Война всех против всех (СИ) - Тыналин Алим

Гонцом оказался один из воинов центурии франкского наемника по имени Траско. Многие из них были бывшими беглыми рабами и еще плохо умели сидеть в седле. Этот держался еще сносно, во всяком случае, не вываливался, как мешок с зерном на дорогу.

Подъехав ко мне, он остановил коня и громко сказал:

— Мой император, дукс Лаэлия просит вас приехать к каналам. Там появились мятежники, возглавляемые варварами и пытаются мешать работам. Свалка получилась не маленькая, уже есть убитые и раненые.

Я скрипнул зубами от ярости. Даже несмотря на то, что я пытался улучшить жизнь в городе и развивать его, нашлось много людей, не желающих, чтобы ход вещей менялся в лучшую сторону и они постоянно выступали против моих нововведений, называя их выкачиванием денег из казны.

Насчет рытья каналов это вообще невероятная история, заслуживающая отдельного упоминания. Раньше, в незапамятные времена, Равенна находилась на берегу Адриатического моря, торгуя со всем светом и превратившись в один из богатейших городов Римской империи. Затем, спустя несколько столетий, море постепенно отступило от города, а с ним ушло богатство и величие. Сейчас до моря осталось три мили, покрытых болотами и илом.

Совсем недавно, осматривая окрестности города, я решил съездить на берег моря и был поражен увиденным. Жалкое зрелище, всюду запустение, глинистый берег, ил, рыбьи кости, иссохшие столбы причалов, сиротливо торчащие из земли. Море все также безмятежно простиралось до горизонта.

Меня сопровождали тогда новый комит частного имущества Аул Миний Лукреций, которого я, по совету Донатины, нашел среди советников курии. Он показался мне честным и сообразительным, и в силу этих качеств сидел где-то внизу муниципальной иерархии, занимаясь целой кучей различных дел, неся за все ответственность и двигая все дела в своей конторе, в то время как его начальство по большому счету бездельничало, изредка появляясь на службе. Пока что вроде бы он демонстрировал мне, что я не ошибся с его выбором, оказавшись толковым и энергичным администратором.

— Хватит ли нам денег в бюджете города, чтобы прорыть большие судоходные каналы к городу? — спросил я его, стоя на берегу моря. Ноги мои утопали в грязи по колено, над головой звенели комары.

— Нет, император, — тут же ответил он. — Лучше всего о состоянии казны вам доложит имперский казначей, но сейчас, насколько мне известно, казна уже пуста. Растратили на никому не нужные проекты, а те, что действительно необходимы для города и страны, увеличены в пять-десять раз, чтобы собрать больше прибыли.

— Знаю, всюду хищения и траты, — вздохнул я, вспоминая, как договаривался с Таником о взятке, если он получит подряд на ремонт акведука.

— Поступления сократились со всей империи, — продолжил Лукреций. — Люди не хотят работать и что-то делать, потому что их могут ограбить варвары и все отобрать, а кроме того, им все равно обеспечен бесплатный хлеб, поэтому зачем им трудиться? Те же, кто трудятся, например, колоны, то есть вольноотпущенники, слишком задавлены сборами и налогами, у них тоже опускаются руки.

— Сколько мы выделили на бесплатный хлеб для граждан в этом году? — тут же спросил я.

Лукреций был парнем среднего роста, спокойный, тихий, обстоятельный, с отличной памятью и грамотный. Чем-то напоминал мне Евсения. Он подсчитал что-то в уме и ответил:

— По меньшей мере, полтора миллиона солидов, император. Точную сумму скажет казначей. Это для граждан всей империи. Сюда входит и транспортировка зерна из Африки, Египта и Сицилии.

— Что, если мы сократим выплаты отсюда для этих нахлебников и за счет экономии начнем рыть каналы? — спросил я. — А еще я проверю статьи расходов по другим направлениям и постараюсь там тоже урезать бюджеты.

— А вы не боитесь, что народ взбунтуется, император? — тревожно спросил тогда Лукреций. — Люди привыкли к дармовым подачками от государства. Даже если и небольшим, но все равно они считают это обязанностью государства.

