Ирландские танцы - Евгений Васильевич Шалашов
— Так ты указание управляющего выполняй, если приказано, — пожал я плечами. — Так и скажи — дескать, приходил один хлыщ, хорошо одетый, представился Всеволодом Владимировым, вынюхивал все. — Внимательно заглянув в прищуренные глазенки швейцара, хмыкнул. — Эх, Дорофей Данилович, а что же ты мне сразу-то не сказал, что ты обо мне управляющему уже сообщил?
Судя по тому, как дернулась щека швейцара, я угадал точно. А Сегень мне пока ни о чем не докладывал. Впрочем, я его еще и не видел.
— Сева, да ты пойми, — заюлил Дорофей. — Я же человек подневольный, за место держаться должен.
— Так я тебя в чем-то обвиняю? Я же тебе сказал, что ты можешь о нашем разговоре управляющему доложить. Вот только, отчего ты сам сразу о том не сказал? — покачал я головой, изображая крайнее недовольство, хотя прекрасно знал, что отставному атлету доверять нельзя ни на грош, ни на сантим. — Плохо это, Дорофей Данилович, очень плохо. Кто знает, может ты уже и ажанам про меня рассказывал?
— Не, ажанам я про тебя не рассказывал.
— А кому рассказывал? — насупился я, снова засунув руку в карман. Для швейцара было непонятно, что там у меня — еще бумажки, или какое-то оружие.
— Да никому, кроме нашего управляющего. А вот про гостиницу, да про ее обитателей, уже пару раз справлялись. Молодчики, вроде тебя. Кажется, соплей можно перешибить, а глянешь — мороз по коже. Не эмигранты, французы чистопородные, и не из уголовных — этих я всех в округе знаю, а из других. Может из ажанов переодетых, а может и покруче. Выправка у них не военная, как у тебя, но видно, что мундиры носили. Я же швейцаром здесь давно стою, глаз наметан.
Кто-то покруче? Уж не тайная ли полиция проявляет интерес к гостинице? Или разведка? Вполне возможно, потому что я бы на месте правительства Франции проявил интерес к недвижимости, что закупает советское торгпредство. Стоп. А разве у меня военная выправка? Господа и товарищи офицеры уверенно вычисляли во мне не то прапорщика военного времени, не то подпоручика из вольноперов, которые как раз настоящей-то муштры не видали.
— А управляющему ты об этих молодчиках рассказал? — поинтересовался я.
— Управляющему не говорил, не велено, — со значением сказал Данилыч.
Ясно. Сегень ведь своему персоналу лишнюю денежку не заплатит. И эти молодчики, что задавали вопросы, не желали напрасно тратить деньги. А десяток-другой франков — великая сила. Что ж, в кармане у швейцара появилась еще одна упаковка лекарства для супруги. Я даже не задумался, что не стоит касаться руками ладони швейцара.
— И что ты молодчикам без мундиров сказал?
— Сказал, что гостиница принадлежит советскому торговому представительству, обитают здесь, в основном, эмигранты да те, кого представительство на работу взяло. Ничего предосудительного сказать не могу. Баб, конечно же водят, но в меру, пьют тоже, как все.
Ишь ты, баб они водят… А с другой стороны — не мужиков же им приводить, верно?
— А из постояльцев никто с этими молодчиками не якшался? — поинтересовался я, вроде бы и небрежно. Я же в «Виолетту» заселяю тех, кого мне из Москвы шлют. И из наркомата торговли, и своих. Где-то ведь нужно людям перекантоваться, пока я им фронт работ не нарезал, верно? Да и потом большинство тут живет. А куда еще селиться? Снимать квартиру в Париже — так это немногим дешевле выйдет, чем гостиница, а тут за вами уход и забота. И белье поменяют, и буфет утром по скромным ценам.
— Не, не якшался. Или если и якшался кто, то я не видел. Но думаю, что все равно не якшались.
Вот и ладно. Будем считать, что мои французские коллеги просто прощупывали гостиницу и постояльцев, а не проводили оперативные мероприятия.
— Да, неделю назад барынька одна из гостиницы съехала, — сообщил швейцар.
— А что за барынька? — спросил я, хотя можно было бы догадаться. Женского населения в «Виолетте» не много, а за барыньку может сойти лишь одна. И не ошибся.
— Эта, которая на ученую мышку похожа. Мария.
Значит, мадмуазель Семенцова подыскала квартиру? Любопытно. А на какие шиши, простите? Конечно, в прошлый раз она очень неплохо подзаработала на «семейной лотерее», выручив за Сезанна двадцать с лишним тысяч, но она собиралась пустить все деньги на развитие бизнеса.
— А куда съехала, неизвестно?
