Ванька 9 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич
— Заперли…
— Думают — сбежим…
— Только они нас и видели… — неслось из каждого закутка трюма.
— В Тулон нас дальше, — поделился со мной информацией знакомый солдат. — Один морячок мне так сказал.
Надо заметить, что команда судна, что нас перевозила, относилась к нам хорошо. Даже сыр и бутылки с вином сверху к нам в трюм попадали. Что спросишь, они, если знали — отвечали.
Глава 13
Глава 13 Левой, левой, левой…
Морячок не обманул. Впрочем, зачем ему нас обманывать?
Тулон.
Ничем для нас не хуже другого места…
Лагерь, куда нас доставили, был окружен высокой стеной. Сверху, ещё и предусмотрительно, её колючей проволокой обтянули.
— Боятся, что сбежим… — кивая на проволоку, частенько говорили новые жители лагеря — привезенные из Африки русские солдаты.
— Всё равно сбежим, — таков, как правило, был ответ говорящему.
В лагере нас первым делом переодели. Мы скинули своё тряпьё, помылись, получили форму французского пехотинца. Не новую, уже ношенную, но чистую и заштопанную. На ноги — ботинки, на сапогах Франция для своих защитников из батальонов смерти решила сэкономить.
— У царя-батюшки в сапогах щеголяли, а сейчас — в тряпках, — шутили солдаты, демонстрируя друг другу свои обмотки.
Каски нам не выдали, от пуль и осколков наши головы теперь должны кепи защищать.
— Да уж… — ворчали мои сослуживцы. К каскам они привыкли и считали их вещами, весьма нужными.
Винтовками нас обещали вооружить только перед отправкой на фронт, а пока мы так, без всего, маршировали.
Маршировали. Маршировали. Маршировали с утра до вечера.
Прививали таким образом нам дисциплину и послушание.
— Э-раз, э-раз, э-раз, два, три! Э-раз, э-раз, э-раз, два, три! — под левую ногу командовали унтера.
Меня никто ни в какой госпиталь работать не отправил. Погон мой был девственно чист — рядовой я в настоящее время, а не доктор.
— Левой! Левой! Левой!
Кстати, почему — левой? Почему, именно с левой ноги шаг в строю начинается?
Причем, ходить с левой — традиция давняя, не только сейчас она появилась.
Я маршировал и рассуждал про себя, больше-то всё равно делать было нечего.
Правя нога у человека — более сильная, опорная…
В то же время, левая нога считается «плохой». В селе у Федора, когда я там жил, на крыльцо дома, где жили родственники или друзья, первой надо было ступать правой ногой, а не левой. Солдат же в строю — с левой ходит.
Этолийские и платейские солдаты обували только левую ногу, так я из военной истории помню, которую нам в академии читали. Это позволяло легче ходить по грязи, которая не редка на поле боя. Так воин более устойчив, меньше шансов у него поскользнуться. Вот с левой они вперёд и двигались.
Ну, а когда начали в строю биться? В Древнем Египте или в Риме? Шит — в левой руке, меч или копьё — в правой. Если в шеренгу выстраивались, щит одного солдата накладывался краешком на шит другого солдата. Когда своим строем врага трамбовали, дружно шаг делали ногой со стороны шита — левой. Затем правой ногой шагали и оружием при этом били. Тут всё, вроде, механикой боя обосновано, но сейчас-то мы мечами не рубимся…
— Левой! Левой! Левой! — продолжал командовать наш унтер.
Сейчас — стреляем… Тут, опять же, первый шаг левой обоснован. Левой шагаешь, корпус свой поворачиваешь и так удобнее стрелять. Плюс и мишень из тебя становится меньше…
Мысли мои текли размеренно, команды унтера им не мешали.
Впрочем, если я ещё недельку так пошагаю, то и думать начну на раз, два, три… Вернее, не думать, а боевой машиной стану… Бездумной.
— Э-раз, э-раз, э-раз, два, три! — надрывался унтер. Кстати, уже немного и похрипывал. Поори-ка так день за днём…
Тут мысль моя чуть в сторону прыгнула. В сторону и вверх.
Так, а на коня с какой стороны садятся? С левой. Хотя, лошади-то какая разница…
— Стой! — гаркнул унтер.
