Вдовье счастье - Даниэль Брэйн
Я отпустила Анфису, разделась, легла в постель, боясь заснуть и очутиться в кошмарах. Мало что теперь заставит меня отправиться на поклон, поскольку каждый раз я буду думать, на что могла бы решиться. Дети, не просыпаясь, подобрались ко мне под бочок, и я не заметила, как уснула, и мне не снилось ничего, а может, я не запомнила, потому что открыла глаза, как уже привыкла, едва рассвет забрезжил в просвете штор.
У меня, как всегда, было много работы, чтобы я позволила себе расслабиться и начала себя жалеть.
День крутился, все шло по накатанной колее. Я обошла с ревизией магазины и стерилизационную, посмотрела на новый товар, украсила к весне лавку с бальными платьями, вернулась в кабинет и вытряхнула на свет бессмертные творения покойного мужа. Предстояло превратить графоманию в продукт, который удовлетворит неприхотливого потребителя, что тоже задача не из легких.
Мой супруг предпочитал одни и те же клише: богатый спаситель, прекрасная дева в беде, соперницы и соперники, — я представила, что Вышеградский с благоговейным выражением лица сунул это писево в стол и забыл о нем, пока я не напомнила своим визитом. Однозначно творения лучшего друга он не читал, или плакала бы закадычная дружба задолго до злополучной дуэли. Однозначно и в моей памяти не удерживалось ничего, иначе я бы тронулась умом в процессе работы. По щеке катилась скупая слеза — разум протестовал против насилия, я, стиснув зубы, продолжала упорно царапать пером сероватый лист.
Несчастная крепостная ни с того ни с сего получила наследство — я выругалась, тщательно проверила, точно ли в книге все страницы, просмотрела все, что было на столе, приняла, что это не пропавшие главы, а произвол автора. Пусть его, подумала я, оставляя на листе пустое место, может, дальше мой муж объяснит, какого черта на крепостную сиротку свалились несколько миллионов. Но книга кончилась свадьбой, а миллионы канули в никуда, словно их не было, я вздохнула, припомнила, как выходили из положения мои современники, дополнила синопсис внебрачной дочерью и парой интриг.
После обеда потянулись студенты. Их явилось непредсказуемо много, в моей квартире не оказалось места для всех, и я в прихожей рассовала задания — написать душещипательный диалог между крепостной и властным барином. Минус день, но зато я пойму, у кого какие задатки. Самые находчивые студенты вернулись через час, наскоро написав диалоги в ближайшем кабаке, троих я отобрала и велела прийти завтра, остальных завернула.
Три синопсиса готовы, еще пятнадцать нужно переварить, но если я буду злоупотреблять… что-то можно оставить на сиквелы. Черт знает, может, серии книг придутся публике по душе.
Вечером, когда начало смеркаться, Трифон Кузьмич обрадовал меня покупкой газеты. Он не рассматривал издательский бизнес как что-то стоящее, я бы сказала, он отмахнулся от меня, но я в отличие от него представляла, насколько это крутое вложение. Да, первые книги я издам в крупных газетах, известных, раскрученных, чтобы как можно больше людей узнали об авторе… — черт, нужен еще псевдоним! — но затем я рассчитывала все барыши складывать в свой карман. Неважно, что за газетенку купил Аксентьев, неважно, что в ней сейчас пишут…
Я все-таки ознакомилась. Объявления, свадьбы, похороны, продажа экипажей и домов, заметка про извоз в городе и даже про нас, что приятно; модные тенденции — хорошо, но, судя по тому, что мне привозили в магазин, репортер отстал от веяний моды года на полтора. Продается девка дворовая, двадцать золотом, продается лошадь, пятьдесят золотом, продается корова тельная, ну, на всякий товар свой купец. От объявлений я отказываться не собираюсь, печатать буду в тексте романа, ни коровы, ни лошади эти опусы не испортят. Аккуратная рамочка плюс двести процентов к цене, и на этой приятной цифре взгляд задержался на скупой колонке происшествий.
Подрались два гусара. Попал под лошадь. Взорвался самогонный аппарат, никто не пострадал. Барыня выпала из коляски, и рука сама потянулась к стопке чистых листов. Я все еще очень плохо писала — с кляксами, с пятнами, но Аксентьеву на каллиграфию плевать. «Любезный Трифон Кузьмич, в присланной вами газете описан прелюбопытный случай, натолкнувший меня на многообещающую с коммерческой стороны мысль…» И дальше я обрисовала, как вижу развитие страхования.
Не то чтобы это была моя сфера каким-либо боком, все, что я знала, это ОСАГО, КАСКО и ДМС, но что придумано до меня и никем пока не используется, почему бы не обратить в звон монет?
Отправив Афанасия, явившегося со «смены», с письмом к Трифону Кузьмичу, я позанималась с детьми, перекусила и, когда дети уснули, ушла в кабинет. Я закончила формулировать тезисы по развитию страхового дела, но мозг клевала еще одна навязчивая мысль.
Мало что я в своей жизни учила наизусть, особенно законы. Правила дорожного движения мне, однако, пришлось зазубрить, и художник из меня как из козы верховая лошадь, но тот, кто превратит мою задумку в конфетку, имеется, главное не платить ему до готовности заказа, иначе запьет.
Страхование будет работать намного лучше, если я привяжу выполнение условий к четким правилам на дороге, размышляла я, прикусив от напряжения язык и выводя кривые стрелочки. Реально нанести на брусчатку полосы или придется местной полиции расследовать ДТП на глазок? Как возможно устанавливать виновных, если из всех доказательств — одни свидетели, которые, как известно, бессовестно врут по тысяче выдуманных причин?
— Барыня! — Анфиса просунулась в дверь, видно, стучала давно, а я не обращала внимания. — Барыня, там городовой пришли! Говорят, дело срочное!
Я отложила перо, посадив, как обычно, пятно на рукав. Манжеты Лукея меняла исправно, и меня не беспокоило, что я неряха, тем более к вечеру. Тем более я работаю.
— Пусти, — велела я, гадая, что приключилось и не напророчила ли я себе проблем с дорожными происшествиями и страхованием. Радоваться стоило уже хотя бы тому, что меня не накрыло липкое ощущение паники, как поначалу, и желание забиться под кровать.
Демид Кондратьевич мало походил на человека, который явился пенять на дурной извоз. Он был бледен, мялся в двери, я не выдержала и прикрикнула:
— Что стряслось, Демид Кондратьевич? Не томите!
На языке вертелись выражения покрепче, но представитель власти не то лицо, на котором стоит оттачивать остроумие.
— Воронина… Наталья Георгиевна, — выдавил городовой, бледнея и зачем-то снимая головной убор. — Матушка ваша… скончалась давеча скоропостижно в номерах.
Глава двадцать восьмая
