Национальность – одессит - Александр Васильевич Чернобровкин

Туда сразу пришел молодой кассир со счетами и темно-синим мешочком для денег, русский чахлого вида, словно его давно не поливали.

Я вывалил содержимое черного портфеля на стол, застеленный темно-синей скатертью, и сказал:

— Собрал, все, что было в квартире, не пересчитав. Должно быть более восьмисот рублей. Семьсот пятьдесят хочу положить на счет, а остальное, желательно мелкими купюрами, заберу.

Пока младший кассира пересчитывал деньги, я поинтересовался у старшего:

— Молодежь побила стекла?

— Да, молодые жиды (так на французском называют евреев). Их отцы давно уже пытаются выжить нас из Одессы, — ответил он.

— Сейчас по всему городу громят всё, что могут, — не поверил я.

— Ни один банк жидов не пострадал, — твёрдо произнес месье Бошен.

Тут я и решил, что надо восстановить революционную справедливость — принять предложение Хамца и Бубна.

— Уверен, что ваш банк переживет их всех. Иначе бы не стал вашим клиентом, — сказал я, зная точно, что так и будет, хотя все российские отделения французов все-таки конфискуют в пользу государства.

Старший кассир поблагодарил меня за добрые слова, после чего вернул сто рублей (не обманули бандиты), остальные семьсот пятьдесят приказал младшему зачислить на мой счет и проводил меня до двери.

На обратном пути, поворачивая на Французский бульвар, услышали стрельбу из нескольких револьверов на Старой Порто-Франковской. Палили отчаянно, как из пулемета. В ответ дважды гахнули из карабина, а потом с той стороны вылетел конный городовой без головного убора, часто стегавший коня нагайкой. Жизнь в Одессе становилась все интереснее.

Сейф уже ждал меня. Восемь грузчиков, отчаянно матерясь, как раз вывалили его с пароконной телеги на покрытую серыми плитами дорожку, ведущую к двери в арендуемую мной квартиру. Стефани стояла на пороге и наблюдала за ними с испугом, точно ее собирались запихать в этот железно-деревянный ящик.

— Сказали, что ты купил, а я ничего не знаю… — начал она объяснять.

— Да, все в порядке, — успокоил ее, после чего приказал грузчикам: — Заносите в мой кабинет.

Они обвязали сейф двумя толстыми веревками, после чего, взявшись за каждый конец по два человека, приподняли его и с натугой понесли. Зацепившись за порог, остановились, обменялись красочными выражениями, после чего понесли дальше. Я показал им в кабинете, в какой угол поставить. Полы подрали не сильно. Старший, лет сорока, плотный, с покрасневшим и вспотевшим от натуги лицом, вручил мне два комплекта ключей, у которых были сложные бородки, головка с ушком, по краю которой на обеих сторонах было написано латиницей на дальней полудуге «Protector», а на ближней «D. R. Patent» (Немецкое патентное бюро). Считаются сейчас самыми надежными замками.

Я дал старшему грузчику пятирублевку:

— Поделите поровну.

— Благодарствую, барин! — сказал он, услышав, наверное, как ко мне обращался Павлин.

— Зачем он тебе? — полюбопытствовала Стефани.

— Буду хранить секреты от тебя, — ответил я.

Мужчина интересен женщине до тех пор, пока не решит, что знает его, как облупленного, после чего находит другого, неразгаданного. Может, поэтому некоторые сразу выкладывают дамам все свои секреты.

57

Парикмахер-подмастерье Станислав Цихоцкий, как обычно, одет с иголочки по моде своего социального класса. Обслуживает один, потому что других клиентов нет, и хозяин мастерской ушел в свою квартиру, которая двумя этажами выше. Поляк подстриг и побрил меня, после чего наложил на лицо и шею теплю влажную салфетку. По ходу рассказал, припшекивая, последние новости: на углу Тираспольской и Старой Порто-Франковской четверо революционеров ранили конного городового; в районе университета конный патруль остановил двух студентов, один из которых метнул в них бомбу и убил полицейского и себя; на Соборной площади из проезжающей пролетки метнули бомбу в полицейских, убив Павловского, самого старого городового Одессы; вчера вечером на рейде встал на якоря броненосец «Князь Потемкин-Таврический», экипаж которого взбунтовался и перебил офицеров, потому что боятся, что корабль пошлют на Дальний Восток, где с месяц назад погиб в Цусимском сражении почти весь Второй тихоокеанский флот, а версию с червивым мясом придумали в оправдание, потому что испорченные продукты на флоте — явление обычное, не хочешь, не ешь.

— Мир катится в преисподнюю, — сделал вывод подмастерье.

— Лучше всего оказаться там, имея деньги, — подсказал я.

— Это да, — согласился он, снимая салфетку с моего лица.

— У меня есть работа для тебя. Надо ночью наведаться в одно место и открыть несгораемый шкаф. Если сумеешь, получишь столько, что хватит открыть свою парикмахерскую или послать к черту эту работу и пожить в свое удовольствие, — предложил я, глядя в глаза его отражению в зеркале.

— Только открыть и всё? — задал он уточняющий вопрос.

— Да, всё остальное сделают другие без шума и жертв. Есть договоренность. У тебя будет время до утра, чтобы справиться со шкафом. Примут участие шесть человек, поэтому добычу поделим на одиннадцать частей. Две получишь ты. Сколько именно выйдет, не знаю, но, думаю, больше тысячи, — разъяснил я.

— Согласен, — не раздумывая, произнес Станислав Цихоцкий.

— Тогда сейчас съезжу к остальным, сообщу, что ты в деле, и договорюсь о времени и месте, где нас с тобой подберут. После чего вернусь сюда. Если будешь не один, вызову на улицу якобы договориться о вскрытии моего шкафа, — сказал я.

Павлина распирало от любопытства, хотел узнать, зачем барин ездит на Молдаванку. Он предупредил, что район опасный, но это не остановило меня. Значит, я что-то важное делаю там, вернувшись однажды с портфелем, не пустым. Намекнул ему, что ищу выходы не контрабандистов, чтобы достали мне пулемет системы Максим, самый крутой сейчас, из которого хочу пострелять. Не уверен, что мне поверили.

Оставив пролетку за углом, прогулялся до пивной, в которой моих подельников не было, и дальше до винного погреба. Это было мрачное длинное помещение с арочными сводами, освещенное тремя керосиновыми лампами. Раньше здесь хранили вино в больших бочках, а после переделали под забегаловку. На освободившемся месте расположили крепкие дубовые столы и скамьи, а в дальнем конце оставили одну литров на пятьсот и рядом с ней соорудили подобие барной стойки, за которой при свете керосиновой лампы трудился пожилой худой ашкенази в ермолке и с пейсами. Ему помогал сын лет тринадцати, как раз полоскавший глиняную миску в тазике с водой, поставленном на табурет в углу возле открытого буфета с разнообразной посудой. Внутри было прохладнее, чем на улице, и воняло прокисшим вином и табачно-керосиновым дымом. Несмотря на ранний час, за двумя столами веселились компании из семи и четырех человек, дымя папиросами,