Алексей Кулаков - Великий князь
– Авдотье.
Сделав крохотную паузу, государь Московский продолжил инструктировать оживающего прямо на глазах ближника:
– Запоминай, кто и как к тебе станет относиться, подробно записывай. Если подойдут с какими-нибудь предложениями – не отказывай, обещайся поразмыслить. В разговорах выказывай тень обиды на меня, потому что это я повелел набирать в постельничие литвинов, ты же о нежелательности этого неоднократно упреждал. Месяца через два после рождения твоего первенца Авдотья умолит меня снять опалу и вернуть тебе прежнее место и чин. Все ли ты понял?
– Все, государь!..
Наблюдая, как шкатулка с браслетом исчезает за отворотом боярского кафтана, царственный даритель выказал легкое недовольство:
– Гм. Уж не радость ли я вижу на твоем челе?
Мгновенно осунувшись и вернув на лицо выражение печальной угрюмости и полной покорности судьбе, мужчина скромно потупился:
– Как можно, государь…
Поглядев на руки, напоминающие двуцветные флажки, молодой Рюрикович досадливо поморщился. Вытянул из левого рукава белый платок и принялся аккуратно оттирать с кожи смесь глицерина и морковного сока, жалея, что нельзя так же просто убрать с кожи уродливые язвы химических ожогов. Впрочем, не сахарный, не растает!.. До возка точно дотерпит, а пока можно просто унять ноющую боль.
– Филька.
Левый в ряду конвоир-десятник бесшумно шагнул вперед и слегка поклонился:
– Уже проговорился, государь. Пока только приятелю из седьмой сотни, но до отъезда еще с двумя знакомцами из шляхтичей языком зацеплюсь.
– Можно ли им доверять в этом деле?
– Да, государь, – всем болтать о покушении не будут, но кому надо обязательно донесут.
Учитывая, что «кому надо» служили в недавно набранных полках постельничей стражи и все свои надежды на лучшую жизнь связывали с великим князем Димитрией Иоанновичем – столь тревожная новость их должна была изрядно огорчить. А еще заставить преисполниться злобы на неведомых, но явно очень подлых заговорщиков. Пока неведомых…
– Минька?
Место первого десятника тут же занял второй:
– Шепнул сынку подскарбия Воловича, исполняя наш с ним уговор…
Вытащив из-за пазухи пухлый кошель с серебром, постельничий сторож с гордым видом добавил к нему небольшую калиту, весьма характерно звякнувшую золотыми монетками:
– …и князю Андрею Вишневецкому. Этот сам ко мне подошел… Ну я и продался ему на тех же условиях, что и Воловичам.
Сложив и убрав платок обратно в рукав, венценосный притворщик милостиво кивнул удачливому охранителю его бренного тела: мало того, что тот запустил еще одну версию слуха про его резко пошатнувшееся самочувствие, так еще и золотом (вдобавок к серебру!) разжился. Плюс, благодаря «предательству» десятника, появились дополнительные способы воздействия на старшую ветвь рода князей Вишневецких, тяготевшую к польской короне. Ну а раз так… Негодные ветви, бывает, и отсекают, чтобы не мешали дереву расти.
– Хвалю.
У многоопытного десятника от государевой милости и ласки невольно проступил легкий румянец. Опять же – если с Вишневецкими все сладится, то у него в кошеле не только талеры, но и цехины начнут звенеть! Конечно, половина благодарностей исчезнет в жадных руках особого казначейского дьячка, но и оставшегося будет более чем достаточно – не только ему и детям, даже внукам-правнукам останется!..
– Держите его… Терпи, Петр Лукич.
Ничего не понявший боярин только и успел, что открыть рот для уточняющего вопроса, как в голове зашумело, отдалось горячей сыростью в носу и напоследок резануло болью в глазах. Да такой, словно в них плеснули кипятком!.. Мгновение-другое, и дюжие постельничие сторожа подхватили бывшего-будущего командира под белы рученьки, вытаскивая на подгибающихся ногах за дверь, где набившиеся в Приемную придворные смогли без помех полюбоваться на текущие из его ноздрей струйки крови, опухшее и вроде как посиневшее лицо, и в особенности на глаза, красные от лопнувших сосудиков. Тяжек гнев правителя, ох тяжек!!! Поэтому совсем не удивительно, что родовитые зеваки почли за лучшее исчезнуть, в ожидании того славного… гм, вернее, печального мгновения, когда Великий князь Литовский отъедет из Вильно в Москву.
– Государь?..
