Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

Елена чувствовала себя как на берегу теплого моря в безветренный день. Спокойная нежность, мягкое доверие… Ничего похожего на жесткую, временами яростную страсть, которую пробуждала Флесса. И притом нельзя сказать, что «хуже» или «лучше». По-иному, и это по-настоящему будоражило. Так же как и понимание, что решаться уже не нужно, все решено.

— О, Господи, — выдохнула Дессоль. — Нельзя же быть настолько робкой… От мужчины ждут большей настойчивости!

Елена аж вздрогнула и чуть не оглянулась в поисках некоего мужчины, затем поняла, что баронесса имеет в виду ее — то есть Хель — образ. Ну да… Мужские штаны, мужская самостоятельность… и все остальное тоже должно соответствовать.

На мгновение Елена и в самом деле почувствовала себя жестким, суровым бретером, который с утра резал ногу до кости, вычерпывая гной, затем пил с боевым спутником, после, как положено истинному бойцу, изощрялся в воинских навыках. А напоследок устроил хорошую драку, поколотив неприятелей. Страсть и желание повелевать ударили в голову, лекарка прикусила мочку уха баронессы, чуть ли не до крови, опустила руки на бедра, крепко сжав. Дессоль слабо пискнула, тяжко задышала, и Елена опомнилась. Нежным, но уверенным движением она повернула Дессоль боком к себе, чтобы не тревожить живот, и наконец, поцеловала. По-настоящему, лицом к лицу, закрыв глаза, чтобы целиком отдаться ощущениям. Ощущения… порадовали. Хотя юная баронесса старалась казаться искушенной и порочной, опыта у нее не имелось ни на грош. Судя по всему, супружеская постель баронов была стылой и скучной. Зато желания и природной чувственности — опять же мягкой, однако настойчивой, как прилив — у Дессоль хватало с избытком.

— Твой муж — глупец, — выдохнула Елена прямо в ухо баронессе и сама же лишила ту возможности говорить новым поцелуем. Впрочем, ответных слов у девушки все равно не нашлось, только частое, прерывистое дыхание. Она обнимала старшую подругу и будто никак не могла решить, что лучше, обхватить плечи либо талию.

— Но я ему благодарна за это, — прошептала Елена, развязывая узел импровизированного платья из куска ткани. Не терпелось посмотреть, что за чудо ювелирного промысла надела под сорочку Дессоль.

Она боялась, что поутру Дессоль опять расплачется и будет горевать, расставаясь на несколько дней. Однако все вышло наоборот, баронесса порхала бабочкой (с поправкой на естественную помеху в виде живота) и не теряла приподнятого настроения. Когда Елена заикнулась про платье, повторилась вчерашняя сцена, только наоборот — теперь лекарку превратили в манекен для примерок. Дессоль готова была одеть ее словно куколку (в своем понимании красивого) в собственные платья (то, что попроще, разумеется), и Елене пришлось использовать все запасы такта и выдержки, чтобы мягко отбояриться. Учитывая, что глоссатор выдал ей платежную гарантию, женщина твердо вознамерилась заказать собственное платье. Только свое, а не с чужого плеча, пусть и безупречно ушитое. Дессоль немного попечалилась, но затем указала, где в Пайте хорошие швейные мастера. Туда Елена и направилась перед большим вояжем за город, о котором заранее договорилась с Насильником.

Достаточно быстро выяснилось, что насчет «заказать» женщина с Земли поспешила. Раньше Елена покупала готовую одежду, которую в лучшем случае лишь немного перешивали под ее фигуру. Сейчас же… Кажется, весь город уже знал о предстоящем мероприятии, собирался туда непосредственно или по крайней мере соучаствовал. Все, кто хоть как-то владел иголкой и ножницами, были завалены неотложной работой и даже гарантированная оплата не помогала. Дело шло к тому, что придется лезть в гардероб Дессоль.

Для порядка Елена решила зайти в последнюю лавочку на длинной улице швейных мастеров. Двухэтажный домик выглядел бедненько и чистенько. У хозяев не хватало денег на дорогую покраску, резные ставни и тем более на стеклянные окна. Однако все было отскоблено, отмыто и выметено. Елена позвонила в колокольчик, хотя без особой надежды.

