Режиссер Советского Союза 6 (СИ) - Яманов Александр

Кладу руку на коленку девушки и, не встречая сопротивления, двигаю её выше. А ничего так, мадам ещё в порядке! Держит себя в форме, а бёдра не утратили прежней упругости.

— Ты же замужем, — шепчу в аккуратное ушко и чувствую, что подруга начинает заводиться, — Как я мог вмешиваться в чужую жизнь?

— Не надо подобной иронии, — отвечает Жаклин и вдруг притягивает меня к себе, впиваясь в мои губы, — И прекращай пялиться на эту американскую корову. Это не прилично, раз уж пришёл в клуб с другой девушкой.

— Эй, Джессика, — в нарушение всякой логики француженка громко кричит и машет рыжей рукой, — Идём к нам. У нас здесь персональное интервью со звездой кинематографа.

Под смех Жаклин, американка падает слева от меня, и окидывает нас взглядом, профессионально улыбаясь. Или это у них так принято? Я уже забыл, что на Западе лыбятся по поводу и без. Сам же заглядываю в глубокое декольте и понимаю, что журналистке есть чего показать. Удар острым локотком отвлекает меня от эпического зрелища. Делаю знак официанту, чтобы он обновил нам напитки. День был тяжёлым и надо оторваться на славу. Сегодня не обошлось без стандартных накладок — имя, которым руководители советской делегации. Будто угадав мои мысли, американка задала вопрос.

— Алекс, вы сегодня были в ударе! Давно наша братия так не веселилась! Но не будет ли у вас проблем? Я видела, что перед пресс-конференцией, вы общались с какими-то серьёзными людьми в отвратительных костюмах. И после стали вести себя более сдержанно, чем перед входом в «дом».

Поднимаю наполненные бокалы, чокаюсь с каждой из дам, салютую соседним столикам, где зависает наша компания, и отвечаю.

— Давайте выпьем за сегодняшний вечер. И пусть никакие мудаки не смогут испортить нам настроение.

Провожу рукой уже по бедру рыжей под её одобрительным взглядом. Хочется проверить на упругость аппетитную грудь, но сделаю это позже. Тут на небольшую сцену, наконец, взобрались музыканты и заиграли разогревающую композицию. Мои мысли же вернулись на несколько часов назад.

— Вас держали в застенках «КейДжиБи»? — задаёт вопрос Жаклин и тычет в меня микрофоном, — Расскажите, как вы перенесли подобные испытания. Вас же отправили в Сибирь на каторгу?

Остальная журналистская братия встретила вопрос эмоциональными возгласами и жадно ждёт ответа.

— Сибирь — это огромная территория, про которую на Западе придумывают всякие небылицы. Кстати, я там ни разу не был, но хочу съездить. Если ваши редакции одобрят подобный вояж, то приглашаю всех желающих, — отвечаю под смех акул пера, — Что касается моего отсутствия на некоторых церемониях, то это было недоразумение. Сейчас оно решено, и вы ещё устанете от Алекса Мещерски на разных фестивалях и прочих дефиле.

— Скажите, а вас пытали? Ведь все беженцы, которым удалось сбежать из СССР, говорят о насильственном помещении борцов с режимом в психиатрические клиники и нечеловеческих муках. Хотя, вы явно не относитесь к категории людей, противостоящих ужасной коммунистической системе.

Перебил всех новенький упырёк из Англии, представляющий «The Sun», по крайней мере, он назвал именно этот жёлтый листок. Худющий, со всклоченными волосами и мерзкой улыбочкой. Наверное, мальчик думает, что удивил Лёшу и сбил его с панталыку. Неужели коллеги не предупредили, что я отличаюсь от классических советских граждан, боящихся сказать лишнего. Лови ответку, придурок.

— Можете назвать конкретные фамилии людей, кто рассказывал о пытках? Только не предателей-перебежчиков из спецслужб, а обычных граждан. На Запад перебралось достаточно беглецов из СССР, и я внимательно изучу их выступления. Может, у вас есть с собой газеты, где напечатано интервью? Давайте изучим их вместе, и я прокомментирую все высказывания, — судя по смешкам коллег, англичанин ничего с собой не принёс, я решаю перевести стрелки, — Цените мою открытость для прессы. Кто ещё согласится ответить на все ваши вопросы? В ответ на моё расположение мне хотелось бы услышать ваши комментарии про расстрел мирных ирландцев в Лондондерри[1]. Мы все понимаем, что это другое. Конечно, английские солдаты были вынуждены убивать безоружных детей. А ваших читателей больше интересуют пытки в СССР. Меня же очень интересует ваша версия произошедших событий. Мы же знаем, что британская пресса самая независимая и правдивая в мире. Прошу вас поддержать реноме коллег и ещё раз удивить всех своей принципиальностью. Речь идёт об ужасах капиталистической системы? Или это сугубо британские обычаи?

