Детство - Василий Сергеевич Панфилов
На той неделе ещё оголец знакомый всучил мне за полтину марганца, мало не два фунта. Клялся-божился, што не ворованное! То есть сам он не воровал, а так оно канешно! В карты вроде как выиграл, а куда пристроить, и не знал. Ево как краситель используют, ну и ещё куда-то.
Я взял было по дурости, потому как помнил, што из марганца бомбочки световые можно делать. Вспышки, как у фотографов. Потом только опамятовался, што вспышки, ето магний!
А марганец, ето другое! От дрисни всё больше, но сколько там надо? Так и стояла крынка под нарами без толку.
В голове появилась картинка, будто незнакомый усатый мужчина (но я точно знаю, што ето мой отец) насыпает на толстую деревяху немного марганца, а потом наливает глицерина. Вж-жух! Вспышка, и почти двухдюймовая доска проедена огнём насквозь.
Глицерина много не надо, ево хоть в аптеке можно найти, хоть в пивоварнях иль пивных. Шапка в пиве откуда? Плотная такая, да густая? То-то! Бывает, што и нормальное пиво, но ето только в ресторациях, простой люд таково пива и не знает.
Подскочив, глянул на часы. Нормально! Вбив ноги в сапоги, и накинув верхнюю одёжку, отсыпал марганца в бумажку и поспешил к Льву Лазаревичу.
– Егор! – С деланной приветливостью улыбнулась мне супруга аптекаря, – Здравствуй! Ты к Льву Лазаревичу играть пришёл?
– Здравствуйте, Ида Гершелевна! Нет, не севодня. В аптеку попросили сбегать, – И зачитываю список. Снова лишние траты! Но откуда-то помню, што на етом фоне глицерин должен затеряться.
В одном из соседних переулков нашёл сырую деревяху, да и насыпал марганца. Как там отец показывал, из прошлой жизни который? Углубление теперь в кучке марганца, и в ето углубление глицерина… Вязкая маслянистая жидкость пролилась на положенное место и… ничево. А потом ка-ак вжж-жух! И насквозь! Даже выронить деревяху не успел.
Чувствую, как губы сами растягиваются в счастливой улыбке. Так-то, тётушка Вольдемарова, я иду!
Ну, с богом! Руки-ноги потряхивает, но голова ясная, злая, решимости хоть отбавляй. Сняв с плеч узел, выкладываю из нево заранее снаряженные мешочки с марганцем и отдельно – бутыль с глицерином и глиняные стакашки.
Стакашки наземь, и набулькиваю в каждый глицерина. Набулькать, потом заготовленные вощёные бумажки поверху, да воском залепить. Аккуратненько в мешочки… и затянуть потуже – так, штоб не шелохнулися до поры.
Открыть часы… рано, с полчаса ещё переждать надобно. Как раз то время, когда рабочий люд начнёт появляться на улицах. Тюль в тюль хватит, штоб сперва отбежать подальше, а потом не маячить одному на пустых улицах.
Всё вроде опробовано, а нервничаю так, што ой! Хотя загодя всё придумал и продумал. Марганцовка ета ко мне через десятые руки дошла, глицерин тоже легко достать. Стакашки ети из глины пережженной, тоже.
В кабаках – из тех, што подешевше, таких валом, специально для любителей «дёшево и сердито». Тех, кто любит стопки об пол жахать, а платить за ту блажь лишние деньги неохота. Даже не покупал, а так – зашёл несколько раз, покрутился, да и вынес под одёжкой несколько штук. Цена им такая грошовая, што даже и не следят.
Кидать пробовал тоже. Не так, канешно, а песком набивал и водой заливал – руку штоб натренировать.
С вечера здесь переминаюсь. Не у самово особняка, а поодаль. Мясницкая улица здесь аккурат к Садовому кольцу и выходит. Деревья и кустарник вырубают потихонечку под рельсы для конки и трамваев, но пока ещё ничево, есть где спрятаться!
Снова часы… как же медленно идут стрелки! Две минуты! Закрыв крышку, выставляю осторожненько мешочки один к одному, как солдат в походной колонне.
Вдох, выдох… беру за длинные завязки мешка и раскручиваю над головой. Раз, два, три… выпустить! Невидимый в ночной тьме, мешочек полетел в сторону дома по широкой дуге.
Следующий! Раз, два, три… выпустить! И так пятнадцать раз.
А теперь – заключительный аккорд. Достал берестяную коробочку со смесью нюхательного табака и перца, да и тряхнул щедро. И тикать!
Руки в ноги, но не галопом, а так, будто опаздываю куда на работу. И ещё два туеска с перцем и табаком. Всё!
Сердце колотится, но погони не слышу, как и разгорающевося пожара. Неужто зря всё?! Чуть не на полверсты отойти успел, как услышал звук пожарново колокола, и губы сами раздвинулись в злой улыбке.
– Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить[77]!
* * *
В окно кухни што-то мягко ударилось, отскочив назад, и сонная прислуга, отчаянно зевая у плиты, лениво повернулась на шум.
– Ето кто тута, – Она сделала несколько шагов и прислонилась к стеклу лбом, выставив сбоку от лица ладони, – Митька, ты? Вот я…
Но тут под окном зашипело и полыхнуло резким пламенем, отчево немолодая кухарка резко отшатнулася назад, едва удержавшись на толстых ногах. Несколько секунд она открывала и закрывала рот, и потом решительно завопила:
– Пожар!
Большой особняк поднимался нехотя. На улице, перед окном кухни, маячил дворник, запоздало втаптывая поджиг в грязь. Кухарка, открыв окно и перевалившись наружу, шумно делилась с ним своими переживаниями.
– Чуть серце в пятки не провалилося! Думала – всё, последний час настал!
На втором этаже медленно просыпалась хозяйка дома, сильно раздражённая несвоевременной побудкой.
– Поджечь пытались, Анна Ивановна, – Доложила запыхавшаяся молоденькая горничная, успевшая сбегать вниз и узнать детали происшествия.
– Пытались и пытались, – Ворчливо сказала женщина, уже накинувшая халат, – а шуму! Впрочем, правильно.
– Дымом всё равно пахнет, – Принюхалась девушка, на что хозяйка только рукой махнула.
Внезапно потолок потемнел, и через секунду на кровать свалился огненный комок, отчего та мигом и вспыхнула. Комнату наполнил дым и огонь, и женщины, отчаянно визжа, выскочили наружу.
– Шкатулка! – Почти тут же опомнилась Анна Ивановна, хватая горничную за руку и вталкивая в комнату, – Живо! Малахитовая, на трюмо!
Отчаянно всплеснув руками, девушка остановилась было в дверях, но сильный толчок в спину бросил её в глубину комнаты.
– Живо, дрянь! С жёлтым билетом на улицы пойдёшь!
Почти тут же внутри что-то полыхнуло, и в комнату провалились потолочные балки, загородив дверь. Анна Ивановна, завизжав, отскочила, прижав руки к пышной, но изрядно увядшей груди.
– Шкатулка, – Простонала она, – почти на пятьдесят тысяч драгоценностей!
– Так вы говорите, сперва от окна что-то отлетело, а потом с чердака огонь пошёл?
Полицейский офицер, приехавший едва ли не с
