Быстрее империй (СИ) - Фомичев Сергей

— Жаль лошадок мало, — посетовал я поздно вечером, наблюдая за тлеющими углями. — Им бы по две-три на семью, мигом бы на ноги встали.

Сами крестьяне к этому времени уже разошлись по домам, а мы с ватагой ждали утра, чтобы отправиться в обратный путь.

— Видели наши лошадок, — сказал вдруг Варзугин. — Большой табун.

— Чей? Испанский?

— Да нет, не гишпанский, — покачал головой Варзугин. — Дикий табун. Ни гишпанцев ни дикарей при них не было. Тихон с ребятами, когда восточнее этой долины местность разведывал, встретил их. Говорил, голов двадцать, не меньше.

— Мустанги?

— Не слыхал про таких, — Варзугин подбросил в костер несколько веток.

— Одичалые, — пояснил я. — Сбежали от испанцев или англичан и расселились там, где простор есть. Вот хорошо бы их ловить наловчиться.

— Да как их таких поймаешь, чтобы живьём? — удивился Варзугин. — Разве приманить чем.

— Ловят их веревкой с петлей, которую на шею бросают, или другой веревкой с грузилами на концах, ту в ноги бросают.

— Хитро.

Да, мустанги могли бы решить несколько насущных проблем. Я ведь даже не думал, что одичавшие лошади доберутся до этих мест. Всё же их стихией были прерии и пампасы, а не маленькие долины по эту сторону Скалистых гор. Но раз их увидели люди Варзугина, то почему бы не приспособить к делу?

Светало. Раздался крик петуха. Первый крик петуха в новом селе.

Тропинину приглянулся обширный залив Эскимальт, расположенный в нескольких километрах от Виктории. Небольшая речушка, впадающая в него, вполне подходила для снабжения энергией и пилорам, и прочих механизмов судостроительного завода. Длинный пологий склон Лёшка отвёл под главную сборочную линию, а по сторонам запланировал поставить вспомогательные цеха, отдельные мастерские и склады.

Мне, однако, его выбор не понравился. Не хотелось делить и без того маленький город на два удалённых района. Но товарищ упёрся.

— В старой гавани становится тесновато, — пояснил он. — К тому же некоторые вещи лучше будет держать в секрете.

Гаваней у нас было полно, целый фьорд из них состоял. Скорее дело было в стремлении Тропинина к независимости. Он возводил свою вотчину и желал быть подальше от начальственных глаз, пусть даже глаза эти смотрели сквозь пальцы на его промышленный бонапартизм.

В сущности я был не против. Если он возьмет на себе полностью заботы о кораблях, то пусть себе правит. Но вот город мне хотелось сохранить единым поселением. Хотя бы ещё десяток лет. Пока не окрепнет.

— Я не стану селить здесь людей, поставлю только цеха, — пообещал Лёшка. — А слободу для работников расположим напротив Виктории, на другой стороне фьорда. Оттуда по суше всего-то несколько километров. Будет просто ещё один район города. Со временем мост перекинем. Чем плохо-то?

Чем? Я бы мог предъявить в ответ целый список. Но какой смысл? Тут как в известном наполеоновском анекдоте, когда сдавший крепость офицер начал перечислять причины поражения, но был остановлен после первой же фразы — «В крепости кончился порох». Остальное уже не имеет значения. А у меня таким первым пунктом было строительство города.

Но, подумав ещё немного, я сдался. Мне и самому хотелось побыстрее расселить гостиницу и контору, чтобы они наконец приобрели задуманный вид. Чтобы в гостинице селились проезжие, а в конторе работали приказчики и помощники. Чтобы не беспокоиться за архив и кассу, чтобы можно было зайти в атриум и перекусить в изысканной обстановке, без толкотни, без спешки, без многоголосого чавканья и рыгания.

— Составь проект, смету прикинь, — предложил я. — Соберём корабелов в «Императрице» и всё обсудим.

