Половецкий след - Посняков Андрей

Прокатившийся по всем русской земле страшный голод последних трех лет ратницы пережили куда лучше соседей, всегда были с хлебом. Потому как применяли трехполье, сажали озимые… Все как советовал Михаил Лисовин. А ведь поначалу-то как артачились, особенно скот ради навоза разводить! Ничего, постепенно привыкали… Правда, далеко не все. Да и не все тут смердами-земледельцами были, большинство – воины, да не простые, а как бы сказали в Европе – риттеры, шевалье, дворяне! Ведь село Ратное носило такое название не зря.

Около ста лет назад, повелением князя Ярослава, прозванного за морем варягами Ярислейбом Скупым, а позднейшими историками – Мудрым, сюда, на границу бывших древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями. С тех пор по первому призыву князя киевского, а позже туровского, все, способные носить оружие, жители Ратного нацепляли на себя кольчуги с шеломами и садились в седла. Село было богато и многолюдно, так как по жалованной княжеской грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.

Эх, Златомир, Вячко… Проверив посты, Михаил все же не смог отвлечься от мрачных мыслей. Да и как отвлечешься-то? Коли самые верные да надежные люди вот так вот, глупо, погибли – не в сече, не от вражьей стрелы, не от лихоманки даже, а дома – от какого-то нелепого случая! Так бывает, да… Никто своей судьбы наверняка не знает, или, как говаривал варяг Рогволд Ладожанин, «никто не избегнет норн приговора». Норны у вярягов – слепые девы, плетущие нити человеческих судеб. Где-то сплетут, а где-то и оборвут ниточку… Вот и у Златомира оборвалась, у Вячко…

Уже подъезжая к Ратному, сотник вдруг увидел скопление народа у проруби, у «стиральных» мостков. Бабы обычно там полоскали белье, ну и чесали языками, чего уж – женсовет, по-другому не скажешь. Рядом была устроена наледь, горку для детишек залили еще на Рождество – кати себе на ледянке с кручи к реке, так, что дух захватывает! Не только детишки катались, а и кто постарше не брезговали, отнюдь! Обнимутся парень с девчонкой – и покатили.

Да что там такое-то? Зачем собрались, с чего гудят все, словно рассерженный улей?

Недоброе предчувствие кольнуло Мише в сердце острой холодной иглою! Слишком много нынче смертей… Неужто продолжилась эта черная полоса, череда мрака?

Продолжилась, да и не кончалась…

Михайла и до проруби-то доехать не успел… Рассказали! Наставница Матрена подхватила под уздцы коня…

– Беда, господине!

– Да что случилось-то?

Что – сотник уже представлял примерно…

– Дева младая… С корзиной, с бельем, шла… На ледянке поскользнулась – да прямо в прорубь! Там ведь стирали – лед… Видно, с ледянки-то поднялась, да и не удержалась.

– А что, золой-то не судьба посыпать? – отпустив поводья, раздраженно бросил сотник. – Самим-то не догадаться, нет? Все чужого приказа ждете – моего, Корней Агеича, Аристарха?

– Так посыпали, господине… Не так и давно. А полоскали-то сегодня с утра – многие. Вот и подмерзло.

– Подмерзло… – сотник недовольно поджал губы. – Так чья дева-то?

– Добромира, Гостяты Куровлева внучка… В крещении Ириной нарекли… Хорошая, добрая дева. Да ты ее знаешь, господин. Из тех, из «шустрых» твоих…

– Что?!

Сотник закусил губу.

«Шустрыми» он сам прозвал трех бойких, острых на язык девчонок, трех подружек-хохотушек – Ладиславу, Добромиру и Любаву, коих и выбрал в качестве «информационного оружия», а потом – и в «газету». Сделав ставку на юных девиц, Лисовин преследовал несколько целей. Во-первых, на них было легче влиять. Сотника они просто боготворили, всегда – ну, почти всегда – слушали с благоговением и все поручения исполняли в точности… или уж как могли, но со всем старанием. Во-вторых, они и сами имели куда большее влияние на молодежь, нежели, скажем, жена старосты и прочий пожилой «женсовет»! А молодежь – это будущее, кто же от будущего откажется?