Наивернейший и наипреданнейший слуга Михаил Салтыков нашел своего повелителя в Опочивальне, взирающим через окно на суету дворни. Огляделся в покоях, невольно цепляясь взглядом за прямоугольник примятого ворса на персидском ковре – там, где еще вчера стояло стальное хранилище с хитроумными замками…
– Возок подан, государь.
Не отвлекаясь от разглядывания санного обоза, в который погрузили все, что можно (включая большую часть великокняжеской казны и его библиотеку), и даже часть того, что вроде бы и нельзя (ну вот зачем брать с собой дрова?), Дмитрий едва заметно кивнул. Затем вздохнул, словно бы прощаясь до срока с Большим дворцом, и дозволил ближнику одеть на себя тяжелую шубу. Не то чтобы он сам не справился… но ведь тот обидится, что лишили такой нешуточной привилегии, начнет искать возможность вернуть себе государскую милость, и черт его знает, до чего он там додумается и что решит…
– Скажи, Мишка… у тебя не бывало такого ощущения, будто пообещал что-то важное, а потом забыл и не исполнил?
Новоиспеченный глава Постельничей стражи сразу озабоченно нахмурился:
– Никогда такого не было, государь! Мое слово твердо, то все знают, а если кто иное говорит, так я готов!..
Ухватив усыпанную агатами и бирюзой рукоять кинжала, боярич воинственно нахмурился.
«М-да, нашел, у кого спрашивать!»
Оборвав блюстителя родовой и личной чести коротким жестом, правитель разочарованно выдохнул:
– Не то, совсем не то. И тревога какая-то неясная давит…
Ближник понимающе кивнул-поклонился: как же не быть в тревоге, коли за малым насмерть не отравили? А окончательно Салтыков уверился в дурном настроении великого князя, когда его не пригласили в жарко протопленный великокняжеский возок. Причем и на второй (и все последующие) дни тоже: Дмитрий был занят тем, что пытался разобраться в природе своих неясных предчувствий соответственно, и внимания на мерзнувшего в седле постельничего не обращал, заставляя того все больше и больше нервничать и гадать, кто же это нашептал Димитрию Иоанновичу про него разных гадостей. Недовольно переглядывались постельничие сторожа, втихомолку обсуждая рычащего на них боярича; вздыхали челядины, терпеливо снося очередной разнос или придирки обозного старшины (которому тоже регулярно доставалось от лютующего государева подручника); мечтали о вкусном зерне и теплом стойле лошади… Один лишь Борей беззаботно развлекался, щедро высеивая метели и бураны на пути ничтожных людишек:
– Вью-уу!!! Закружу-завьюжу…
Он же, кружа высоко в небесах, первым заметил приближение трех заморенных долгой скачкой всадников к ертаульной сотне Постельничей стражи государя-наследника. Заинтересовавшись резкой остановкой санного обоза, растянувшегося едва ли не на версту, хозяин Арктиды спустился к укрытой снегом земле и прислушался к едва слышным шепоткам:
– Ой, не к добру такая спешка, ой не к добру! Видал, какое у гонца лицо смурное?
– Господи Иисусе, спаси нас от мора, глада и войны!.. Никак большой пожар в Москве приключился?
– Или что с великим государем… Не дай бог, конечно.
– Типун тебе на язык!
– А я что? Я ничего…
Еще сильнее выхолодив и так морозный воздух, ветер тихонечко проследовал за троицей всадников, вызвавших своим появлением столь большой (хотя и очень тихий) переполох.
– Здесь обождите.
Двое новоприбывших тут же встали, и только служивый в красной шапке продолжил идти к расписному возку, покрытому красивой изморозью снаружи и буквально пышущему ненавистным Борею жаром изнутри. Отпрянув чуть в сторону, он с недовольным посвистом наблюдал, как царский гонец с каменно-бесстрастным лицом вручает запечатанный тул молодому правителю с волосами странного серебристого цвета. Как тот нетерпеливо ломает печати и вчитывается в короткое послание и мертвенно бледнеет после первых же строчек…
– Пшел!..
Оттолкнув ногой в узорчатом сапоге павшего на колени вестника скорби и сбросив с плеч меховую накидку, Великий князь Литовский и государь-наследник Московский страшно рыкнул на оказавшегося ближе всех боярича Салтыкова:
– Вон с седла!!!
И едва подручник освободил седло своего ахалтекинца, одним смазанным от скорости движением занял его место. Вздыбил скакуна, разворачивая его в нужную сторону, прямо с места бросил в карьер[232] и понесся прочь, провожаемый нарастающим переполохом среди постельничих сторожей. Дернувшись было вслед государю, растерянный и порядком встревоженный боярич вынужденно отпрыгнул в сторону, уступая место все набирающему силу потоку всадников в черненых доспехах. Запоздало заорал, срывая голос:
