Выпускник. Журналист (СИ) - Купцов Мэт
Похоже, она и ребенка выдумала, чтобы замуж выскочить за майора. И сама спровоцировала, чтобы он отстранил ее от опасного дела.
Уверен, что Вальку она втянула для того, чтобы я не смог соскочить.
А зачем им снова меня втягивать во все это?
Правильно, чтобы уничтожить.
Как минимум, как журналиста стереть из памяти города, они же еще в том году грозились отомстить. Как максимум, хотят убить на задании. Тогда, это пахнет заказом.
Похоже, тут мои новые недоброжелатели постарались.
У всех «честных» граждан необъятной нашей страны я уже в печенках сижу. Даже в Сочи успел наследить.
А Ника снова в деле, похоже, желает сорвать большой куш, который обещали за меня.
Только стоило мне это подумать, как дверь открывается неслышно, и передо мной появляется Валентина. Озадаченная, с таким серьёзным лицом, что я на мгновение замираю.
— Вы о любви говорили? — её взгляд холодный, предвзятый, серые глаза сверлят меня насквозь, а её рыжий тёплый свитер, под которым вздымается грудь, отвлекает мои мысли.
Я молчу, глядя на неё, и ощущаю, как напряжение между нами нарастает. Хотелось бы прижаться к ней, обнять её, почувствовать тепло, но вместо этого стою истуканом, не зная, что сказать.
Валя стоит в дверях, будто ждет чего-то, и я вдруг осознаю, что всё намного сложнее, чем кажется.
Рытвин ведь так и говорил, что мне будет тяжело совмещать два дела — жить и строить.
Гадство.
Я не должен думать о близких мне людях, о знакомых и их судьбе, если хочу работать с Рытвиным и ему подобными. Они выбрали служение стране и отказались от личных притязаний. Все их поступки продиктованы в первую очередь служением. Тому ради чего они оказались здесь в 1976 году.
— Здравствуй, — холодно приветствую Валентину и поворачиваюсь к Нике.
— Ты хотела, чтобы я материалы съездил забрал в больницу. Адрес пиши.
— Уже написала, — Ника сунула мне в руку бумажку и дала кожаную папку. — Там все вопросы к профессору психиатрии.
Само слово психиатрия меня напрягло, но на моем лице даже мускул не дрогнул. Я вышел из кабинета, даже не обменявшись взглядом, с Синичкиной. Пускай подумает девчонка о своем поведении!
В холле я натянул на голову шапку, застегнул поспешно куртку и вышел на мороз.
Любопытство грызло меня, и я то и дело бросал на черную потрепанную папку из кожзама взгляды.
— Была- не была, — я расстегнул замок, взглянул на напечатанные вопросы и пришел в полное недоумение.
Это была подстава чистой воды. Я ехал в профессору психиатрии, чтобы задать ему крамольные вопросы насчет его отношения к психиатрическим экспертизам, которые проводил Снежевский Андрей Владимирович.
— Дерьмо!
Ника или ее покровители пытались втянуть меня в дерьмо, из которого выход был один — вперед ногами из этого мира.
Я пролистал листы. Ну да. 1964 год судебно-психиатрическая экспертиза, под председательством Снежевского, признала психически больным бывшего генерал-майора П. Г. Григоренко, выступившего с критикой советских порядков.
Мои глаза жадно пробегали строку за строкой.
«В 1966 году в Мадриде на IV Всемирном конгрессе психиатров А. В. Снежневский в своем сообщении о „Классификации форм шизофрении“ представил западным психиатрам концепцию новой формы латентной шизофрении, являющейся формой дебюта расстройства, по модели латентной шизофрении Эйгена, однако, в отличие от неё, не развивающейся, оставаясь ограниченной клинически лишь начальными проявлениями, мало свойственными для такого психоза, как шизофрения».
Вопрос к профессору: Поддерживаете ли вы данную точку зрения.
Я перешел к следующей странице, волосы на моей голове шевелились, ладно хоть еще не выпадали.
1972 год — данное заболевание поставлено диссиденту Леониду Плющу.
Здесь же указывалось, что западная психиатрия не поддерживает точку зрения Снежевского.
— Твою мать!
