Алексей Кулаков - Великий князь
– Я желаю, чтобы Виленский университет был самым лучшим во всей Европе – истинным светочем знаний, рассеивающим тьму невежеств и суеверий! Поэтому не сомневайся, все твои усилия будут щедро вознаграждены, и ни одна услуга Трону не будет забыта.
Одухотворенный и взбодренный по самое не могу, епископ по окончании аудиенции не вышел, а прямо-таки вылетел, едва не протаранив дворцового стражника.
«Ишь как торопится, сердешный, за плюшками. Теперь-то его наверняка и в Римской курии похвалят-наградят, и орденское начальство отметит – столько собратьев из Общества Иисуса наставниками родовитой молодежи пристроить!.. Гм. Надо бы не забыть переговорить с владыкой Ионой насчет преподавателей-священников в университет, но чуток попозжа́. Не буду до окончания строительства портить Валериану настроение, пускай старается».
Вернувшись за свой уютный столик в Опочивальне (разумеется, не забыв по дороге похвалить Хорошаву), Дмитрий быстро дочитал последний том «Книги драгоценных ожерелий». Затем поработал с наследиями других арабских ученых, закрыв последнюю рукопись уже в глубокой ночи. Покачавшись на ножках стула в рассеянной задумчивости, хозяин покоев дотянулся до угловатой громады стального хранилища. Едва слышно прощелкали наборные диски, маслянисто лязгнули запоры…
– Так, где у меня тут?..
Вытянув из сейфа на стол пухлую сафьяновую папку, потомок Рюрика аккуратно ее раскрыл, добравшись до стопки одинаково-ровных листков. В основном – собственноручных выписок из арабских исторических хроник и географических трактатов с указанием оригинальных источников и скопированных по его указанию страниц русских летописей. Отдельно – список манускриптов и генеалогических таблиц, раздобытых его прознатчиками на землях, некогда принадлежащих средневековому союзу славянских племен[224].
– Ага, вот. Адам Бременский и его труд «Деяния архиепископов Гамбургской церкви»… Гм, вроде бы я оставлял закладку?
Победители-крестоносцы, планомерным натиском сокрушив Союз ободритов и утвердив свою власть, не стали утруждать себя запоминанием названий на варварском языке. Поэтому река Лаба стала Эльбой, города Зверин и Бранибор – Шверином и Бранденбургом, а Велеград и вовсе превратился в Мекленбург. Да что там города и реки, если даже остров Руян переименовали в Рюген почти сразу после того, как даны захватили, ограбили и сожгли священную для балтийских язычников Аркону!..[225] Однако скромные монахи-географы и летописцы, трудолюбиво и с немалым прилежанием увековечивая славные деяния светских и церковных правителей, еще пару веков после завоевания использовали местные обозначения и названия и совсем не стеснялись при этом «передрать» какие-либо сведения из старых рукописей и географических трактатов. Причем иногда «передрать» воспринималось ими в буквальном смысле: выдрать пяток страниц из чужого манускрипта и вставить их в свою книгу – что может быть проще и естественнее? Также все (без каких-либо исключений!) хронисты врали и искажали сведения в угоду текущему историческому моменту. Дописывали свое и приписывали чужое, очерняли одних и превозносили других, но когда в наличии полсотни хроник разных авторов, описывающих одни и те же события, не так уж и сложно откопать среди словесной шелухи пару-тройку крупиц драгоценной истины.
– Ну что же, если верить собранным доказательствам, а лично мне им верить хочется…
Услышав за спиной легкий вздох и шорох, Дмитрий отвлекся от своего занятия, чтобы обернуться и посмотреть на разметавшуюся во сне Хорошаву.
«Прямо-таки украшение моего ложа!»
– М-да.
Вернувшись мыслями и взглядом к содержимому папки, правитель поворошил листы, добираясь до своих выкладок. А оные, надо сказать, неоспоримо свидетельствовали: его далекий предок Рюрик происхождение имел отнюдь не скандинавское, а очень даже славянское и был княжичем правящего рода Союза ободритов, но верховная власть, конечно, ему и не светила. Хотя бы по причине наличия целой кучи старших родственников, чьи права были более весомы и неоспоримы. В ходе своих исторических изысканий далекий потомок докопался также и до того, что князь-Сокол приплыл со своей дружиной и «чадами с домочадцами» отнюдь не к диким и разобщенным племенам, и до него в Гардарике имелись свои законные правители, выводящие свое происхождение аж с легендарного князя Словена.