— Как это неизвестно, очень даже известно, — прищурился швейцар и в его кармане появилась третья упаковка лекарств. — Таксист за ее вещами приезжал. Барахло свое барышня на улицу Бержер, дом четырнадцать отправила.
Точно, мадмуазель Семенцова либо банк ограбила, либо еще одного Сезанна где-то сперла и продала.
Ну ладно, пора мне отсюда и ноги делать. Вон, как раз такси подъезжает. Можно бы и пешком, но на авто быстрее. Нет, определенно нужна собственная машина.
И вот, я уже в Латинском квартале, перед вывеской «Prosto Maria», где чуть ниже написано «Salon d’antiquités de Mademoiselle Semenovskaya, 12.00 — 21.00.»
Как я помню, в прошлый раз салон мадмуазель Семеновской работал до двадцати ноль-ноль, а нынче время слегка сдвинулось. А, так теперь у мамзели квартира в двух шагах от магазина.
Мышку-норушку я застал в тот момент, когда она распекала одного из своих продавцов. Продавца, кстати, я знал. Товарищ Гилтонас, из сотрудников ВЧК, присланный мне Артузовым, раньше трудившийся в «Виолетте», а потом переданный в салон мадмуазель Семенцовой в качестве охраны и помощника.
Гилтонас — человек сугубо русский, из питерских рабочих, член коммунистической партии с дореволюционным стажем, происхождение своей фамилии объяснить не мог. А у меня отчего-то всплывала фэнтезюшная «Сага о копье», которую мы с дочерью читали давным-давно. Оттуда я уже мало что помню, кроме имен. Вот, там-то и было имя Гилтонас. Или Гилтанас? Еще запомнил, что там девушка жарила свою фирменную картошку с какими-то специями. Какие специи не указывалось, но с тех пор я стал сыпать в жареную картошку укроп.
Я осмотрел стены салона. В прошлый раз я видел здесь голые стены, да пустые витрины. Теперь же половина стен занята гравюрами, сработанными на листах бумаги восемнадцатого столетия. Но «Сюзанна» куда-то пропала. Верно, обнаженная женщина отыскала своего покупателя. За две недели моего отсутствия на них не прибавилось ничего такого, что можно бы выставить на аукционе. На штангах прикреплено несколько картин. Какие-то натюрморты, пара мужских портретов. Если судить по кружевным воротникам — век, так, семнадцатый. Но возраст картины еще ни о чем не говорит. Если художник неизвестен, то картина не скоро найдет своего ценителя.
А здесь витрина с недорогой ювелиркой — браслетики, запонки, портсигары. Может даже и Фаберже, или Грачев, но, скорее всего, местные умельцы. Не знаю, не разбираюсь. А тут еще две витрины с монетами. Монеты бы посмотрел, интересно, но как-нибудь в следующий раз.
Мария Николаевна давала нагоняй продавцу, а тот только вяло отбрехивался.
— И что тут у вас? — поинтересовался я. — Купили Энгра за сто тысяч франков, а он оказался подделкой?
И Гилтонас, и Мария уставились на меня в немом изумлении.
— А как вы узнали?
— А никак, — честно признался я. — Брякнул, что в голову взбрело.
— Товарищ Гилтонас изволил купить краденую картину за пятьдесят франков, — поджав губы сообщила Мария.
Ишь ты, большевик с дореволюционным стажем и чекист стал скупщиком краденого! Наш человек.
— А что тут плохого? Даже если картина не Энгра, а кого-то еще, то хотя бы за тысячу франков уйдет.
— Да ну, какой же тут Энгр? — хмыкнула Мария. Потом, пожав плечами, сказала. — А может, это и на самом деле Энгр, но как его распознать? И целых пятьдесят франков на помойку!
То, что предстало моему взгляду, картиной уже назвать было нельзя. Холст, сложенный, словно записка, протерся на сгибах, а краска почти вся осыпалась. А судя по запаху плесени, холст долго лежал в каком-то подвале.
— Олег Васильевич, если соберетесь переквалифицироваться из дипломатов в воры, ни в коем случае не складывайте картины, словно постельное белье.
— Да-да, именно так и не нужно, — закивал я. — Если уж нет подрамника, а картину нельзя взять целиком, то холст лучше всего сворачивать в рулон, краской наружу.
Именно так. Свернете холст краской внутрь — загубите картину. На реставрацию потом уйдет больше денег, чем она стоит.
— И вот еще что, — сообщила мышка-норушка, в отчаянии засовывая тяжелый сверток под витрину. — Если станете воровать картину из музея, не обрезайте холст прямо по раме.
Совершенно верно. Если не сможете украсть картину с рамой — рамы очень тяжелые, то отогните гвоздики с обратной стороны и достаньте холст, натянутый на подрамник. За обрезанную картину — пусть это Рубенс или
