Громов. Хозяин теней. 5 [СИ] - Екатерина Насута
Потом.
Мы всё тут вычистим. И плевать на высокие материи, на игры жандармские. Это место нельзя просто оставить. Если тварей столько, то граница мира прилично истощилась. А нужен ли жандармерии прорыв в центре столицы?
Вот-вот.
Так что без зачистки по-любому не обойтись. И я не только о тварях кромешных. Они-то как раз наименьшая из проблем.
Дверь скрипит. Петли тоже старые, провисли. Да и дерево от сырости разбухло.
— Начинай, — Стынь отходит в сторону.
— А свет?
— Так. Перегорело. Тут чего-то не того с проводкой. Только лампочку вкрутишь, а она всё, — Стынь не оправдывается, он ставит в известность. — Во.
Он протягивает переносную лампу. И доктор морщится, но берет. Я бы мог сказать, что дело не в проводке, что свет — это тоже энергия, и твари тянут её. А поскольку их тут набралось немало, то и не выдерживают лампы. Только кто меня спрашивал.
— Доброго вечера, красавицы, — доктор переступает порог. И мы с Тьмой за ним.
Глава 24
Существует мнение, что появление будущего прорыва можно предсказать. Что якобы предвестниками его служат животные, которые обладают куда более тонким восприятием мира и начинают проявлять беспокойство ещё тогда, когда граница миров лишь начинает истончаться. В литературе описаны случаи, когда коты исчезали, собаки приходили в величайшее возбуждение, порой вовсе впадали в безумие и даже нападали на хозяев. Следом рекомендуют обращать внимание на атмосферу, которая меняется, становясь безмерно тягостною. И вот уже людей охватывают беспричинная тоска, чёрная меланхолия или же чрезвычайная лихорадочная жажда пустой деятельности, за которой они пытаются скрыть возникшую в душе пустоту.
«Дамский вестникъ»
Камера.
Тесная. Крохотная даже. Четыре стены. Какие-то тряпки на полу и солома, которую Роберт Данилович разбрасывает носком ботинка. Он морщится. И я бы поморщился. Запах в камере ещё тот. Может, конечно, нюх у Тьмы обострился. А может, и вправду смердит так, что того и гляди глаза заслезятся.
— Я же говорил, что сначала их надобно вымыть и поместить в нормальные условия, — его раздражение прорывается в голосе. — А уж потом лечить. И питание. Питание должно быть не просто хорошим, а отличным!
Он наступает на край тарелки, которая хрустит и разваливается.
— А вы что? Засунули в этот клоповник. И даёте какие-то помои! Их и свинья жрать не станет!
Девушка забилась в угол. Даже Тьма не сразу замечает её, настолько та тиха. И настолько бесцветна. Она сжалась в комок, прикрыв голову руками. И сердце бьётся через раз. Что с ней делали?
— Не бойся, милая, — Роберт Данилович наклоняется. — Меня вот совершенно точно не надо бояться. Я здесь, чтобы тебе помочь.
Глаза у неё совершенно безумные. А ещё… с ней что-то не так.
Очень сильно не так.
Она будто… будто размыта вся? Или выцветшая, правильнее сказать? Нет, девица материальна, и Тьма воспринимает её как живую, но в то же время и не воспринимает. Будто жизни в ней не осталось.
Почти.
— Сейчас я поделюсь с тобой силами. Потом мы умоемся. Стынь. Есть чем умыться?
— Да Малашка должна была помыть. Опять она… — Стынь ворчит что-то про какую-то Малашку, которой поставлено за девками смотреть. А она не смотрит. И небось, снова объедки им носит, а говорит, что кашу мясную и сметану.
— Сметану как лишнее. Слишком тяжёлая пища. А вот бульон крепкий — самое оно будет, — Роберт Данилович заставляет девушку встать. Он заглядывает в глаза, открывает рот, в который светит лампой, и та подчиняется. Она, стоило ей коснуться целителя, будто теряет остатки воли к сопротивлению.
Не человек — кукла.
С виду целая. Запаха крови Тьма не чувствует. Синяков на теле — а девица голая — не наблюдаю. Но что-то же делали. Что-то очень страшное, если от человека осталась фактически оболочка.
— В общем, зелье я оставлю. Два. Общеукрепляющее. Каждые два часа по пять капель. С едой. С нормальной едой. А второе дадите за полчаса до… выпуска, — он завершает осмотр и, обхватив голову девчонки, щедро вливает силу. И та даже дышать начинает иначе, глубже, тяжелей. — Только, Стынь, если её не покормить, то зелье не сработает. Её вычерпали до дна.
— И… чего?
— Господи, дай мне силы.
Надеюсь, даст. Потом. При личной встрече, на которую я этого Роберта отправлю весьма скоро. И эти силы ему очень пригодятся.
— Я же сказал. Её надо накормить. Сейчас. Еда сытная, но не тяжёлая. Её желудок не примет ни сала, ни копчёностей, ни сметаны. Что за дурь вообще… бульон. Мясной или рыбный. Подойдёт уха, но не острая. Потом каша. Кормить начинать сейчас и понемногу, каждые полчаса-час по пару ложек. Сперва можно заставлять, но не бить, а потом сама поймет. Здесь — убраться. Принести нормальное тёплое одеяло. Одежду. И да, сперва искупать. Укрепляющий настой тоже оставлю. Собрание уже завтра. Если всё сделаете верно, то к завтрашнему вечеру мы уже будем выглядеть вполне здоровою… а там и зелье… и получите свою красавицу бодрой и готовой воевать.
Роберт Данилович отёр руки платочком.
— Я её погружу в полусон, но… если не сделаете, как говорю, то с меня никакого спроса. Ясно?
Стынь гудит что-то неразборчивое.
— Сколько их вообще?
Стынь поднимает руку, загнув один палец. И молча указывает на вторую камеру. Всё повторяется, только на сей раз в камере двое. И одна из девчонок не шевелится.
Чтоб вас всех…
— Чтоб вас всех! — повторяет мои мысли Роберт Данилович. И долго, муторно, возится, вливая в лежащую силы. — Да у неё пневмония! И мне теперь тратиться? Я сколько раз говорил, что если они вам так нужны, то позаботьтесь. Их возвращают в ослабленном состоянии, так вы, вместо того, чтоб поддержать, и добиваете… подвалы эти…
Девушку окутывало зеленоватое свечение. Вот только зелень эта была какой-то плешивою, что ли?
— …зачем? Они всё равно не способны не то, что бегать, ходить долго. Отведите им нормальную комнату. Накормите. Оденьте тепло. Дайте пару дней отдыха и не понадобится никакой магии…
— Ты… это… не болтай.
— Но нет, вместо этого сперва гробите, а потом мне надо себя
