Спасите наши души - Игорь Черемис
Главное, чтобы он про Якобсона не вспомнил. Достаточно того, что про этого Якобсона помню я.
[1] Я нагло позаимствовал название кандидатской диссертации некоего А.В.Кузнецова, которую он защитил в 1965 году в Математическом институте им. В.А.Стеклова АН СССР.
Глава 18. «Я икрою ей булки намазывал»
Я сидел в нашем с Максом кабинете и с ручкой в руках разглядывал листок, на котором написал рапорт об увольнении. Не до конца – оставалось указать, с какого именно числа старший лейтенант Виктор Орехов хочет покинуть место нынешней работы, и расписаться. Рапорт я написал часа полтора назад, и всё это время просидел, буравя взглядом буквы уже знакомого мне почерка и изредка поправляя то один, то другой завиток. Я понимал, что тяну время не просто так. Мне жутко не хотелось уходить из Конторы.
Впрочем, меня никто не гнал. Я не бросался громкими словами в кабинете Денисова, не скандалил – в общем, не делал ничего, после чего появление рапорта об увольнение становилось неизбежным. Более того – никто не был в курсе, что я пишу что-то подобное. Даже Макс не знал, его вообще сегодня не было на службе, потому что он с утра умотал по каким-то своим секретным делам. Возможно, если бы он сидел тут, в нашем небольшом закутке, стучал бы на машинке или старательно что-то писал, то мне бы и в голову не пришло сочинять этот документ. Но Макса не было, я был один, и мне было очень тоскливо.
Разработку Анатолия Якобсона мне не одобрили. Денисов, к которому я сходил ещё в понедельник, посчитал, что Морозов эту фамилию назвал от безысходности, и предложил проверить информацию по другим источникам. В принципе, Якобсон действительно не выглядел слишком перспективной целью. Он считался видным литературоведом, правда, в основном лишь среди таких же антисоветских элементов, но при этом диссидентом в полной мере не был. Его семью сильно изломали при Сталине, и теперь он всеми силами пытался не допустить возрождения сталинизма – я подозревал, что не без влияния Якира, – видя проявления оного в самых неочевидных вещах. Был он суетным, как и все слишком погруженные в свою тему ученые, в своей борьбе за правое дело частенько заходил за красные линии, но делал это, скорее, по природному безрассудству, а не специально, и потому его по серьезному не трогали. Но из школы, где он преподавал историю и литературу и где вёл какой-то кружок с восхвалениями Пастернака, его убрали несколько лет назад – нечего смущать подрастающее поколение.
Но в целом Якобсону – если он, конечно, не оборзеет окончательно – была уготована участь Юлия Кима, который мог писать свои песенки на строго очерченные темы и получать солидные авторские. Ему разрешали переводить зарубежных поэтов, что-то даже публиковали – в общем, он жил относительно сытно, хотя далеко не роскошно, и мог спокойно продолжать это делать, если, конечно, не начнет бегать по столице со знаменем и говорить крамолу.
По сути Денисов был прав – нужно было подтверждение из несколько источников, что Якобсон не такой тюфяк, каким кажется на первый взгляд. Но этим требованием полковник ставил меня в странное положение. Я не мог плотно работать в диссидентской среде – это был не мой профиль, вернее, не профиль Виктора Орехова, чтоб ему пусто было, – а, значит, не мог найти никаких дополнительных подтверждений необычных способностей этого литературоведа. Фактически это означало, что дело Марка Морозова отправляется в архив и хоронится там, а я возвращаюсь к решению судьбы второго льва из балета «Баядерка» и прочим интересным вещам. Орехову, наверное, этого было бы достаточно, но от него сейчас осталась только память в моей башке. А вот мне, знающему будущее, этого было чертовски мало. С артистами я не мог развернуться во всю ширь своей души, не мог хоть как-то повлиять на будущие события и рисковал утонуть в рутине и стать обычным обывателем начала 1970-х. Спустя полгода мне и останется только пойти к мастеру-надомнику и рублей за семьдесят построить себе крутые клеши, чтобы не слишком выделяться на фоне здешних модников.
Такой судьбы я себе не хотел.
Впрочем, когда Денисов не согласовал Якобсона, мыслей об увольнении у меня не возникло. Это был обычный рабочий момент – сегодня не разрешили, завтра разрешат, ещё и строго спросят, почему ещё не сделано. Да и всегда оставался шанс, что этого Якобсона ведет центральный аппарат, что означало сложно-запутанную игру, влезать в которую было себе дороже.
Но я тогда же предложил начальнику вполне адекватную, на мой взгляд, замену – Виктора Красина, к кандидатуре которого придраться, кажется, было нельзя. В моей новой жизни Красин всплывал несколько раз – в связи с вопросом Ирины о его жене, из моих воспоминаний про его отношения с Якиром и в разговоре с последним, где тот признался, что Красин до ссылки был бухгалтером диссидентских «Хроник». Ещё я его зачем-то упомянул в своей схеме, но лишь в пару с Якиром, а затем оставил в покое – хватало других забот. Про схему я умолчал, а остальные доводы на Денисова впечатления не произвели – даже то, что этот Красин сейчас вместо Сибири спокойно разгуливает по Москве.
И разговор с товарищем полковником у нас вышел примечательный.
– Его могли и освободить досрочно, если вёл себя прилично. Что тебя смущает? Гуманность нашего суда? – поинтересовался Денисов.
– В это я как раз поверю охотно, – согласился я. – Просто он собирал деньги на «Хронику», пусть и давно. Якир, правда, уверен, что сейчас Красин к этому никаким боком, но я лично сомневаюсь. Хотя это может быть какая-нибудь операция центрального аппарата, в которую влезать не хочется...
– Вот и не влезай, – очень мягко посоветовал Денисов. – Займись пока своими делами. И ускорьтесь уже со Степановым по деньгам из-за границы – а то вы за неделю смогли только одну служебную записку изобразить. Такими темпами скоро вашу группу разгонять придется... а мне этого делать не хочется.
Но я видел – про заграничные деньги Денисов упомянул лишь затем, чтобы уколоть меня, потому что должен понимать: такие мероприятия на стыке сразу нескольких ведомств быстро не делаются. Но в моей голове рекомендация «не лезть» к Красину, наложенная на запрет разработки Якобсона и