Прежде чем начать разговор Тропинин достал трубку и раскурил ту вонючую гадость, которую я закупал на Черкащине для продажи туземцам. Знал бы, что он начал курить, привёз бы ему хорошего табака из Голландии. Хорошо, что открытый двор «Императрицы» позволял дымить кому сколько влезет. А курить наши корабельщики страсть как полюбили, особенно во время разговоров, решая какую-нибудь особо заумную проблему.

Наконец, Лёшка выбил трубку и начал доклад. Он коротко обрисовал ситуацию с судостроением и предложил радикальное решение. По меркам наших плотников оно выглядело слишком революционным. Так что на протяжении всего разговора со стороны Березина знаменитое «мудрёнть» звучало куда чаще присказки про нехитрое дело. Дело выходило именно что хитрым.

Прежде всего выяснилось, что наш первый серийный образец не подходит для поточного производства. Слишком много приходилось бы делать штучно, слишком многое требовало подгонки на месте. А вдобавок каждую шхуну нужно было конопатить, смолить, давать просохнуть. Работа тягостная нудная и не поддающаяся дроблению. С такой технологией корабли будут долго ползти по конвейеру.

— Чем проще в производстве, тем лучше, — выразил Лёшка главную мысль. — Проект должен соответствовать технологии, а технология проекту.

Он предложил отказаться от плавных изгибов и делать шпангоуты гранёными, точно гайки. Три грани с каждого борта с углами по тридцать шесть градусов.

— Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал, — прокомментировал я рацпредложение.

И это стало единственной моей репликой за весь вечер. Я был здесь гостем, наблюдал, но не вмешивался в процесс обсуждения. Я наслаждался старой доброй атмосферой первопроходчества и едой. Раз уж мы собрались в атриуме «Императрицы», то не обошлось без традиционной жареной оленины, печёного картофеля, рыбы и зелени. Прикатили сюда и бочонок хереса — нужно было освобождать тару под новую партию виски.

— Главное, что это позволит готовить отдельно целые фрагменты обшивки, — продолжил Лёшка. — Доски снабдим шпунтами и пазами, будем соединять встык. На сборочной линии останется только крепить целые панели к шпангоутам.

Сами шпангоуты он предложил выполнять по единому шаблону для большей части набора. Отчего корпус становился ровным, похожим на половинку гранёного стакана. А поскольку каждый шпангоут собирался из двух десятков типовых элементов, то Тропинин получал на выходе больше двух сотен одинаковых деталей, которые можно легко поставить на поток.

— Лекала и шаблоны — вот наш бог! — провозгласил Лёшка. — Засадим индейцев за верстаки, и пусть выпиливают по образцу.

Но у славных наших мастеров нашлось что возразить. Из одних плоскостей хороший корабль не сделаешь. К носу и корме корпус должен сужаться. Но тогда все хитрости со шпунтованной доской и готовыми панелями превращались в сплошную головную боль. Поди сделай заготовку сложной кривизны.

Лёшка предложил обойтись транцевой кормой. Но ему возразили, что тогда руль закроется от набегающего потока, в результате чего судно потеряет управляемость и маневренность.

— Угловатая форма борта придаст устойчивости, — сказал Тропинин. — А кроме того, можно увеличить фальшкиль и опустить руль ниже. Мы же собираемся сделать дешёвый продукт.

Мало-помалу концепция обретала очертания. Споры шли жаркие, и накал нарастал вместе с потребляемым алкоголем. В какой-то момент корабельщики даже поменялись с Тропининым местами. Они загорелись идеей максимального упрощения конструкции, а Лёшка вдруг принялся отстаивать какие-то свои эстетические представления о настоящем корабле.

С моей точки зрения затея походил на фантастический роман из тех утопических произведений, которыми славился социализм. Но одно красивой концепции было мало — многое упиралось в отсталые технологии фронтира. Это не какой-то там кирпичный заводик. Производство кораблей требовало целой индустрии. Например, выделка канатов и парусов требовала возведения особых мануфактур, с прядильными и ткацкими станками. Производство же сырья для них тянуло за собой целую отрасль сельского хозяйства. Мы ещё и о хлебе-то своём только мечтали, куда там до льна и конопли. Но Тропинин как раз масштабы замыслов выдавал за преимущество.