То, что я прочитал на четвертом листе вызвало паралич мышц гортани, даже материться не мог.
«Санитаров и врачей психиатрических лечебниц задабривают красной икрой, чтобы они считали здоровых людей — пациентами с вяло текущей шизофренией».
— Ни-ка! Когда-нибудь ты ответишь за все!
Я закрыл замок папки. Посмотрел на нее как на бомбу. Такие страшные вещи даже держать в руках было страшно. Если возьмут с таким поличным, мне кранты.
Самое настоящее задание от диссидентов, за которое покарают не только Макара Сомова, но и тень падет на его семью.
Приходилось думать очень быстро.
Я вернулся к редакции, притаился за углом. Спустя десять минут из дверей вышла Валентина, грустная и ничего не видящая перед собой, она шла к остановке, шаркая сапогами по дороге.
Я свистнул. Она подняла глаза. Кивком головы подозвал к себе.
— Поедешь со мной, — приказал я. — Надо будет эту папку подержать, пока я с одним доктором беседы буду вести.
Чуйка подсказывала, что не стоит идти на встречу с компроматом. Если профессор заставит показать согласованные с ним ранее вопросы, я попаду. Сознание подсказывало, что вопросы были другими.
Мы ехали с Валентиной в автобусе и она смотрела на меня как на бога, и в ее глазах светилось счастье и какая-то девичья радость от того, что взял ее с собой на настоящее дело.
А у меня перед глазами по-прежнему стояло лицо кэгэиста, а в голове звучали набатом предупреждения:
' — Они будут пытаться уничтожить тебя всеми методами.
— Почему?
— Потому что, также, как и мы знают, откуда ты прибыл.
— Ну и что? Я же не могу здесь ничего переделать.
— Да, это знаем мы с тобой, а они нет. Поэтому всеми силами будут пытаться перетянуть тебя на свою сторону, если не получится, то сработают на уничтожение'.
И вот я еду на встречу, куда меня отправили диссиденты с вопросами о карательной психиатрии, утверждающей одно — был бы человек, а диагноз всегда найдется.
Товарищи из-за океана уже перетягивают меня на свою сторону.
Достаю из папки чистый лист бумаги, карандаш, быстро набрасываю вопросы. Один глупее другого.
«Как живется на новом месте? Как работается? Коллектив дружный?»
Спустя сорок минут мы уже на месте, только Валю я оставляю за три дома до забора больницы, в которой теперь работает бывший главврач психиатрической больницы С. С. Варин.
— Уверен, что моя помощь не понадобится? — девушка прижимает папку к груди.
— Ты уже помогаешь, даже не представляешь, как, — смотрю на друга.
Вот не думал я до попадания в 1976 год, что баба может стать настоящим другом. Ошибался, каюсь.
Дарит мне слабую улыбку.
— Я в подъезде посижу на верхнем этаже, на улице холодно.
— Хорошо, только не мозоль жильцам глаза, чтобы милицию не вызвали прыткие бабуси.
— Не буду, — Валя мышкой прошмыгивает в подъезд, а я сглотнув ком, застрявший в горле, иду к бетонному зданию больницы.
Меня встречает величественное здание, выдержанное в стиле сталинского ампира, даже с элементами монументальной классики.
На фоне прочих построек оно кажется особенно массивным, как символ крепкой государственной системы.
Смешно, даже управлять ею поставили того, кто мозги лечит, а ведь больница для членов партии среднего звена. Интересно, зачем в больнице общего профиля дипломированный психиатр.
— Макар, поверь, ты не хочешь это знать! –убеждаю самого себя. — Любуйся архитектурой.
Высокие колонны украшают главный вход, а широкие мраморные ступени ведут к двустворчатым дверям с массивными бронзовыми ручками. Снаружи — строгий фасад из серого гранита, со скульптурными барельефами в духе социалистического реализма. Окна просторные, но затемненные, так что внутри царит мягкий полумрак, привносящий атмосферу уединения и серьезности.
Внутри больницы все детали подчеркивают высокий статус учреждения.
Полы отделаны мраморной плиткой, стены выкрашены в пастельные, слегка приглушенные тона, коридоры обставлены простыми, но качественными деревянными предметами мебели.
