План битвы (СИ) - Ромов Дмитрий

— До Успенки нам ехать полчаса примерно, — говорит Платоныч. — А там пересядем на «Урал».

Временами лес расступается и тогда, находясь на возвышенности, мы видим хризолитовые луга, редкие скирды сена и какие-то совершенно бескрайние просторы, а ещё блёклое голубое небо с тонкими, как надёрганными, перьями облаков.

Наконец, приезжаем в Успенку. Чуть дальше автобусной остановки стоит «Урал».

— Это наш, — кивает на него дядя Юра.

Мы подъезжаем и встаём рядом. Выходим из машины, выгружаем вещи из багажника. Вокруг ни души. Где-то лениво лает собака. Лёгкий ветерок приносит запахи коровника. По обочине бродит грязная бело-серая курица, недоверчиво на нас поглядывая. Белёсое солнце уверенно двигается к зениту и жарит совсем не по-августовски.

Из кабины «Урала» появляется сухой белобрысый мужик в клетчатой рубашке и подходит к нам.

— Пётр? — спрашивает Платоныч, разглядывая добродушное лицо водителя.

— Так точно, — бодро отвечает тот. — Давайте пособлю.

Он открывает дверь будки, установленной, вместо кузова и быстро закидывает туда наши пожитки.

— Куда сейчас, к Золовкину? — спрашивает он.

— К нему, — подтверждает Большак.

— А вы, стало быть, и есть Юрий Платонович?

— Да, я. А это Георгий Леонидович, Даниил Григорьевич и Егор Андреевич.

— Добро, — кивает белобрысый водитель. — А я Пётр, можно без отчества. Вот и познакомились. Ну давайте, тогда, залазьте, да поедем.

Мы забираемся в будку. Там печка-буржуйка, широкие лавки вдоль стен и даже стол с двумя автобусными сиденьями. Маленькое продолговатое оконце со скруглёнными углами соединяет кунг с кабиной. Обстановка совершенно спартанская, но жить можно.

Рассаживаемся и трогаемся. Через большие окна смотрим на почерневшие покосившиеся дома и заборы, кур, скучающих псов и трёх чумазых пацанов, колдующих над погнутым колесом велосипеда «Школьник». У меня такой был когда-то.

Проехав через деревню, оказываемся на просеке. Сначала она ничем не отличается от мягкой, грунтовой деревенской дороги, но метров через двести появляются лужи и ямы. Машину подбрасывает на ухабах, но она уверенно двигает вперёд. Минут через сорок мы прибываем на место.

Встречает нас маленький, похожий на Льва Дурова егерь, или кто он здесь, не знаю, честно говоря.

— Знакомьтесь, друзья, — представляет его Платоныч. — Это Степан Степаныч Золовкин, наш гостеприимный хозяин.

— Здрасьте-здрасьте, — с лукавой улыбкой кивает тот. — Ну, как доехали, доехали? Машинка-то ух! Да? Понравилась? Понравилась машинка? Ну пойдёмте-пойдёмте. Это Юрий всё Платоныч, Платоныч благодетель наш, благодетель, выбил вездеход такой, вездеход.

Он тараторит без умолку, повторяя слова дважды. Видать на охоте-то намолчится, да в отсутствие людей, а тут из него так и прёт речь родная.

— Давайте, сейчас сразу покушаем, покушаем, у меня уж и готово всё, готово, да. Петька! Бутылку принеси, бутылку! Не стой, значить, как в гостях, гостях!

Мы проходим мимо длинного деревянного сарая и забора из кривых палок к бревенчатой избе, где на большом крыльце, похожем, скорее, на террасу стоит стол и несколько стульев.

— А ну! — отмахивается Золовкин от огромного слепня. — Давайте, значить, обедать, обедать. Там за домом, умывальник, умывальник и туалет, тоже если надо кому, если надо. А тут у меня контора, значить, контора, ну, и лежбище, лежбище.

— А это? — показывает Жора на другой дом.

— Это для гостей, для гостей. Но вы-то дальше поедете, дальше, значить. Сейчас ружьишко подберём и поедете. А там у нас мишка, мишка. Малой ещё. Медведицу, значить, мамку его, мамку, подстрелили браконьеры, да, браконьеры, вот мы его и взяли к себе. Взяли, да. Ну, давайте, за знакомство, давайте, значить.

Пётр ставит на стол влажную бутылку пшеничной и отворачивается, пряча тоску в глазах.

Мы едим, а Золовкин ни на минуту не смолкает, как есть только успевает. Он угощает нас жареными карасями, тушёным мясом кабана, жестковатым, но вкусным, пахнущим зверем и пробуждающем звериные же чувства.

