Гай Орловский - Высокий глерд
Я досадливо взмахнул рукой.
— Всем встать!.. Он прав, теперь отвечаю за вас я. В возмещение ущерба возьмите этих коней, обыщите трупы, все найденное ваше… Замок этого мерзавца далеко?
Крестьяне начали переглядываться, вопрос дико трудный, почти все не уходят дальше окраины села, только немногие смельчаки ездят в ближайший лес за бревнами.
Фицрой ответил без запинки.
— Миль шестьдесят. Хочешь напасть прямо сейчас?
— А зачем он мне, — ответил я раздраженно, — нет, нужно передать тамошнему хозяину весточку.
— Какую?
Я повернулся к крестьянам.
— Вот этому, что уцелел, отрубить обе руки. Остальным — головы. Все четыре сложить в корзину или мешок и привязать этому на спину так, чтобы не мог сам освободиться. И в таком виде пусть вернется к своему господину. К этому Джеймсу Велли!
Крестьяне молчали, устрашенные жестокостью, только Фицрой сказал осторожно:
— Не слишком ли…
— Что?
— Зверино, — сказал он, — как-то так не делают…
— Потому и творится такое, — отрезал я. — Если им просто погрозить пальчиком и отпустить, завтра все повторится. Да еще как повторится!.. А вот так… задумаются. Со зверьми, ты прав, нужно по-звериному. Как демократ, я поступаю гуманно с прицелом на будущее.
Он покачал головой.
— Может быть, — проговорил он, — ты и прав. Но ты волк, а не человек… Или ты химера?
Не отвечая, я повернулся всем корпусом к крестьянам.
— Слышали мой приказ? Выполнять!.. От этого зависит безопасность вашего села.
Издали я видел, что Фицрой распорядился перетянуть руки у локтей связанного пленника ремнями, это чтоб не истек кровью, а потом местный кузнец двумя ударами топора отрубил кисти рук.
Я промолчал, вообще-то предполагал, что отрубить руки — это отрубить по самые плечи, но Фицрой смягчил, но зато когда уже подняли ошалелого и почти падающего в обморок пленника и нацепили ему мешок с ужасным подарком, он велел срезать посланнику уши, это выглядит еще страшнее, чем обрубки рук.
Мы проследили, чтобы он вышел на дорогу и потащился в сторону земель бесчинствующего соседа на той стороне границы, это до замка шестьдесят верст, а людей встретит в ближайшем селе на той стороне, так что ему помогут добраться до адресата и передать мою весточку.
На обратном пути Фицрой посматривал на меня несколько странно.
— Что? — спросил я сердито.
— Из жестоких королевств ты прибыл, — ответил он уважительно. — То-то у тебя все получается… Там слабые просто гибнут, верно?
— Еще в прошлые века погибли, — подтвердил я, — и тысячелетия. Все время шел отбор самых-самых… И вот я, человек огня и металла, готов на все и дальше больше. Видимо, природе зачем-то нужны такие, раз выковывает и отбирает подобных. А кто слабее, те гибнут, не оставляя потомства… Остались одни демократы, это вообще звери под личиной овечек.
Фицрой взял влево, дорога осталась позади, а мы напрямик выехали к селу Сверчки, где нам сообщили, что к ним тоже иногда наведываются люди из Уламрии, иногда грабят, иногда похищают молодых женщин.
Последний раз были вчера. Увели часть скота, избили троих пастухов, надругались над двумя женщинами, собиравшими в лесу грибы и ягоды.
Я выслушал, стиснув челюсти, гнев начинает распирать, словно я вытащенная на берег глубоководная рыба. Это же теперь мои люди, я обязан их защищать, а за это они платят налоги, снабжают замок зерном, мукой, птицей, рыбой, мясом…
— Придется послать той сволочи еще одно послание, — процедил я. — Не обрадуется, гад…
Фицрой сказал встревоженно:
— Не рано задираешься? Тебе нужно освоиться.
— Мы уже здесь, — напомнил я, — и увидели это. Услышали жалобы. Ты прав, лучше бы попозже, но сейчас вон смотрят как. Верят!.. Господин должен их защитить. Это его долг! Мой, куда денешься…
— Что ты хочешь передать?
— На этот раз всего лишь записку, — ответил я. — Как можно короче. Так будет звучать значимее и страшнее.
Он переспросил:
— Записку? Вряд ли записка его устрашит.
— Смотря что там написано, — сказал я.
Он посмотрел косо.
— Да уж представляю, — проворчал он. — Признайся, что тебя задело так уж… особенно? Что увели скот или что поимели двух баб?
— Скот, — прорычал я, — это кража, а изнасиловали женщин — оскорбление!
Он кивнул.
