Дикарь - Александр Жигалов
Убьет.
Обязательно.
Босые ступни Верховного коснулись шелковой глади ковра. И он привычно упал ниц, вытянув руки вперед. В спину стрельнуло болью, заныли плечи, подсказывая, что нынешняя ночь также будет бессонной.
Слаб человек.
И духом, и телом. Особенно телом.
— Встань, мой друг, — прозвучал мягкий голос.
Не сразу прозвучал. И эта пауза, почти неощутимая, больно царапнула сердце. Неужели за те две седмицы, которые Верховный провел в подземельях, в молитве и аскезе, что-то да произошло? Слухи? Сплетни? Или ему просто показалось?
Темнокожие рабы помогли распрямиться.
Подняли.
— Присядь. Раздели со мной трапезу, — Император поднял вялую руку, указывая куда-то вглубь залы. И сердце замерло. А что если гнев его был куда более глубок? Что, если поднесут за столом чашу с ядом? Или, паче того, ляжет змеею на шею удавка?
Или…
Жреца уложили на низкое вытянутое ложе, покрытое шкурой горного льва. А ложе поднесли к столу.
— Я давно желал видеть тебя, — в голосе Императора звучала тень упрека. — Но мне сказали, что ты там, куда нельзя ступить человеку непосвященному.
— Прости, мой повелитель, — жрец прижал обе руки к груди. — Я исполнял обычай.
— Молился.
— Да.
Поднесли глубокую чашу воды, на поверхности которой плавали желтые лепестки. От воды тонко пахло ароматными маслами, но запах этот лишь усилил то странное беспокойство, от которого Верховный не мог отделаться с самого утра.
— Что ж, я рад, — Император первым опустил руки. — Ибо знаю, что никто так не усерден, не искренен в молитве, как ты, друг мой.
— Благодарю, — теплая вода обняла пальцы.
А потом их ловко, подбирая каждую каплю, отерли мягчайшими полотенцами.
— И знаю, что ты верен мне. Как был верен и моему отцу.
Нехороший разговор.
Опасный.
И сердце вновь сжимается. А рабы вносят огромное блюдо мяса, запеченного с ароматными травами да кореньями. Император первым выбирает кусок, чтобы протянуть его Верховному.
Высочайшая честь.
И опасность не меньшая. Сколькие отошли, приняв угощение из рук Императора?
— Именно потому я и ждал твоего возвращения. Всякий раз, когда нуждался я в совете, я получал его. И советовал ты не ради выгоды своей либо храмов, но говорил, что думал.
С мяса на пальцы потек липкий жир, и Верховный едва успел подставить под руку кусок сухой лепешки.
— В том мой долг.
— Не только твой. Но многие помнят не о долге, но о выгоде, — Император покачал головой. — Если бы ты знал, как они меня утомили.
Мясо было сочным и сладким.
— Окружили стаей шакалов. И воют, и ноют, и спешат подсунуть своих женщин, который вдруг оказалось множество. И где они были, когда я искал свиту для моей Милинтики? — теперь голос дрожал от гнева. — Тех, кто будет служить ей в загробном мире верой и правдой? Кто сопроводит по радужной лестнице? Скрасит время ожидания? Позаботится? Почему тогда они молчали?
Император откинулся на подушки, и кусок мяса, к которому он не прикоснулся, выпал, чтобы быть подобранным собакой. Другой пес нырнул под руку человеку, жадно облизав смуглые сухие пальцы его.
— Они всего лишь люди. И сердца их полны сомнений, — произнес Верховный, надеясь, что выбрал правильные слова. — И поверь, мой повелитель, им воздастся.
— Не сомневаюсь, — Император потрепал пса.
И улыбнулся.
Подумалось, что воздаяние куда как ближе, чем думают многие. Верховный покачал головой. Обычай, конечно, требовал уважения. Но и людей понять можно.
— Но я не о том с тобой желал поговорить. Ешь, — это прозвучало приказом, и Верховный поспешно проглотил недожеванный кусок, чтобы принять шарик из чечевицы, щедро политый ароматным жиром. — Мне больно смотреть на твою худобу. Ты слишком небрежно относишься к вместилищу своей души.
Жрец отвел взгляд.
— Список мне предоставили. И тех, кто прислал служить моей жене истинную свою кровь, и тех, кто решил, будто может отделаться рабыней, которую приняли в род для того, чтобы честь оказать, — щека Императора дернулась. — Пусть это не заботит тебя.
Жир обволакивал небо.
Он был сладким. И теплым. И заставлял вспоминать о временах, когда Верховный был просто жрецом, которому далеко не всегда перепадала роскошь трапезы, не говоря уже о трапезе сытной.
— Я же желал побеседовать об ином. Что ты думаешь о магах?
Вопрос был, мягко говоря, неожиданным.
— Презренные создания, полагающие себя равными богам, — сказал Верховный.
— Все так же не любишь.
Верховный склонил голову, признавая правоту Господина.
— Никто их не любит. Но они нужны, — Император бросил кусок собакам, которые устроили возню. — Год от года их сила растет. И быть может, они вовсе не прокляты?
Верховный промолчал.
— Будь существование их противно воле Богов, неужели стали бы терпеть они и магов, и город их? Неужели не поразили бы презренных?
— Порой боги дают людям право выбирать свой путь.
— Именно, мой друг. Именно. И когда-то наши предки выбрали, но не может случиться того, что путь этот ошибочен?
Император замолчал, позволяя обдумать слова свои.
А беспокойство внутри усилилось.
— Они не сумели спасти Милинтику, мой господин. Хотя давали слово.
— Не совсем верно, — Император покачал головой. — Они обещали избавить её от боли, и избавили. А что до спасения, то я виноват.
— В чем?
— В том, что слишком долго медлил. Сомневался. Сумей я переступить через былые обиды и позвать их раньше, душа моя была бы жива.
Руки его сжались.
— Её отравил не яд, но проклятье. Древнее. Сильное. Вошедшее в кровь и плоть. Сроднившееся с нею. Так они и сказали.
Нехороший разговор.
Опасный.
— А не может ли случиться такому, что они сами…
— Может, мой друг. В этом и беда. Они признались, что проклятье это было создано кем-то из Иштцу. И продано. Как проданы многие иные товары.
Верховный выругался.
— Да, мне