Гости, кажется, наслаждаются происходящим и с удовольствием вкушают таёжные дары. На десерт подаётся мёд в сотах и чай с таёжными травами.

— Какой аромат! — восхищается Георгий Леонидович. — Надо насобирать с собой.

— Я вам дам с собой, с собой, свежие этого года, года, только насушили, насушили. Там кипрей, кипрей, малина, да, малина, душица, такая здесь, аж голова кругом, голова. Значить, ещё смородина, зверобой, всё вот, как щас пьёти, пьёти, так и дам, дам, да, с собой.

— Спасибо Степан Степаныч, чай действительно бесподобный, да и вообще, всё угощенье, — говорит Скударнов.

— У нас знаете, всё очень яркое, — поясняю я. — Хоть погода, жаркая летом и морозная зимой, хоть и сама природа. Лето не слишком долгое, сейчас вот уж последние жаркие деньки, наверное, стоят. Так что растениям нужно успеть за короткий период цикл свой пройти, травам, тем же, вырасти, набрать цвет, привлечь пчёл. Оттого, наверное, и сила у них такая неимоверная, увидите в городе, тоненькая травинка асфальт крушит, гранит ломает. Сорняк такой у нас, что атомной бомбы не боится. Силища, энергия сумасшедшая и аромат дурманящий. Да у нас и люди такие, сильные и несгибаемые. Вот, Юрий Платоныч, например.

— Во-во, — кивает Золовкин, внимательно выслушавший мою речь. — Правильно мальчик, говорит, правильно. И зверь, зверь такой же. Пойдёте завтра на кабанчика, кабанчика, сами увидите. Это не европы, не европы. У нас тут ого-го, значить. Петька, неси!

Пётр приносит два деревянных ящика, в которых оказываются разобранные ТОЗ-34, богато украшенные резьбой и гравировками.

— Вот, значить, вертикалка, вертикалка, бокфлинт по-вашему. Отличные ружья, стреляйте и радуйтесь. А разрешение вам Юрий Платоныч в городе выправит. Ну а на завтра, завтра я вам своих «ижиков» дам, пристрелянных, значить, ни за что не промахнётесь. Да.

— Да вы что, Степан Степанович, какие подарки, ни в коем случае! — возражает Скударнов, но отказаться невозможно, не предусмотрен такой вариант, тем более, что подарки эти, естественно, не от Золовкина, а от Большака.

Мы получаем оружие и патроны и едем дальше. Жора предлагает ехать сразу к старцу, а потом уже на пасеку. Так мы и делаем. Едем то по просеке, то по заросшим дорожкам, то пробиваемся по лужайкам, переезжаем ямы, валежник, ручейки.

— Встрянем, — качает головой Жора.

— Не должны, — возражает Платоныч. — Но, если что, пешком дойдём, тут недалеко уже.

Проезжаем мы везде нормально, Петя, похоже дело своё хорошо знает. Выезжаем на опушку, на дальнем краю которой стоит небольшая изба. Нет ни забора, ни каких-то других строений, кроме маленькой баньки. Как говорится, стоит в поле теремок. Машина останавливается. Петя выходит и открывает дверь будки.

— Дальше не поеду, не любит он, когда прямо к дому подъезжают. Идите, я здесь останусь.

Идёт, собственно, только Брежнев. Я бы тоже сходил, мне интересно, но из деликатности остаюсь. У него же какие-то вопросы. Все остальные, похоже, поступают так же.

Жора достаёт из чемодана пакет с чем-то довольно тяжёлым и идёт через луг, а мы остаёмся на его краю, у деревьев. Я поднимаю голову. С жужжанием проносится слепень. Где-то слева и справа щебечут птицы. Высоко-высоко, ветер шелестит верхушками деревьев. Я делаю глубокий вдох, пью этот густой, сладкий, чистый, дурманящий воздух, вбирая в себя звенящее, вибрирующее лето.

Пётр, демонстрирует отменные профессиональные навыки и, достав большой кусок брезента, расстилает его на траве. Мы ложимся на него и, подложив руки под затылки, смотрим на бледную небесную лазурь, наслаждаясь моментом. Кажется, всю жизнь бы так лежал и не вставал.

— Идёт, — говорит Пётр, и я просыпаюсь.

Оказывается, прошло уже два часа. Жора возвращается спокойный, умиротворённый и задумчивый. По лицу его блуждает улыбка.

— Ещё кто пойдёт? — спрашивает Пётр.