Сергей Калашников - Своё никому не отдам

— Девка прибёгла чернявая, говорит коряво, но что точно поняли — к царевичу просится.

— Проводи её к нам, — Гриша уже утомился выслушивать про пряжи и нитки.

Черноглазая девчонка, назвалась Зухрой и передала просьбу Натальи отправить к ней в Берестово карету, чтобы она с Федотом съездила на ней в город. Ну-ну! Это он что, недостаточно взрослым ей показался?! Стоп! Он же взрослый, и думать должен по-взрослому. Пускай едут. А он верхами да напрямки тоже туда явится и поглядит, что это они затеяли.

— Прикажите закладывать, Никифор Никонович. А девица эта пускай тоже едет с кучером и дорогу показывает.

Сам же неспешно отобедал, обстоятельно с великим тщанием собрался и уехал верхом. Один, без спутников. Он уже взрослый, а на Ендрике не шалят по дорогам.

Почему не шалят? А вот впереди казачий разъезд подъехал к развилке и остановился. Ждут, когда одинокий путник приблизится. И на него посматривают, и по сторонам озираться не забывают. По одежде признали, в нем человека знатного, однако спрашивают, как положено.

— Кто таков, Ваше Благородие? Откуда и куда следуешь?

— Григорий, сын Ивана Даниловича, государя нашего. Из терема своего еду в город по делам.

— А почто один, без свиты?

— В этих местах спокойно, а дорога тут прямая и не дальняя, не собьюсь.

— Уж не обессудь, Ваша Высокка, а только Никандр с Фролом проводят тебя до места, — усатый, возрастом старший остальных, хмыкнул в кулак. — Служба у нас такая.

И ведь ничего не возразишь. Куда денешься, коли служба у человека. Кивнул благодарно, и дальше поехал. Рысью тут часа за три добраться можно.

Верховые не отставали и с разговорами не лезли. Оставались за спиной перелески и поля, деревни и речушки. Телеги встречались — обычное дело. Не о чем разговаривать. Жатва ещё не началась, и рожь за обочинами дороги волновалась, колеблемая заметным ветерком. Потом открылся вид на бухту, и приблизились избы стрелецкой слободы. Вот тут-то, окинув взором панораму разбросанного по берегам города, Гриц и сообразил, что не знает, куда он едет. Где здесь искать Наталью и Федота?

Остановился на пригорке, съехав немного в сторону от езжего пути и принялся всматриваться в открывшийся вид. В воинском поселении основное место занимали огороды. Это понятно — рожь и овес входят в довольствие, так что пахать поля служивым не приходится, но участки под картофелем и свёклой велики. Избы здесь рубленые, обычные — на четыре стены с невысокими просторными крылечками, покрытыми, как и дома, берестяными крышами. Среди дворовых построек угадываются хлевы и конюшни, но если помещения для коров встречаются сплошь и рядом, то лошади у стрельцов — редкость. Бани, дровяники. Невольно пересчитал дымовые трубы жилых строений — чуть более сотни вышло. Дальше, лепясь к заливу, идут узкие полоски наделов горожан, обратившись одной из коротких сторон к воде, а второй — на улицу, которая обегает берег петлёй.

Казаки, пока он глазел, подъехали и встали с двух сторон от него бок о бок.

— Почто остановился, Ваша Высокка? — молвил тот, что годами старше.

— Смекнуть не могу, как разыскать свою карету. Она должна быть уже здесь, а куда дальше поехала — ума не приложу.

Казаки переглянулись и ничего не сказали. Так что продолжил осмотр местности, благо, видно отсюда многое. За дорогой, на которую со стороны моря выходили ворота жилищ горожан, простиралась луговина, не слишком, впрочем, просторная, ограниченная крутым каменистым откосом. Трава там росла неважно, и уничтожалась козами, которых как раз сейчас хозяйки загоняли домой. Стрелецкая слобода, раскинувшаяся выше, явно располагала существенно лучшими почвами, чем и пользовалась служивые и их домочадцы, а остальные обыватели могли позволить себе от силы несколько грядок, да десяток ягодных кустов. Зато подсобных построек в их домовладениях было заметно больше. Видимо — мастерские. Да и рядом с воротами прямо на улицу выходили дверями явно торговые строения. Лавки, лабазы, прилавки — у кого что.

— Так Ваша Высокка! А в карете той кучер ведь был. Куда он мог завернуть? Не иначе к трактиру подался, — бездействие смущает казаков, вот они и проявляют нетерпение. А от слободских домов в их сторону направляется полдесятка стрельцов с пищалями и бердышами. Видно даже дымки тлеющих фитилей.

— Так седоки в карете были. Князь Берестовский и дама при нём. А куда они направились — ума не приложу.