Понятно, что подобным типам «ссы в глаза, а он — божья роса». Тем не менее, англичанин заткнулся. Хотя и попробовал гнуть свою линию про жертв пыток. Только здесь он был не один, а журналисты соскучились по «Алексу Мещерски». В итоге, наглого англа быстро оттёрли от моей тушки.

— Признайтесь, вы приехали за Гран-при? — задал вопрос непотопляемый Адам Хоберман из «The New York Times», — Ведь ваш фильм лоббирует лично директор Ле Бре.

— Чем хорош формат фестиваля в Каннах и работа его жюри, так это открытостью, — решаю немного похвалить французов, — Думаю, все мы можем подпадать под влияние каких-то политических моментов. Только сама процедура награждения достаточно прозрачная.

— Вы намекаете на «Оскар», который так и не смогли получить? — ехидно улыбнулся журналист, — Нельзя быть таким обидчивым. Вся Америка смеялась над вашим растерянным лицом, после вручения награды конкуренту.

Поддаваться на подобные дешёвые провокации, значит, себя не уважать. И не припомню, чтобы в США смеялись над моей реакцией? Надо ставить на место ещё одного провокатора.

— Я прямо, без всяких намёков, говорю, что жюри Каннского кинофестиваля одно из самых беспристрастных в мире. Может, поэтому данное мероприятие пользуется огромной популярностью. В моих словах заключается ответ на ваш первый вопрос. Повлиять на решение жюри, невозможно. А мой фильм оказался в конкурсной программе, потому что понравился дирекции. Предвосхищая вполне логичный вопрос о Тарковском, то между нами нет никакого соперничества. Пусть победит сильнейший. Я же просто наслаждаюсь атмосферой моего любимого фестиваля и красивейшего города Франции.

— То есть вы не считаете решение Киноакадемии предвзятым? — продолжал провоцировать американец.

— Сегодня в Каннах день мудака? Или это мне повезло встретить два столь уникальных экземпляра ещё и в одном месте? — игнорирую вопрос Хобермана, поворачиваюсь к остальным журналистам и специально перехожу на французский.

Не знаю дело в происхождении нахалов или просто реакции на наглость, но народ встретил мои слова радостным гоготом. И никакой тебе корпоративной солидарности. Адам точно знает язык и с трудом сдерживал эмоции, дабы не сорваться. А вот молодой английский говнюк, являлся невеждой и продолжал смешить окружающих своей глупой ухмылкой.

— Месье, Мещерски, а есть ли в вашей картине любовная линия? — спросила моя старая знакомая Флорин Рене из «Le Parisien», — Обычно вам хорошо удаются подобные моменты.

— Я считаю, что даже в фильме о войне, должно быть, что-то доброе и светлое. А что может быть прекрасней любви? — смотрю, у некоторых акул женского пола затуманились глаза, — В любой моей картине этому чувству всегда уделяется внимание. Иначе, какой смысл в кинематографе? Но предлагаю вам сначала посмотреть мою новую работу и затем делать выводы. Более детально я готов говорить на пресс-конференции.

Журналисты ещё пытались вытрясти из меня какую-нибудь сенсацию, но я молчал. Сегодня у них и так хватает материала. Думаю, слова про «мудаков», с акцентом на их страны, облетят весь мир. Я же раздал несколько автографов и быстро поднялся по ступенькам.

А там произошла встреча в стиле «дежавю». Другой год, иная атмосфера и новый глава делегации, но ситуация идентичная моему первому посещению фестиваля.

Товарищ Ермаш во всей своей красе в компании помощника и переводчика ждал меня, чуть ли не у входа. Было желание демонстративно его проигнорировать, но это глупо. Поэтому киваю знакомым персонам из мира кино и подхожу к демонстративно невозмутимому чиновнику. Тот меня не разочаровал и сразу начал с места в карьер.