Вернуть престол - Денис Старый
Пора! Под недоуменные взгляды, я перевесил сундучок с золотыми монетами и узел с драгоценностями на спину жеребца, взгромоздился на показавшегося мне высоченным коня, натянул поводья, или, как это называется, уздцы, ударил ногами в бочины животного и чуть не упал. Конь показал свою строптивость и что так с ним обращаться не стоит. Но через минуту я все же совладал со своим средством передвижения и побрел в сторону, куда первым направился Басманов и еще пятеро человек.
— Басманов, а это кто? — спросил я, указывая на людей, что к нам присоединились.
— Так, государь, как же ж иначе? Мы сами бы и не забрали все: скипетр, державу, шапку, да корону, снеди, да золота, кабы было чем платить, да стяги нужные, бумаги, — говорил, Петр и я понимал, что он прав.
Про государственные символы я и не подумал. Возможно же такое предубеждение, что у кого эти символы, тот и царь? Вряд ли, но они точно лишними не будут. Да и про разного рода документы я забыл. Но вот эти пятеро… они меня смущали, я то думал, что будет только Басманов. Выведаю у него все, что нужно, да в утиль. Ладно, посмотрим еще. Квест еще не пройден!
А то время, как мы уже отъезжали от Кремля, начали раздаваться новые выстрелы и что-то мне подсказывало, что это не просто пальба в воздух.
Глава 2
Москва
17 мая 1606 год 4.10 — 6.15.
— Чего ждешь, Василий Иванович? Отчего не решаешься? — спрашивал Андрей Васильевич Голицын.
— Нешто мне, Андрей Васильевич, неспокойно, — отвечал самый изворотливый лис среди бояр.
— Так то и должно быть так. Но не страшись, мы дело уже начали, назад дороги нет! Али снова телятины захотелось? — подтрунивал Голицын.
Вместе с тем и сам Андрей Васильевич не чувствовал себя уверенно. Весь план быстрого государственного переворота держался на множестве условностей. И стрельцы могут при виде Димитрия стушеваться, ибо сильна вера в безгрешность и возвышенность государя, может и самозванец наговорить столько, что и сам Шуйский переменит решение. Вот чего было не отнять у Димитрия, так это умение убеждать в своей правоте. Умел он говорить, да так, что заслушаешься. Притом подбирал слова и для боярина, и для казака, и поляк иной пропитывался верой в то, что на правильной стороне стоит.
Люд московский может и обернуться против заговорщиков, даже сам Димитрий имел возможность закрыть Кремль, выставить всех слуг с арбалетами, а кого и с пищалями, на стены, да оборону держать, а еще там пять десятков немцев-алебардщиков, да Басманов, да и самозванец не робкого десятка, стрелять, да сабелькой махать умеет. Могут же успеть прийти на помощь Дмитрию и немецкие наемники и франкские, да и ляхи могут бежать в Кремль, чтобы укрыться там. А Нагая Марфа? Да только одно ее слово и все… никто, даже из собственных боевых холопов не осмелится убивать государя, чтобы гнев божий на себя и всех родных не снискать.
Так что делать все нужно быстро, чтобы защищать было некого. Убитый Димитрий сразу станет неинтересным, ненужным. И москвичи уже не будут за него бежать на польские сабли, да никто не будет. Те, что еще вчера были рядом и за Димитрия, станут сразу же против, ибо мертвый, он никому не нужен, он и не наградит и иной милостью не обласкает. Тут было важно, чтобы нашелся тот, кто страшный грех цареубийства на себя возьмет. Да, такие люди среди заговорщиков найдутся, Шуйскому не придется марать свои руки.
— Брат мой, Димитрий Иванович, весточку послать должен был, что все по уряду идет, — объяснил причину своего сомнения Василий Шуйский.
Он только не объяснил иного, чтобы не быть заподозренным в колдовстве. Шуйский всегда, ну или почти всегда, чувствовал опасность. Словно зверь чуял он, что не так должно быть. Вот рано утром, еще до того, как на Ильинке князь Куракин скомандует бить в набат, все было хорошо, Шуйский был уверен в успехе дела, но не сейчас. Чуял, но логического объяснения не находил, потому пытался сам себя убедить, что все так, как и должно.
— Идти нужно! Или нынче голову воренка подымем и людям покажем, либо свои сложим. Иного нет! Веди, Василий Иванович, — сказал Татищев и передал Шуйскому булаву, словно это был символ власти.
— А и пойдем! — решился Василий Иванович.
*………*………*
В 4.25 утра 17 мая 1606 года от рождества Христова сотня конных боевых людей выехала из усадьбы Василия Шуйского, уже через пятнадцать минут к этой силище примкнули еще сто человек. То были боевые холопы Шуйских и Голицыных, Татищев же подговорил два десятка стрельцов на бунт.
А вокруг уже вовсю звонили колокола, Москва заливалась звонким звучанием. И этот звон для русского человека все: и смерть, и воскрешение, и трагедия, и счастье. И весь люд московский будет бежать к Кремлю, где голова всей русской земли, там царь и он уж точно знает, как именно поступить и что делать. Отец родной, которого Бог одобряет, ибо нет царя, что не миропомазан церковью.
И при этой религиозности и метафизической связи многих русских обывателей с царем, парадоксально, но находится место и для сомнения, для спроса с царя, коли он иной, обычаи не блюдет, али слаб и не грозен в своих делах.
Постепенно, но улицы Москвы оживали. Первыми вышли из усадеб люди заговорщиков. Вся обслуга в усадьбах, оставляя на хозяйстве, может, только стариков и некоторых женщин. Челядь была разбужена еще за час до начала грандиозного, скорее всего, кровавого спектакля. Эта кричащая и галдящая толпа своими лозунгами и откровенным ором будила москвичей в не меньшей степени, чем колокольный звон.
Люди были сонные, болящие похмельем, ибо выпить за свадьбу Димитрия Ивановича — то важное дело. А, коли учитывать то, что многие пьют редко, то болезненность в лицах мужиков, выходивших из своих хат, была сегодня частым явлением.
Но были и другие люди, в том числе и новгородцы, в чьей крови все еще бурлило бунтарство и свободолюбие. Не хотели новгородские бояре уходить на войну с турками, к которой готовился царь Димитрий, не их это, тут со шведами решать нужно, а не крымчаков бить, уж тем более турок, чья мощь вызывала оторопь. Потому-то новгородцы и выводили своих боевых холопов, да и сами были не прочь покуражиться. Но лишь для того, чтобы быстрее уйти домой. Ну как же тут сидеть, когда навигация уже