Внутри оказалось так же чисто, аккуратно и очень организованно. Швейная мастерская была не традиционным образованием «мастер плюс семья и ученики», а скорее артелью из примерно десятка женщин возрастом от тридцати и далее. Все они производили впечатление людей, которых жизнь била жестоко и долго, пока те не собрались в слаженную коммуну или банду, где каждый хлебнул лиха и держится за других, потому что так легче выживать. Руководила собранием женщина средних лет с цепким и внимательным взглядом, который должен был бы вселять тревогу и заставлять напрячься, но удивительным образом не заставлял. По манере поведения и выговору Елена предположила бы, что начальница швейного цеха занималась чем-то бухгалтерским, долго жила в столице, а новое ремесло освоила недавно. Однако лекарка оставила догадки при себе.

Дело пошло удивительно споро и эффективно. Артель, судя по всему, работала не так давно, уже вышла из стадии борьбы за существование, однако до преуспевания оставалось еще далеко. Поэтому необычный заказ был принят без вопросов, оперативно и деловито. Если швеи чему то и удивились, то удивление оставили при себе, тем более, что поручение Ульпиана гарантировало платеж. Два золотых за работу, один за хорошую ткань и еще половина за нестандартный фасон, срочность и пошив без ежедневной примерки-подгонки… Это было дорого, на уровне хорошего костюма зажиточного горожанина, отделанного не-господским мехом или драгоценными пуговицами. Хотя, разумеется, никакого сравнения с «выходными» платьями Дессоль, чья цена стартовала от десяти золотых. Стоимость гарантировала внимание к заказчику, и Елене понравилось, как ловко начальница балансирует между предупредительностью и достоинством. Понравились и мастерицы, которые дружно, со знанием дела обсуждали необычную задачу, притом на равных, как свободные, но уважающие друг друга люди. Ничего похожего на типичную автократию рядового цеха или мастерской, где слово хозяина было волей господней. Хотя… при всей симпатии, Елена никак не могла отделаться от ощущения, что случись (вдруг!) какой-нибудь конфликт, артельщицы быстро и тихо, без всякой рефлексии зарежут ее ножницами, а потом аккуратно закопают в садике на заднем дворе под живописным кустом.

Она хотела покончить с делом побыстрее, но пока утрясли все технические нюансы, оформили заказ, договорились о первой примерке — полдня минуло, как свинья чавкнула. Пришлось поторапливаться. Заждавшийся у городских ворот Насильник укоризненно покачал головой и молча протянул поводья одной из двух лошадей, которых он по елениной просьбе взял «напрокат». Искупитель на памяти Елены впервые сел верхом — надо полагать, для скорости передвижения, и держался удивительно ловко. Копье он положил поперек седла и походил на гимнаста с шестом, тем более, что правил конем без шпор, одними лишь голыми пятками. Если бы у Елены оставались какие-то сомнения насчет дворянского и военного прошлого Насильника, сейчас они развеялись бы окончательно.

Подступал вечер, но по-летнему затянутый, до заката оставалось далеко. Елена вздохнула спокойно, оставив позади шумный, грязный и опасный Пайт-Сокхайлхей. Приятно было вдохнуть полной грудью чистый воздух, он после газообразной субстанции города пьянил как хорошее вино. Когда отвратительный пригород остался позади, вокруг широко раскинулся ковер сплошной зелени — трава, деревья, поля. Полей было много, обилие хлебных кустов (или как правильно именовались всходы — Елена не знала) внушало оптимизм насчет урожая. Красоту и пасторальность окружающего мира отчасти портили дымы. Их значительно поубавилось, однако женщина насчитала с полдесятка — мрачное напоминание о продолжавшейся мукомольной войне.

Трясясь в седле, Елена впервые задумалась: а каково это жить, пребывая в рабстве у природы? Когда ты, будучи арендатором или даже крепостным, не властен над своей судьбой? Можешь хоть жилы вырвать, убиться на безысходно тяжелой работе, но все это ничего не значит по сравнению с капризом погоды. Много дождей, мало дождей, холодная зима, теплая малоснежная зима, нашествие вредителей, феодальная усобица, выжигающая посевы… да что угодно вплоть до обычного истощения почвы — и все. Настолько «все», что однолетний голод или несчастье в масштабах отдельной провинции бедствием вообще не считались — ну, бывает, что тут поделать…