— Если с дамой, то не иначе, как в трактир. Чтобы, стало быть, в нумерах остановиться.

Гриц почуял, как в нём поднялась ярость. И ревность. И обида. Встепенулся так, что лошадь под ним, почуяв видно, запереступала ногами.

— Ты чё, Высокка?! Твоя чёль, дама?

От этих слов кровь ещё пуще ударила в голову и захотелось терзать. Вцепился обеими руками в луку седла и прикрыл глаза. Нельзя в таких чувствах ни действовать, ни говорить. Слышал, как приблизились стрельцы, как их командир заговорил с казаками.

— Чего забыли здесь, вольное воинство?

— Урядник, вот, велел сопроводить мальца. Видать, что из благородных, но, кажись не в себе маленько. Царевичем назвался. Ехал сюда, а потом встал, как вкопанный, и давай серчать. По всему выходит, что князь Берестовский девку у него свёл.

Послышались смешки, однако, вопрошавший ответил серьёзно:

— Есть такой князь на Ендрике, недалече живёт в аккурат с конца весны. И царевич есть, да про то и ты ведаешь. Его карета ещё перед полуднем проезжала сегодня в город.

— Так, коли про карету не соврал, значит и про то, что царевич, может быть правда, — в голосе казака слышно сомнение. — Слышь, Высокка, так ты и впрямь, чтоль, сынок Ивана Данилыча?

Не открывая глаз, Гриша кивнул. Смех поднялся откуда-то из глубины его организма и просился наружу, соперничая с яростью и обидой. Особенно озадачили его слова: «девку свёл». Такое не про Наташку сказано, это точно. Это она может свести. Кого надо и откуда угодно. С ума — определённо. И ещё стыдно стало за дурную ревность. Что это его вдруг так растаскало?

Приоткрыл глаза. По бокам, как и прежде, верховые казаки. Спереди стрельцы. Справа из лесочка ещё воинское подразделение приближается. С десяток солдат с фузеями. Цепью идут, но не широко. Пытаются держать строй, отчего концы шеренги заметно отклонились и вправо и влево. Траву топчут, а стрельцы смотрят на них и страдают. Наверное — чей-то покос. Конечно, кто ещё эти места выкашивает!? Казаки тоже смотрят на это дело и морщатся. Однако — молчат все.

— Девка та раны умело зашивает, — вдруг выпалил Гриц ни с того ни с сего. Хотя, почему ни с сего? Дошло, наконец, до него, тупицы петушистого, что Наталка Федотку повезла к отцу своему — настоящему опытному по науке обученному лекарю. Видно, не понадеялась на собственный опыт. И на искусство Милены.

— Да ты чо! — это стрелецкий старшой спросил. Или подначил? Вот слышна в голосе его какая-то подковырка.

Гриша распустил плетёный поясок и задрал рубаху с правого бока, где видны следы стежков через свежий ещё шрам.

Сначала Никандрова коня стрельцы аккуратно отвели в сторону, а потом к месту, с которого под Гришину подмышку было удобно смотреть, началось паломничество. Забавно было видеть, как и возрастные усачи, и юнцы считанными годами старше царевича подходили и осматривали шрам на боку. Вот она, скука службы! Любое развлечение вызывает интерес.

— Это когда тебя? — спросил молодой пехотный унтер, что привёл патруль регуляров.

— В начале лета. После Купалы косил уже.

— Так сказал бы, что знахарка в карете ехала, — командир стрельцов досадливо махнул рукой. — Куда они, кроме, как к Филиппу могли податься? Щщас, проводят тебя. Царевич.

На свист стрелецкого старшого откуда-то из-за ближних изб выскочил полудесяток конных, и через пару минут Григория уже провожали к дому врача. Казаки, сдав сопровождаемого, уехали обратно, регуляры двинулись влево, а пешие стрельцы загасили фитили своих пищалей и вернулись к крайней избе слободы, что стоит у самой дороги. Гриц ехал шагом и переживал за свою несообразительность. Ведь взревновал, и от этого начал глупости творить. Ладно, хоть немного успел. Натворить.

Дорога провела их кавалькаду мимо ряда подворий, теснившихся слева, и завернула за откос. Картина изменилась. Церковка впереди обозначилась с пустым пространством перед ней. Что-то вроде площади, вокруг которой выстроились уже не избы, а дома именитых горожан. Самый большой, наверное, наместника тутошного. Да и другие не маленькие. Одиннадцать ворот насчитал и ещё три проулочка в разные стороны. Много дальше на скалистом мысу видны крепостные сооружения. Земляные редуты с четырьмя пушками, длинные деревянные казармы и небольшая каменная цитадель. На другой стороне залива тоже угадываются редуты — тут берега сближаются и расстояние между берегами невелико. Ядро добросить можно.