Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна
— Я тебя тоже люблю. Как же нам повезло…
И то верно, обычно в династических браках супруги только терпят друг друга, украшая фамильные портреты развесистыми рогами. Но Марфа смогла понравиться супругу, заинтересовать его и постепенно приучить к себе. А там недалеко было и до любви, или хотя бы чего-то схожего.
Ну а для царевны, которая, наглядевшись на теток, была в ужасе от перспективы провести всю жизнь в тереме, — это замужество вообще было чудом.
Так что стерпелось, слюбилось, да и ребенок помог…
Михайло искренне гордился красавицей и умницей женой — и не желал никого другого.
Пришла служанка, принесла чашку кофе и стакан молока.
Да, не стоило бы во время беременности, но к этому напитку Марфа привыкла, живя в Дьяково. Она помнила, как они сидели по вечерам с девушками, как Лейла заваривала кофе, как Софья, хитро улыбаясь, разбавляла свою чашку молоком — и турчанка начинала шипеть и ругаться, как Соня качала головой — мол, привыкла, ничего не могу поделать, и разводила руками…
Марфа попробовала.
Черный кофе ей не понравился. А вот такой, с сахаром, разведенный молочком… не слишком полезно для ребенка, но хотелось безумно.
Женщина влила молоко в чашечку, поднесла ее к губам… и нахмурилась.
На поверхности чашечки плавали отчетливые белые хлопья.
Молоко свернулось…
Когда-то она не обратила бы внимания на это обстоятельство. Выплеснула бы чашку, потребовала новую. Сейчас же замерла.
Что-то билось в ее разуме, что-то было такое…
— Мари?
Муж окликнул женщину, но Марфа подняла руку, прося минуту тишины. И что хорошо было — Михайло смолчал. Понял по изменившемуся лицу жены, что дело серьезное.
И наконец Марфа вспомнила.
Ибрагим говорил о яде, от которого мгновенно сворачивается молоко. Говорил с брезгливостью, как о грубом нарушении. Марфа помнила его лицо, склоненное над ретортой.
— Ваша культура несовершенна. Истинный яд — это поэма, а что можете вы, русские варвары? Грубо влить в молоко яд, от которого оно тут же свернется и скиснет?
— Ну, не так уж мы несовершенны, — усмехается Софья.
— А как? Страшно сказать — царская дочь не знает ни о ядах, ни о противоядиях…
Софья разрешала греку многое, очень многое — и тот платил ей любовью и преданностью. Лишенный возможности иметь семью и детей, мужчина нашел себя в опеке царских детей. Тем паче что его тоже любили, ценили и уважали. А что еще надобно?
Марфа стремительно протянула руку, коснулась губами стакана с молоком. Сладкое. Хорошее.
Кто бы подсунул королеве кислятину?
Наверняка даже парное. А вот в кофе свернулось. От высокой температуры?
Ой, вряд ли…
Марфа серьезно посмотрела на мужа.
— Милый, кажется, меня сейчас хотели отравить.
К чести Михайлы, он не стал носиться по дворцу и орать, что казнит всех вместе и каждого в отдельности. Выслушал объяснения, вызвал капитана стражи — и отдал ему чашку, с приказанием проверить на ком-нибудь.
Например, на свежепойманной крысе, которых, несмотря ни на какие меры, не удавалось удалить из дворца.
Ровно через полчаса королю сообщили, что крыса сдохла. Михайло помрачнел и принялся отдавать приказы. Всех кухонных людей арестовали и принялись трясти. Кофейник и молоко несла одна из Софьиных девочек, так что к ней претензий не было, но вот кухонные… и быстро выяснилось, что отсутствует один из поваров. Но королевская охрана даром хлеб не ела. Копать принялись не за страх, а за совесть — и быстро выяснили, что повар обучался своему ремеслу во Франции, чуть ли не у знаменитого Вателя. Так в деле появился французский след. А после допроса родных повара и его друзей, выяснили, что он обожал посплетничать с французами и в частности — со свежеприехавшими. Клубок разматывался быстро, добротой и миролюбием королевская стража не страдала — и быстро выяснилось, что заказчика у покушения нет.
Есть заказчица.
Пани Марыся Собесская.
Но и это еще был не конец. Его величество Людовик Четырнадцатый добротой никогда не страдал, а вмешиваться в дела соседей любил.
Так получилось, что Михайло сел на трон в опережение пана Собесского. Марысе это не понравилось, но это не понравилось и Людовику. Окажись на троне Ян — через Марысю пошла бы большая французская политика. А тут… король подружился с Русью, которая всем приличным европейским державам как кость в горле — развели тут диких скифов, понимаешь… король делает реверансы в сторону Австрии — и собирается вместе с ней и с Русью пощипать османов. А Австрия и Франция не так чтобы большие друзья, да и вообще, разделяй и властвуй. Сейчас Франции выгоднее Турция…
Вот и собрались разделить.