Симпатичные подобрались девчонки: славные, энергичные, умные – не откажешь.

Добромира… Мира… Ирина… маленькая такая худышка, выглядевшая куда младше своих пятнадцати лет. У нее даже и грудь еще не выросла, не оформилась: волосы остричь – мальчик мальчиком.

Несли уже Добромиру. Достали. Вытащили… Жаль, поздно! Захлебнулась уже девушка, замерзла – белая вся лежала. Ледышка…

Люди кругом шептались, шушукались. Разъясняли, что тут случилось да как. В прорубь девицу затянуло – не выбралась. На голове, прямо на лбу – ссадина, видать, упала… Да, здесь можно упасть… Падают… чаще, правда, затылком… Кровь на руках – под ногтями – пыталась выбраться, да скользко, вот течением под лед и утянуло…

– Как достали-то?

– К вымолу прибило, вынесло… Там лед тонок – пробили…

– Отпевать в часовенке будут…

Отпевать… Юную веселую деву, которой жить бы да радоваться, деток рожать!

Господи-и-и! Ну зачем так все? Зачем?

К вечеру грянула оттепель. Задул, забуранил верховой ветер. Затянули все небо низкие серые тучи, исходившие мокрым снегом, а затем и дождем – настоящим ледяным ливнем!

Глядя в окно, Михайла поежился, поплотнее запахнул старый домашний плащ. В горнице-то и в мороз куда веселей было, нынче же ветер все тепло выдул, да еще и дождь, сырость. Промозгло все, мокро… бр-р!

Самолично подкинул в печку дров, пошевелил кочергой угли.

Хлестнул, ударил в слюдяное оконце мощный дождевой заряд, едва переплет свинцовый не вышиб! Что и говорить – буря! Редко зимой такое бывает, но вот – случилось же. В такую погоду часовых только пожалеть! Впрочем, те экипированы правильно.

Миша еще почитал на ночь, правда, недолго – свечи берег. Привык уже подчиняться местному распорядку, с рассветом вставать, с темнотою ложиться. Правда, так получалось не очень. Все время оставались какие-то неотложные дела.

Наутро, едва проснулся, в дверь кто-то застучал, забарабанил…

– Да пусти ты, говорю, ирод! Дело важное!

Судя по говору – Илья, секретарь и «главный редактор» газеты… Да-да, появилась уже в Ратном и газета, и типография – все с помощью Тимофея.

Энергию для пресса (как и для станков в мастерских) брали с помощью верхнебойного колеса, опережая течение местной истории лет на триста.

– Да пропусти, говорю!

– Не велено! – Часовой – первогодок из Младшей стражи – устав внутренней службы знал назубок.

– Пропусти, – быстро одевшись, Михайла вышел в горницу и распахнул дверь. – Илья? Только не говори, что опять что-то худое случилось!

– Случилось, господине… – сверкнув темными очами, секретарь перекрестился на икону святого Николая. – Крышу в библиофеке сорвало! Протекло!

– Ч-черт! – сотник выругался. – Что, всю крышу?

– Да, слава богу, часть… Немного там.

– Так по осени ж ремонтировали, не дранкою – тесом крыли!

– Видать, плохо крыли. Плашки-то и сорвало. Ветродуй-то – ого! Книжицы залило.

Виновато разведя руками, секретарь состроил такое лицо, будто это он и был единственным виновником произошедшего. Хотя, за библиотеку ведь он отвечал, так что…

– Что за книжицы?

– Колумелла, Тит Ливий… Арифметика – наша, две штуки… И Августин Блаженный еще.

– Августин… Вот же угораздило!

Подмочить Блаженного Августина – это было серьезно. Колумелла и Тит Ливий были собственностью всей общины Ратного, два экземпляра «Арифметики» ратнинцы вообще отпечатали сами, в своей же типографии, а вот сочинение Святого Августина «О граде земном и о граде Божием» Миша совсем недавно выпросил у боярина Аникея для переписки, точнее – перепечатывания. Стоила книжица очень и очень дорого, примерно как средней руки коровье стадо! Что ж, придется теперь платить…