— Я так и подумал. Никто не имеет права на всех этих женщин кроме тебя, верно?.. Правильный подход. Только дорогой. Может стоить даже головы. Хорошо бы только чужих…
— Там посмотрим, — огрызнулся я. — Я человек очень осторожный и расчетливый, рисковать не люблю. Но иногда нельзя откладывать. Нужно сразу, иначе…
Он вздохнул.
— Раньше я думал, что это я сумасшедший. Эй там!.. А подать его глердству письменные принадлежности!.. Ладно-ладно, напишешь, когда вернемся в замок.
— «Твои люди грабят мои деревни. Завтра пришлешь сто золотых монет и голову той сволочи, что вчера побывала в Сверчках. Если не выполнишь, я приду уже за твоей головой.
Юджин Беспощадный».
Я поставил подпись, отступив на две строки, посыпал мелко просеянным золотым песком, буквы сразу стали объемными и заблестели, остальное сдул аккуратно, чтобы не размылось там, где еще не просохло, выждал чуть и медленно скатал в трубочку.
Ввиду особой важности перевязал в двух местах шелковой лентой, у свечи уже стоит красный столбик сургуча, я поднес оплавленным краем к язычку огня, дождался, когда там потекло, приложил к ленте, припечатывая к бумаге, и, не давая остыть, прижал перстень с моим грозным именем на печати.
Можно бы и отправлять с гонцом, но манифест не просто важен, а чрезвычайно важен, потому я вытащил из ящика стола шкатулку, вложил в нее послание, там умещается точно, закрыл крышку на замочек, а вдобавок капнул расплавленным сургучом, замазывая стыки крышки и самой шкатулки, а затем поставил такие же грозные оттиски.
Вот только теперь можно отправлять гонца. Фицрой прочел, хмыкнул, поднял на меня взгляд.
— Беспощадный?
— Я человек гибкий, — пояснил я. — Если надо, могу написать «Юджин Мягкосердечный» или вообще «Мокрая тряпка». Главное — результат.
Он посмотрел с интересом.
— А как же рыцарская честь?
— Честь в ходу между честными, — сообщил я ему новость, — а всякой сволочи я не стану давать преимущества.
Он подумал, спросил неожиданно:
— А если он не пришлет золото, а это наверняка? Твое письмо мне нравится, в нем столько высокомерия и гордыни!.. Но если посмотреть правде в глаза…
— Не знаю, — ответил я с неохотой. — Но что-то делать надо. У меня нет армии, чтобы защищать свои деревни. Мяффнер предупреждал, я лоханулся. Посмотрел на крепость и решил, что с такими стенами взять не просто, а про самих крестьян, которые по ту сторону стен, не подумал.
Он согласился:
— Достаточно проскакать по улице, разбрасывая факелы на их соломенные крыши, как все село сгорит моментально… Ладно, я пойду выберу самого быстрого коня.
— Только не ты, — сказал я быстро.
— Почему?
— Кто знает, — ответил я зло, — что там за сволочь. Вдруг решит тебя казнить? Или, хуже того, выпороть?
Он подумал, сказал с неохотой:
— Ладно… Но я бы осмотрел и замок, подходы к нему. Вдруг брать придется?
День прошел в нервном ожидании, как и почти весь второй, только к вечеру часовой заорал на воротах:
— Всадники!.. Под уламрийским знаменем!
Сердце мое часто-часто забилось, я вскочил, сказал Фицрою, сдерживая волнение:
— Вот и ответ!
— Но какой? — спросил он. — Возьми меч!
Торопясь, выскочили оба, пробежали по лестнице, через холл и только на крыльце появились медленные и важные.
Часовой, обернувшись на воротах, крикнул с высоты:
— Подъезжают!
— Спроси кто, — велел я, — зачем. А мы подумаем… и решим.
Фицрой кивнул на деревянную лестницу, прислоненную к стене.
— Посмотрим оттуда?
— Не спеши, — ответил я. — Залазить, потом слезать… Я ленивый.
Часовой нагнулся через край и прокричал то, что велел я. Снизу что-то ответили, он торопливо повернулся к нам.
— Это сам глерд Джеймс Велли, хозяин замка и властелин земель Сандивелла. Он желает говорить с вами.
Фицрой радостно ткнул меня кулаком в бок, но я покачал головой и крикнул часовому:
— Если глерд не принес свои извинения и сто золотых монет в уплату ущерба, то разговор продолжится… на развалинах его замка.
Фицрой сказал испуганно:
— Ты что? Ты знаешь, какой там замок?
— А зачем мне знать, — огрызнулся я тихо, — мерзавец уже трусит, нужно догнуть гада в нужную нам позу.
Часовой переговорил, повернулся и ликующе крикнул:
— Глерд Велли приносит свои извинения за действия людей его старшего сына, которого не в состоянии образумить, и просит принять сто золотых монет в уплату ущерба.
