Ларс III - Виктор Гросов

— Я согласен, — прокричал я.

Из меня словно вынули стержень. Да, я согласен на предложение Понтифика. Это было спонтанное решение. Главное сейчас обезопасить Милену, а потом разберемся на что я согласился.

Филипп рассмеялся. Он взмахнул рукой и на голову Милены накинули петлю. Я словно завороженный застыл в бессилии. Я же согласился! Что происходит?

Девушку толкнули со стены. Ее тело билось в конвульсиях. Мой нечеловеческий рев огласил окрестности. Мое тело словно парализовало. Мир вокруг меня померк. Я видел только безжизненное тело Милены, раскачивающееся на фоне багрового заката. Время остановилось. Звуки исчезли. Осталась лишь пустота и леденящая душу боль.

Ходот, с искаженным от ярости лицом, ринулся ко мне, стащил с лошади, схватил меня за грудки и прорычал:

— Ты видел⁈ Видел, что он сделал⁈

Я, словно очнувшись от кошмара, оттолкнул Ходота. Во мне что-то надломилось. И, кажется, это было милосердие. Оно исчезло из моей системы координат.

— Он заплатит за это! — прохрипел я, чувствуя, как мой голос подобен рычанию зверя, — Он заплатит за всех!

В моих глазах пылал огонь неукротимой ярости. Боль потери превратилась в жажду мести, сметая все сомнения и колебания.

— Смерть! — закричал я, поднимая топоров-близнецов над головой, — Смерть Риму! Смерть Филиппу!

Мой крик подхватили тысячи голосов. Гардарцы, охваченные гневом и жаждой отмщения, с рёвом поддержали мой крик.

Осадные орудия, словно разъяренные монстры, метали камни и бревна в городские стены, разрушая башни и ворота. Гардарские и вятические воины, не щадя своих жизней, карабкались по стенам, сражаясь с защитниками Рима в рукопашной схватке. Начался штурм, жестокий и беспощадный.

Я, ведомый жаждой мести, сражался как берсерк. Мои топоры, словно молнии, срубали врагов, оставляя за собой кровавый след. Я не чувствовал боли, не видел ничего, кроме лица Филиппа, которого мечтал разорвать на куски.

Рим, веками неприступный, дрожал под натиском гардарцев. Кровь лилась рекой, заливая крепостную стену. Гардарцы, словно волна, сметали все на своем пути, стремясь насладиться местью.

Ночь, словно черный саван, опустилась на Рим, поглощая город в своей непроглядной тьме. Штурм, начавшийся с такой яростью и безумием, постепенно затих. Гардарцы, измотанные многочасовым боем, не рискнули идти дальше. Первая линия крепостных стен была захвачена, но дальше продвинуться не удалось. Узкие улицы и высокие дома Рима превращались в смертельные ловушки, где защитники имели явное преимущество.

Я, весь в крови и грязи, прислонился к захваченной стене, тяжело дыша. Мои руки дрожали от усталости, но глаза все еще пылали яростью.

— Не удалось, — сказал Ходот, подойдя ко мне, — потери слишком велики. Нужно остаться на стене, строить укрепления здесь.

Я молчал, не в силах отвести взгляда от городских стен. Я знал, что Ходот прав, но мысль об остановке была невыносима. Я кивнул, с трудом сдерживая трясущиеся от усталости и напряжения руки. Я повернулся и пошел к своим воинам.

На месте казни Милены, возле городских ворот, я организовал ставку. Все донесения стекались сюда. Я отправил легионеров за телом Милены. Они сняли ее и доставили мне.

Я, с замиранием сердца, подошел к носилкам. Я боялся увидеть лицо своей возлюбленной. Метик откинул покрывало, и я издал крик удивления и облегчения. На носилках лежала не Милена, а молодая римлянка, одетая в ее платье.

— Это не она, — прошептал я, не веря своим глазам.

Ходот, намеренно стоявший спиной к телу, резко развернулся и подбежал к телу. Он упал на колени. Его лицо смотрело на звездное небо. На лице была жуткая улыбка, а на кровавых щеках катились слезы.

Я получил очередной удар под дых. Чувство облегчения затопило разум.

Но зачем Филипп это сделал? Он спровоцировал нас. Он знал, что мы нападем на Рим, если он убьет Милену. Он хотел, чтобы пошли в атаку. Он даже не пожалел какую-то беременную римлянку.

— Но зачем? — спросил Метик, не понимая логики Филиппа.

— Не знаю, — ответил ему Омуртаг, покачав головой, — но я уверен, что у него есть план. И этот план не сулит нам ничего хорошего.

Филипп, оказался куда более хитрым и опасным противником, чем я предполагал. Он не только спровоцировал нас на атаку, но и выиграл время, необходимое ему для осуществления своих планов.

Что же задумал Филипп? И какова будет его следующий шаг?

Холодный рассвет медленно разгонял туман, открывая взгляду картину разрушений и смерти. Я, измученный бессонной ночью и тяжестью событий, сидел у костра, погруженный в мрачные мысли.

— Ларс, — раздался за спиной тихий голос.

Я резко обернулся и вскочил на ноги, не веря своим глазам. Передо мной стояла Эстрид, дочь Улофа, киевская княжна, верная подруга и шпионка, которую я считал погибшей вместе с Радомыслом.

— Эса? — прошептал я, не в силах сдержать волнение, — Но как? Я же думал…

— Я жива, Ларс, — сказала она, улыбаясь сквозь слезы.

Мы крепко обнялись, словно боясь, что это всего лишь сон, который вот-вот рассеется.

— Но как ты выжила? — спросил я, когда первые эмоции улеглись.

— Это долгая история, — ответила Эса, — расскажу потом. Сейчас главное, что я здесь и у меня есть план.

— План? — переспросил я.

— Да, — кивнула Эса, — я проникла в Рим. Извини, не уберегла Радомысла. Его схватили и убили на глазах всего города. Устроили показательную казнь. Я ничего не смогла сделать. Мои лазутчики, Михрютка и тот скоморох, которого мы встретили возле Тамархи, узнали, где держат Милену.

— Где? — спросил я, затаив дыхание.

— В темнице под папским дворцом, — ответила Эса, — но это еще не все. Я узнала, зачем Филипп спровоцировал тебя на атаку.

— Зачем? — спросил я, чувствуя, как его сердце начинает биться чаще.

— Он хочет уничтожить наше войско, — ответила Эса, — он заключил союз с франками. Они должны были напасть на нас с тыла, пока мы штурмуем Рим.

Я похолодел от ужаса. Филипп оказался куда более коварным и опасным, чем он мог предположить. Да и Лотарь хорош. Может потому его письмо и не читали, что они хотели меня облапошить?

— Но почему франки еще не напали? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Эса, — но это наша единственная шанс. Мы должны действовать быстро, пока они не появились.

Я кивнул. Я знал, что время играет против на.

— Эса, — сказал