«Старая династия пресеклась в шестнадцатом колене на Гостомысле Буривоевиче – из-за постоянных войн с чужаками и интриг племенной знати. Наделять кого-то из своих серьезной властью и возможностями никто не хотел, опасаясь чрезмерного усиления давних конкурентов-соперников… Да и Рюрика жизнь до призвания сильно не баловала: судя по некоторым признакам, тяжелая борьба с внешними врагами проходила на фоне постоянной грызни за власть среди родни. Так что все прекрасно сошлось: княжичу западных славян – опустевший трон на новой Родине, а ильменской знати – пришлый чужак, вынужденный прислушиваться к их мудрым «советам» и опираться на местные рода и ресурсы. Его сродство со старой династией по материнской линии было фактором несомненно важным, но если бы не сошлись все остальные условия…»
Вроде бы все эти выписки и книги – «дела давно минувших лет, преданья старины глубокой». Однако подборка документов именно в руках Дмитрия давала ему хорошее обоснование на то, чтобы претендовать на «исконную Отчину и Дедину», то есть земли, принадлежавшие когда-то его предкам и отнятые у них всего лишь по праву силы. Не купленные, не унаследованные, не полученные в результате династического брака, а взятые на меч и копье. А раз так, то потерянное не грех и вернуть. И абсолютно неважно, сколько там времени наглый захватчик попирал своей грязной стопой законное владение Московского правящего дома!.. Разумеется, радовать соседей территориальными претензиями можно было только после тщательной предварительной подготовки. А еще лучше, после небольшой (или большой, но обязательно победоносной) войны, чтобы возражать было попросту некому.
«История имеет свойство повторяться. Некогда был Крестовый поход против славян и натиск европейцев на Восток. Почему бы не быть Крестовому походу за возвращение исконных земель и русскому натиску на Запад?»
– Однако пора уже и на боковую…
Потерев виски, молодой мужчина с тяжелой гривой серебряных волос сложил все листки в сафьяновую папку, затем вернул ее в сейф. А напоследок привычно-ловким жестом перевернул небольшой листок перекидного календаря на рабочем столе.
«Три недели осталось потерпеть?.. Ну, это немного».
Погасив последнюю свечу на высоком шандале, Великий князь Литовский, Русский и Жмудский самолично скинул с себя все свои одеяния и скользнул под бочок к живой, красивой, приятно пахнущей и очень горячей (а иногда еще и темпераментной) «грелке».
«Скорей бы домой. Родных увидеть, а то все письма да письма…»
– В неустанной заботе об утолении духовных нужд народа моего. Во исполнение обета, данного Вседержителю сыном моим, государем-наследником Димитрием. А такоже к вящей славе и силе Святой Руси!
Великий государь, царь и Великий князь Иоанн Васильевич медленно встал, блистая золотом облачений. Подхватил из особой подставки посох, обильно изукрашенный рубинами и сапфирами и с двуглавым орлом наверху. Сделал шаг вперед, сойдя с трона и едва слышно стукнув булатным острием о каменные плитки пола. После чего негромко провозгласил:
– Повелеваю!
Думные бояре и дворяне, сидящие на лавках Грановитой палаты, являли собой пример сосредоточенного внимания и верноподданного почтения. Да и то сказать, с чего бы им тревожиться? О содержимом грядущего царского указа их известили заранее, с кем надо посоветовались, дали обсудить все в своем кругу…
– Устроить в Москве Большую государеву либерею, в коей собрать печатные и рукописные списки со всех книг державы нашей. Вход в сию либерею сделать свободным – с тем, чтобы каждый желающий мог припасть к источникам мудрости и знаний… За небольшую плату, кою собирать на приобретение новых книг.
Выждав небольшую паузу, боярин Бельский провозгласил завершающую формулу принятия указа:
– Великий государь решил, и Дума боярская на том приговорила!
Загудевшие гулкими шепотками родовитые совсем было настроились на обсуждение следующего вопроса, как в Грановитую палату буквально ворвался гонец. В наступившей тишине он, опустив плечи и голову, дошел до ковровой дорожки перед троном, на которую и упал коленями, протягивая перед собой запечатанный зеленым «воеводским» сургучом тул:
– Измена, великий государь!
Тишина стала такой, что казалось, ее можно было резать пластами, и в ней хруст безжалостно ломаемой печати прозвучал наподобие маленького грома.