— Но мы же не отменяем полностью бесплатный хлеб, — ответил я. — А только сокращаем выдачу. Пусть бездельники идут работать. Сколько можно висеть на шее государства? Зато, если построим каналы и сможем принимать торговые корабли, только за счет пошлин заработаем гораздо больше, всем хватит и на хлеб, и на грандиозные зрелища.

Лукреций тогда скептически покачал головой, сомневаясь, что народ безропотно снесет отмену даже части привилегий. Ну что же, опираясь на остготов, перекупленных мною у дяди, я решил рискнуть и отменил выдачу части бесплатного хлеба.

Народ вроде бы воспринял это спокойно, хотя и люди поворчали немного, но дело тем и кончилось. Я вздохнул с облегчением, но оказалось, что слишком рано. Кто-то из моих «доброжелателей» пустил настоящий слух о том, чему народ обязан недостатком хлеба и люди тут же пошли громить каналы.

Для рытья земли Алетий и Гордий по моему предложению сделали огромную землеройную машину с воротом, тросом, каменной стрелой и даже железным ковшом, которая была установлена на сложной системе блоков и цепей в месте начала работ.

После того, как мы запустили ее и первые же результаты показали, что машина выкапывает за день больше грунта, чем сотня рабов, Гордий отбыл на место строительства газопровода, а за рытьем почвы остался следить Евсений. Парень старался сделать, как лучше, например, он самостоятельно справился с проблемой утопания машины в вязком и влажном грунте.

Дело в том, что из-за близости моря и болот, большой вес машины по мере проведения работ постоянно погружал ее все глубже в почву, так что потом ее саму приходилось выкапывать из земли и тратить на это много времени. Тогда Евсений приказал класть под основание машины широкие доски, позволяющие ей удерживаться над землей и не погружаться в грунт.

И вот сейчас, когда на рытье канала уже потрачена неделя времени и выделены уйма рабов и денег, народ поднялся и пытается помешать мне. А еще, мчась на колеснице к городу, вернее, к восточной его части, где мы рыли канал, я трепетал от ужаса при мысли о том, что восставшие люди повредили землеройную машину, которая при всех своих гигантских габаритах, в сущности, была очень уязвимым и хрупким механизмом, состоящим из хитроумного пересечения цепей, канатов, блоков и противовесов.

Для римлян подобные машинные хитрости были в диковинку. Раздраженный народ вполне мог выместить злобу на ни в чем не повинной конструкции. Это могло надолго затормозить работы.

Не заезжая в Равенну, я поехал вдоль городской стены с севера на восток и уже издали увидел, что на болотистой почве, среди луж и островков низкорослой травы, рядом с землеройной машины и уже довольно большим котлованом собралась огромная толпа. С этого места было недалеко от городских ворот и оттуда постоянно прибывали еще массы народа.

Возле котлована и машины стояли три центурии остготов, отданных под начало Лаэлии, но по сравнению с многотысячной толпой, солдаты казались маленькой кучкой безобидных испуганных детишек. Да, если разъяренный народ кинется на них одним махом, то сразу сметет со своего пути.

Оглянувшись, я увидел, что за мной скачет Родерик и Филоник с пятеркой стрелков. Еще несколько арбалетчиков, непривычных к верховой езде, отстали позади, кроме того, они все равно тащили за собой манубаллисту, а та не могла ехать слишком быстро. Да, не густо, чтобы противостоять бунтовщикам. Однако отступать нельзя, не могу же я отдать им землеройную машину на растерзание.

Петрониус с тревогой оглядывался на меня, все время ожидая от меня команды поворачивать назад, но я, наоборот, хлопнул его по плечу и крикнул:

— Давай быстрее, прямо к каналу! Видишь, сколько посетителей, надо всех принять и выслушать.

Моя колесница быстро подъехала к толпе, из которой раздавались разъяренные вопли и остановилась за строем остготов. Не сходя с нее, я поднял руку, но народ вместо приветственных криков разразился злобными тирадами:

— Вот он, этот жадный мелкий прыщ!

— Верни людям хлеб, кровосос!