Потому и травили сначала королеву. Какой государь простит такое по отношению к дочери, сестре? Да никакой. Русь тут же озвереет, потребует ответа, в идеале начнет опять войну с Речью Посполитой, под шумок можно будет скинуть или убить Михайлу, а уж Ян-то тут как тут…
Причем, что интересно, Собесский и не подозревал о планах своей жены. А вернее — не хотел подозревать.
Слишком многое пришлось бы увидеть мужчине, а Марысю он искренне любил. Да, вот такую, какая есть. Жесткую, жестокую, хищную, властную и честолюбивую. И плевать, что она его не особо любит.
И вот тут Михайло завис в раздумьях.
Что делать?
С исполнителями — там все ясно, веревок и деревьев в стране хватает, не дефицит. А с Марысей?
Казнить?
Это тогда и Яна с ней, ему ж все равно жизни не будет. Опозорят на всю страну, да и любит он ее… А ему еще идти с турками воевать. И как быть?
Выход подсказала Марфа.
Рассказать все Яну — и пусть он едет весной воевать и берет женушку с собой. А до той поры объявить ее больной — и под замок. Да не у мужа в поместье, где все свои и замок будет условным. Нет.
Даму следовало посадить под замок в поместье Вишневецких. И приставить к ней двух-трех доверенных людей. Да не говорить, что с ней будет, неизвестность и не таких обламывала. Хочет муж ее увидеть — пусть видит, будут приводить ее с повязкой на глазах. Но никакого общения, ничего…
И это еще милосердно. За покушение на королеву смертная казнь полагается.
Так и порешили.
И Михайло вызвал к себе Яна Собесского.
* * *— Не верю я, государь!
— Я тоже не поверил, что ты можешь быть виновен. Приказал все тщательно проверить, так и выяснилось. Твоя жена, гетман, хотела для тебя корону, вот и интриговала…
— Да не нужна мне та корона!
И Михайло верил. Да, вот так вот! Ян — неплохой политик, великолепный вояка, но ему совершенно не свойственно честолюбие. Последним, зато в избытке, обладает его супруга. Тварь такая…
У Михайлы невольно кулаки сжались.
— Знаешь, если б меня травили — я бы понял. А Марфу? А нашего нерожденного ребенка?
Ян стоял — и слова сказать не мог. А то ж! Он бы за свою жену… а сейчас как быть? В ноги королю кидаться, умолять, чтобы помиловал? Да он бы сам в жизни… любой, кто на Марысеньку руку бы поднял — Ян не то что руки оторвал бы, на кол бы посадил!
Михайло понаблюдал за своим гетманом — и вздохнул. Права была Марфа — казнить сейчас жену — это убить мужа.
— Ян, я промолчу об этом случае.
Гетман вскинул глаза на своего короля.
— Ваше величество?
— Слушай меня внимательно. О попытке отравления пока никто не знает. Слухи, конечно, поползут, но тем и ограничится, коли я не подтвержу. Я же… Я не казню пани Собесскую и даже не отправлю в монастырь, в компанию бывшей пани Володыевской. Она останется твоей женой.
Ян молча опустился на колени.
— Благодарю. Государь…
— Но и свободу я ей оставить не могу. А потому до весны она будет жить в поместье Вишневецких под строгим приглядом. Видеться с ней будешь ты да мои доверенные люди. И никак иначе. А весной, когда поедешь на Русь, возьмешь ее с собой. Государыня сестре отпишет — и там за пани пригляд будет. Согласен?
— Да, государь.
Собесский не рассыпался в благодарностях, Корибут не угрожал, мужчины просто поняли друг друга.
А как быть, ежели любишь?
— Государь, ты позволишь мне с женой повидаться?
Михайло покачал головой.
— Не сразу. Сначала ты с теми поговоришь, кто ее отравительницей назвал, сам посмотришь, не лгут ли они. Потом обдумаешь все. А в замок Вишневецких тебе дорога всегда открыта.
Ян кивнул. Он понял — король боится, что сейчас его гетман наворотит глупостей по горячности характера.
Мог, чего уж там. Еще как мог…
— Как скажете, ваше величество.
И Михайло понял — это было признание. Собесский действительно считает его своим королем. Дай-то бог.
* * *— Ежи, я так счастлива! Мне даже страшно…
— Не бойся, звезда моя. Мы теперь никогда не расстанемся.
— Пообещай мне!
— Клянусь…
