокойно фашист. — На этот раз. Ники больше не существует. Такой, какой вы её знаете.
— Что от неё осталось? — спросила я с ужасом.
— Что-то осталось, — с поганой ухмылкой сообщил мне дед. — Немного, поверьте мне. И если уж вы так настаиваете, я устрою вам экскурс в мой серпентарий. Когда-нибудь. Арман!
Я закрыла глаза, пытаясь справиться с нахлынувшим страхом.
Страх. Липкий, как мед. Я ненавижу мед. Тягучий, черный страх. Он пахнет как сгоревший волос, как нежилой дом, как глубокий колодец, где в глубине маслянисто плещет вода. Он кружит голову, сдавливает горло, подкашивает колени, морозит кончики пальцев. Страх — это самое мерзкое, что может быть в жизни.
Пошатываясь, я пошла за Арманом. Навстречу попадались люди, погонщики, оборотни. Я почти не видела их. Страх ослепил меня. На какой-то миг я увидела знакомое лицо и даже чуть кивнула, спокойно пойдя дальше. А потом до меня дошло. Я словно налетела с размаху на каменную стену, словно кто-то гигантским кулаком ударил меня под-дых. Дыханье перехватило, в глазах потемнело, в ушах застучало сердце. Ноги каким-то непостижимым образом несли меня дальше, но я их не чувствовала. О Господь Всемогущий! За что?