Сбил меня с мысли. Так я про лошадь ничего не успел додумать.
Скомандовали нам стоять, мы и стоим…
Стояли минут двадцать не меньше. Что там такое случилось? Война кончилась? Сейчас всех нас по домам распустят?
Где там…
На плац вышел французский офицер в сопровождении нескольких наших и нам было объявлено, что уже сегодня вечером мы отправляемся на фронт.
Вот обрадовали!
Солдаты в строю запереглядывались, кто-то и матерок пустил.
Ещё объявили, что оружие нам пока не выдадут.
А, когда? Уже в окопах? Или — у германцев мы его должны отнять?
Впрочем, ни я, ни многие, до фронта и не думали добраться. В голове я держал — дорогой дезертировать, а там и через Швейцарию домой податься.
С первого дня в Тулоне я начал сухари сушить. На каждом приеме пищи, сколько мог кусков хлеба в карманы пихал, а затем их в свой ранец прятал. Ранцы-то нам выдали, в отличие от винтовок.
Я заметил, что и другие так же делали — в дорогу хлебушек запасали.
Ложка у меня имеется, вот, ещё бы нож…
Ну, деньги, опять же, не помешают, но их нам никто не платил и под ногами в лагере они не валялись.
Золотых своих зверьков я ни в коем случае продавать не собирался. Они мне дороже всяких рублей и франков.
Так, а это что?
На земле передо мной лежал большущий гвоздь. Как он тут оказался?
Я быстро нагнулся, схватил находку и спрятал её в карман. Гвоздь — неплохое оружие. В Японии учитель с гвоздём чудеса творил. Ну, я тоже кое-что умею…
Глава 14
Глава 14 Африканский сон и побег
Ближе к вечеру мы уже собрались, сложили в ранцы своё скудное имущество, приготовились покинуть место нашего расположения, но тут у французов что-то поменялось и нам дали отбой.
Кстати, у них так часто планы не осуществляются. То — одно, то — другое, не понос, так золотуха.
Сегодня ещё здесь, в тулонском лагере мы будем ночевать.
А, когда на фронт повезут?
Повезут. Когда надо будет. Не вашего ума это дело…
Таков был ответ.
Ну, ладно. Я принялся свой найденный гвоздь острить — нашлось у меня занятие. Ручку у заточки не стал мастерить. Найдут её у меня — можно и отговориться, что это просто гвоздь, пусть и острый, а если у гвоздя тупой конец тряпьем обмотан будет — эта моя приспособа уже на оружие похожа.
Соседи на меня искоса поглядывали и завидовали. Каждому хотелось такой гвоздь иметь.
На ужин нам дали опять же, как в Африке, фасоль, но хоть не с верблюжатиной. У самих французов сейчас с продуктами питания плохо, нас же, вообще, они кормят по остаточному принципу.
Даже солдатские котелки нам не положены. Фасоль эту нам дают в жестяных тазах. Таз — на десять человек. Садись вокруг него и хлебай. У французских солдат, я это ещё на фронте видел, котелок на две части делится — под первое и под второе. Удобно, ничего не скажешь…
Наверное, из-за этой фасоли, ночью мне африканский сон приснился. Алжирский. Стою я у барака и вижу, как часовой, покинув свой пост бежит к караульному помещению. Ещё и орет что-то во весь голос. Что такое? Поднимаю глаза повыше — на наш лагерь тёмное облако надвигается. Из песка до самого неба. Момент, и солнца уже не видно, а облако всё больше и больше становится. Самум! Я поворачиваюсь и тороплюсь в бараке спрятаться, а ветер сечет меня раскаленным песком. Песок проникает мне под одежду, попадает в уши, в глаза, хоть я и к самуму спиной нахожусь. Нет от него никакого спасения. Вбегаю в барак, хватаю своё полотенце и заматываю себе голову. Хоть как-то дышать после этого можно. За стенами барака всё свистит, что-то трещит, ломается, вот-вот крышу нашего барака снесёт. Через щели в стенах в барак наносит какой-то мусор, стебли сухой травы, песок… Сейчас я этого не вижу, но самум — не первый раз и после него в бараке требуется уборка. После самума в моем сне начался ливень. На меня и товарищей текла вода с давным-давно прохудившейся крыши. Её никто не ремонтирует — русским рабам и так сойдёт…
